Серебряный город мечты (СИ)

Не нужно ездить.
Пани Власта рада не будет.
Не в её характере показывать слабость, а она… слаба.
Уязвима и беспомощна.
Как я под острым взглядом её почти подруги, если можно хоть кого-то посметь назвать подругой пани Власты.
Друзья тоже не в её характере.
— И где же она?
— Бабушка в санатории.
Клинике, но… подобной информации мне пани Власта не простит.
— Врач посоветовал для восстановления. Там отвратительная связь… — досочинять, закругляя тему, я не успеваю.
Нас прерывают.
Вышколенный официант приносит записку для пани Катаржины, указывает на кого-то в толпе, сопровождает, после того как она выражает недовольство из-за прерванного разговора и уверяет меня, что скоро вернется.
Пока же удаляется.
А я перевожу дыхание, наслаждаюсь одиночеством в толпе, что длится слишком недолго, заканчивается бокалом шампанского и вкрадчивым голосом за моей спиной, что произносит на английском и с заметным акцентом:
— Мне показалось, что вас надо спасти.
— Вам… — я начинаю, поворачиваюсь и соврать, глядя в проницательно-насмешливые глаза, не получается, — не показалось.
— Тогда я рад, — незнакомец улыбается, представляется, приподнимая свой бокал и становясь знакомцем. — Алехандро де Сорха-и-Веласко.
— Вы…
Я прищуриваюсь, оглядываю его более внимательно, пытаюсь отыскать фамильные черты рода де Сорха-и-Веласко, сходство с доном Диего, портреты которого выучила почти наизусть.
Нахожу.
Крючковатый нос.
Миндалевидный разрез глаз.
И сами глаза необычно чёрные, демонические.
— Внук, — он отвечает, не давая договорить, — личность совсем не публичная и не примечательная, поэтому не пытайтесь меня вспомнить. На полосах глянца и жёлтой прессы я не мелькаю. Вы ведь журналистка, да?
Алехандро интересуется буднично, не меняя размеренной слегка насмешливой интонации.
— Поразительная проницательность или развитая агентурная сеть? — я отвечаю той же насмешкой, вскидываю вопросительно брови.
— Почти, — он усмехается, обводит бокалом зал, — вы выглядите как человек, что пришёл работать, а не развлекаться.
— Я стараюсь.
— И как вам эпатажная коллекция моего старика? — теперь прищуривается он, спрашивает с интересом.
Настоящим.
Потому что коллекция действительно получилась эпатажной, необычной, от самого названия, что было на русском.
«Семь огней».
Семь камней и семь гарнитуров из них.
Два из которых выполнены из полудрагоценных камней, что до этого ни разу за всю историю не использовались Домом.
Только драгоценные.
Только лучшие.
И всегда самые большие, самые чистые, самые дорогие, самые совершенные. Иного высшая лига ювелирного искусства никогда не признавала.
— Она… удивительная, — я скольжу взглядом по витрине с рубинами, что ближе всех.
А они полыхают алым.
Кровавым.
И, может от этого, ещё более завораживающим.
— Рубины побуждают в нас худшее, — Алехандро перехватывает мой взгляд, говорит негромко, всё с той же насмешкой, предлагает руку и к витрине подводит, шепчет, обжигая горячим дыханием и будоража, — не верьте тем, кто говорит, что своим цветом они обязаны хрому и железу. Рубины насыщаются кровью.
Пожалуй.
Верится, глядя на кольцо с крылатым львом, что поднял золотые крылья, обхватил ими рубин с изумрудной огранкой.
А гепард, яростно скалясь, готов спрыгнуть с багровой колонны, обвитой уже порванной цепью.
— Старик их не любит, ему больше нравятся сапфиры, — внук дона Диего приобнимет за плечи, уводит дальше, к кашмирским сапфирам и нереидам из белого золота с брильянтовыми хвостами. — Они чисты, хоть и родственны рубинам. Впрочем, самым кровавым камнем всё равно навсегда останется алмаз. Вы даже не представляете сколько крови из-за него было пролито, Кветослава…
Много.
И представить, правда, невозможно.
Можно только застыть напротив брильянтовой парюры, размещенной на чёрном бархате, попасть под гипнотическое действие прозрачных камней, засмотреться на игру света, преломление лучей, ослепнуть от снежного сверкание, что на первый взгляд обманчиво безобидно и привлекательно, как и Алехандро…
 
— Дон Диего уже ожидает в кабинете, да? — я спрашиваю шёпотом, как он.
Отстраняюсь.
И в наглые глаза, что сверкают подобно самым кровавым камням, смотрю.
— Он просил Кармен отправить кого-то за чёртовой журналисткой, — Алехандро не отпирается, изображает раскаяние и губы в извиняющей улыбке растягивает, — но я вызвался привести сам. Мне было интересно посмотреть на единственную слабость главного редактора «Dandy» вблизи, обратить ваше внимание на себя. Надеюсь, вы мне это простите, Кветослава.
Прощу.
А вот дон Диего моё опоздание мне вряд ли простит, как и Любош подобного провала после кучи потраченных денег и времени.
Соображать, Крайнова, надо было быстрее.
— Мой фотограф. Минута, и мы сможем подняться.
Если интервью ещё в силе.
Сомнения Марека я, кажется, оправдала.
— Вашего фотографа у стола с закусками и в компании очаровательной леди вы, боюсь, не найдете. Я отправил его наверх. Думаю, они со стариком сейчас заканчивают съемку. Мы будем как раз вовремя, Квета, — Алехандро улыбается.
Подставляет локоть.
И пальцы, едва касаясь, на сгиб приходится положить, оставить своё мнение при себе, вспомнить о работе и профессионализме, что не позволяют вылить все ещё полный бокал шампанского на голову скучающего богатого наследника.
— Не сердитесь, Квета, — он просит примирительно.
Тормозит на втором витке лестницы, куда гостей не пускают два плечистых секьюрити и где нас уже не видно, поэтому руку с локтя очаровательного внука дон Диего я убираю.
Но он удерживает.
Забегает вперед и путь заграждает.
— Мне, правда, было интересно познакомиться с вами до того, как вы испортите мнение о де Сорха-и-Веласко после общения с моим стариком, — он признается, скользит пальцами по моей руке, опускается до запястья, переплетает наши пальцы. — Я был в редакции всего раз и недолго, но больше всего услышал именно о вас. Ни об одном из камней я не слышал столько увлекательных легенд и историй, сколько о Кветослве Крайнове. Вы, правда, знаете русский?
— Правда, моя лучшая подруга живет в России, — подтверждаю я на русском.
Чтоб на диковинную зверюшку в моем лице смотреть было ещё интересней.
— Вы многогранны, как «Большая звезда Африки»[2]. Столько восхищения, столько зависти и столько ненависти, и всё о вас.
— Вы что, перепутали кабинет главного редактора с курилкой? — я да, хамлю, выгибаю иронично брови и руку вырываю.
Приподнимаю подол платья и по лестнице взбегаю.
Вот только Алехандро де Сорха-и-Веласко догоняет, но продолжить признательный монолог не спешит, доводит до кабинета и дверь, кивая стоящему рядом очередному секьюрити, открывает, пропускает меня.
Шепчет быстро, когда мы равняемся:
— Ваш редактор прав, вы, действительно, единственная, Кветослава.
Ещё неповторимая.
Знаю.
Слышала не раз и не два, поэтому, как фыркнула бы лучшая подруга Дарийка, сердце не трогает, заставляет пройти мимо.
Увидеть дона Диего и Марека, что работают.
Сверкает, ослепляя, вспышка фотоаппарата, щелкает умиротворенно затвор.
— Вы вовремя, — Кармен, застывшая с планшетом в руках, шепчет украдкой, улыбается приветливо.
— Как знать, — дон Диего говорит резко, раздражённо, и стул, вставая из-за стола, отодвигает с грохотом, что тоже кажется раздражённым, — я ожидал профессионала, а не малолетнюю соплячку. И не надо оправдываться форс-мажорами. Поверьте, если бы не Кармен с Алехандро, этой встречи и не было бы. Однако они уговорили меня посмотреть на вас…
Он подходит.
И не попятиться сложно.
Ибо правы были все те немногочисленные газеты, что, захлебываясь эпитетами, писали об ауре власти дона Диего.
Да.
Она чувствуется, угадывается в чертах лица, — что, пожалуй, лучше всего согласовываются со словом «волевые», — прячется в цепком взгляде чёрных, как у внука, глаз, в таком же крючковатом носе и благородной седине.