Столичный доктор (СИ)
Что тут можно сделать, чтобы самому не сгинуть и близких людей спасти? Заниматься кунг-фу и побить всех злодеев? Не смешно. Глобальные общественные процессы перемалывают в труху целые нации. Уехать? Куда? В Австралию? Какие же капиталы надо иметь, чтобы устроиться в чужом обществе, встроиться в него, не дать себя сожрать местным акулам капитализма? Считай, вторую жизнь надо начинать. А по моей истории — так и вовсе третью.
— Ты готовишь хорошо?
— Прости, что?
— Ну вас же в пансионе учили готовить?
— Учили. Но мы только что говорили о тяжелых временах…
Вика даже остановилось, заглянула мне в лицо. Мол, все ли со мной нормально?
— Есть способ их облегчить. Тяжелые времена.
— Какой?
Я оглянулся, разглядывая местность. Хитрюга Талль, пока я вещал о судьбах мира, потихонечку развернула меня и по Моховой почти подвела меня к Большому театру.
— Морковный суп.
Вика приложила ладошку мне ко лбу.
— Вот не пойму с холода, жар у тебя есть или нет?
— В архиве твоего папы есть старое письмо, — я убрал руку от лба. — Успокойся, жара нет, я не сошел с ума. От земского доктора Гладышева из Тамбовской губернии. Он утверждает, что если отварить полтора фунта моркови девяносто минут, потом протереть ее в пюре, добавить три грамма соли и залить все кипятком, то такой суп лечит диарею. В том числе у холерных.
— Ты шутишь? Простой суп?
— Да. Если это правда, а проверить действие легко — то это большое подспорье врачам, что работают с болезнями желудочно-кишечного тракта. Понос очень быстро обезвоживает организм, он теряет силы, чтобы сопротивляться бактериям.
Знаменитый суп Эрнста Моро в свое время совершил прямо переворот в лечении диареи. Его использовали вплоть до середины двадцатого века, когда появились эффективные лекарства в таблетках. В каждой больнице на кухне стоял бак с готовым морковным пюре, и как только поступал сложный пациент с поносом — ему первым делом давали тарелку с оранжевой похлебкой.
— Конечно, я смогу сварить такой суп. Прямо сегодня!
О как загорелась…
— Сегодня не надо, — засмеялся я. — Новый Год же…
* * *Празднование у Таллей стало моим бенефисом. Пока все наливались шампанским, поднимали тосты у елки, слушали, как Виктория играет на пианино вальсы — я работал. Вот буквально упахивался. Сначала поймал Россолимо.
— Григорий Иванович, я вам обещал монографию по лечению травм позвоночника, — протянул стопку листов с иллюстрациями. В последний момент я вспомнил про петлю Глиссона и жесткий воротник Шанца на шею. Его вполне можно было сделать из картона, обшив чем-нибудь мягким. Воротник пригодится еще и для травмированных в скорой помощи — так сказать, два в одном.
Заведующий кафедрой внимательно изучил мои рисунки, пробежал глазами текст. Закурил папиросу, начал все перечитывать по второму кругу.
— Это отлично пойдет в журнал «Врач» к Манассеину, — выдал заключение грек. — Хотя нет, он зануда, всю кровь выпьет. Договорюсь в «Практическую медицину» к Герцентшейнуд. Да, так и поступим, там все быстрее опубликуют. Может уже весной. Я сам выступлю рецензентом, тем более, вы нынче не работаете в университете, и никто слова не скажет.
Ага, это он про конфликт интересов.
— Воротник, воротник, — Россолимо вертел в руках лист с рисунком фиксатора для шейного отдела. — Я слышал, только между нами, Евгений Александрович…
Россолимо подхватил меня под руку, отвел к горящему камину, на столешнице которого стоял кувшин с горячим пуншем. Мы налили по чарочке, чокнулись.
—… разумеется, я знаю, что такое врачебная этика! — заверил я заведующего.
— В Москве был проездом лейб-медик царской семьи. Профессор Тихомиров. Его величество беспокоится насчет приступов мигрени Александры Федоровны. Уже перепробовали все средства — и компрессы, и мази с лавандой и мятой…
Хм… Значит Боткин еще не стал лейб-медиком Николая?
— И что же… вы думаете, тут возможно ущемление какого-то шейного нерва, — заинтересовался я. — А воротник поможет снять это ущемление?
— Почему бы и нет? — пожал плечами грек. — Что мы теряем? Давайте изучим вопрос. Я попробую набрать пациентов с шейными недугами и мигренями, дадим им поносить такой воротник. Как вам в голову-то пришла подобная идея?
— Когда лежишь прикованный к кровати целый день… — я пожал плечами, сделал грустные глаза.
— Да, да, вы правы, собственная болезнь очень способствует…
— Боль еще больше способствует, — прервал я со смехом Россолимо.
* * *Второй моей «жертвой» стал Бобров. Сан Алексеичу я притащил обещанную инструкцию по реанимации. Тоже с картинками.
— Проверять гипотезу профессора Талля и статью по итогам писать вам, — развел я руками, стараясь не расплескать пунш. — Боюсь, я сейчас весьма занят частной практикой… На научную работу совсем не остается времени.
— Зря, доктор, очень зря! — попенял мне не вполне трезвый хирург. Бобров тоже курил без остановки — пиджак был засыпан пеплом.
Однако Сан Алексеич сумел собраться, прочитать мои выкладки. Долго чесал в затылке.
— Это надо в «Вестник практической медицины». Но после тщательной проверки. Есть у меня несколько плановых операций…
Бобров достал из внутреннего кармана записную книжку:
— Ага, вот. Голицын двадцатого января — холецистэктомия. Двадцать второго, Стечкин — иссечение грануляции. Вы, сударь мой, заглядывайте к нам в хирургию. Сразу мойтесь и будьте готовы. Я распоряжусь проводить операции в анатомическом театре, предупрежу коллег. Если кто-то соберется умереть — будем пробовать вашу методу. Разумеется, все будет оплачено.
— Не мою методу, профессора Талля.
Бобров покивал:
— Разумеется, мы не забудем о его вкладе!
* * *Вика на меня обиделась и дулась весь вечер. И надо сказать, я дал этому повод. Болтал нон-стоп с разными медицинскими светилами и светильничками, решал всякие вопросики. А как же внимание, обожание, восхищение? Всем этим окружали девушку другие. Включая припершегося на торжество прокурора Хрунова. Емельян как-то сумел раздобыть у вдовы профессора приглашение, заявился с огромным букетом белых оранжерейных роз. Поди, высадил на них всю месячную зарплату.
Увидев меня, Хрунов сморщился, но потом расцвел. Я вообще не подходил к роялю, где царила Вика, да и жалобные романсы в компании распевать не торопился. А вот Емельян Алексеевич оказался обладателем неплохого баритона. На который он, видимо, возлагал большие надежды. Особенно на песню «Друг мой прелестный». Виктория в муаровом открытом платье, высокой прической, обаятельной улыбкой с ямочками, от которых просто замирало сердце. И коротышка Емельян. В отличном костюме, но весь такой прилизанный, суетящийся… Нет, не пара ей.
— Барин! — отвлек меня от разглядывания Вики Кузьма. Моего слугу Елена Константиновна попросила в помощь, и я не смог ей отказать. Предложил даже профинансировать часть расходов на торжественный ужин, которым так хотела блеснуть перед обществом вдова. Но Вика передала мамину благодарность и отказ. Знал бы, что припрется прокурор… Да нет, все равно бы помог.
— Что тебе?
Я осмотрел слугу. А хорош! Подстрижен, бакенбарды укорочены, одет в черный фрак с манишкой. Плюс белые перчатки… Сразу десяток годков скинул.
— Тама вас пересадить хотят. Я видел, как ентот, — Кузьма кивнул на поющего прокурора. — рубль дал Гришке. Чтобы, значица он вашу карточку в конец стола сдвинул.
— Кто такой Гришка?
— Слуга вдовий.
Я задумался.
— Вот что. Дай переложить карточку, а потом, как все соберутся за стол — быстро верни ее обратно. Сможешь?
— Смогу. Сервировку еще не закончили.
* * *Надо было видеть лицо Хрунова, когда началась рассадка за праздничный стол. Будто лимон съел. Даже Вика, с которой мы оказались рядом, тихо удивилась:
— Емельян Федорович чем-то недоволен?