Красавчик Саша

Собственно, они — мои друзья, и даже, признаюсь откровенно, довольно близкие, но добиться встречи с ними на сей раз получилось не так-то уж легко. Это поначалу меня даже озадачило. Так что я млел от счастья, когда наш совместный ужин не просто состоялся, а еще и необычайно удался.
Оба гостя высоко оценили пир, который я закатил в их честь. Повар оказался такой искусник, что и премьер и министр колоний просто стонали от восторга, вкушая его божественные творения. За десертом, истинно чудесным, я по-настоящему приступил к делу. Шотан с Доломье уже достаточно расслабились и, казалось, готовы были принять с радостью любое предложение. Так и вышло.
Когда они оба раскуривали бесподобные гаванские сигары и попивали ароматнейший кофе, сваренный из зерен, доставленных в Париж по моему личному заказу с Явы, я и завел речь касательно венгерских бумаг.
Рассказ этот был встречен благосклонно. Более того, месье Шотан принял мои затруднения чрезвычайно близко к сердцу. Он даже вынул изо рта сигару, отложил ее и произнес взволнованно, почти патетически: «Саша! Святая моя обязанность помочь вам, ведь вы столько сделали добра Франции, содействовали стольким страждущим душам. Помогая вам, я помогаю Франции!»
Министр Доломье при этом сочувственно и вполне понимающе кивал головой. Еще бы! Он являлся одной из этих страждущих душ и получил от меня чеки не на один десяток миллионов.
Вообще я в глубине души считал, что и Шотан и Доломье просто не могут не пойти мне навстречу. Я прямо так и сообщил Арлетт, отправляясь на ужин. В ответ она мягко улыбнулась, погладила меня по голове и шепнула: «Любимый. Я верю в твой гений, но ты ужасно наивен».
Тем не менее премьер Шотан клятвенно заверил меня, что незамедлительно приступает к созыву срочного международного совещания, в ходе коего вопрос касательно венгерских бумаг будет окончательно утрясен. Он также добавил, что соответствующие запросы союзническим послам отправит сегодня же.
Мы договорились повторить совместный ужин ровно через неделю, тогда же определить дату совещания и его детальную программу. Однако до этого я должен буду передать в кабинет министров приблизительный проект совещания и хотя бы примерный набросок итогового документа.
Сейчас же принимаюсь за работу! Я уже почти верю, что детище мое, байоннский банк «Муниципальный кредит», будет спасен, а с ним и я, и еще тысячи людей, и даже вся Франция, пожалуй. И произойдет тогда такой вальс миллионов, что затанцует вся Третья республика.
Когда я рассказал обо всем этом Арлетт, она привлекла меня к себе, поцеловала в лоб и произнесла: «Хоть бы все так и вышло, дорогой мой. Только будь с ними осторожен; это ведь не люди, а кровожадные звери. Я слишком презираю их, и боюсь за тебя».
Впрочем, я и так знал, что Арлетт слишком невысоко ставит человеческие качества господ Шотана и Доломье. Но что мне их качества?! Я ведь им оказал столько услуг, что они мне обязаны по гроб жизни.
А в вопросе о венгерских бумагах они и не могли поступить иначе. Вне всякого сомнения. Дело даже не в прошлых моих заслугах пред ними, а в том, что мое благоденствие означает и их благоденствие. Так что в легализации венгерских бумаг, подчистую скупленных мною, они должны быть кровно заинтересованы.
Человеческие же качества премьера и министра колоний тут совершенно ни при чем. Ведь речь идет о процветании и прозябании, даже о жизни и смерти. Так что им придется мне помочь. Даже если они и негодяи. Да и как же им не быть негодяями, раз они политики?!
Правда, Арлетт все равно со мною не согласна. Но она просто не хочет понять: там, где делаются деньги, не может быть никакой морали. То же самое и с политикой, аморальной по самой сути своей. Да и нет у меня теперь выхода. Вернее, есть, но только один. Я с ними, с этими подонками, в одной упряжке. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ничего не попишешь!
Но эти последствия не только негативные. И Шотан, и Доломье, и другие их соратники, давно завися от меня, всенепременно помогут, ибо именно я являюсь истинным гарантом благополучия их разветвленных кланов.
 
За премьером Шотаном, например, стоит еще и его единокровная сестричка: она, между прочим, жена самого Прессара, прокурора Третьей республики. А Прессары целиком находятся на моем иждивении, и уже не один год, кстати. Все капризы мадам Прессар исполняет не ее всесильный, как будто бы, супруг, а не кто иной, как я, «красавчик Саша» — задушевный друг и неоспоримый благодетель высоковзбитых «демократических сливок».
Нет, никуда им от меня не деться. Ни-ку-да!!! Так я и заявил моей белокурой и голубоокой Арлетт, вернувшись со знаменательного и многообещающего ужина. В ответ же красавица моя порывисто и нежно обняла меня и тихонько, еле слышно заплакала. Но женские слезы никогда на меня еще не действовали, хотя Арлетт я просто обожаю, с ума из-за нее схожу.
Да, и еще одна встреча мне необходима. Позарез нужен мне Жорж Боннэ [5], явно будущий министр иностранных дел, представляющий ныне Францию на международном экономическом совещании. Шотан и прочие должны просто всё одобрить и принять, а реальную работу с венгерскими бумагами провернёт именно Боннэ. Но он, слава богу, вполне достижим и совершенно управляем. А я ему потом отвалю хоть десять миллионов франков.
23 декабря, утро
Проект итогового документа касательно венгерских бумаг был у меня готов уже к семи часам утра. Я не сомкнул глаз ни на минуту и просидел над ним всю ночь. Со мною самозабвенно трудился на пару и Жорж Боннэ.
Дабы освежиться, я залил в себя целый термос крепчайшего кофе. То же самое проделал и Боннэ. Затем мы перечли наивнимательнейше плод наших ночных бдений и в общем остались довольны: все кратко, ясно, вполне разумно, то есть полностью соответствует той логике, которая может подействовать на дипломатических крючкотворов. Я-то их повидал на своем веку достаточно и прекрасно знаю, что им придется по душе.
Затем я осушил кувшин ледяной воды, последними каплями холодной влаги смочив себе лоб. После этого положил бумагу в конверт, запечатал его и отправил с нарочным в канцелярию премьер-министра.
Дело сделано. Теперь можно созывать международное совещание, на коем Боннэ и зачитает соответствующую бумагу. Уверен: подготовленный нами проект убедит всех. Легализация венгерских бумаг приведет меня в рай на земле, а за мною еще очень многих. Мы получим пятьсот — семьсот миллионов франков, никак не менее, а может и более.
Конечно, этот рай наступит совсем не навсегда. Так, на пару лет. А потом я опять что-нибудь придумаю. И вновь вокруг меня польется в изобилии золотой дождь. Вообще, покамест я жив, Франции обеспечена вакханалия миллионов.
Тут едва ли не повсюду (и в высшем обществе, и в парламенте, и в самых занюханных кабаках) твердят, что губят несчастную Францию евреи. А вот я докажу совершенно обратное, ибо помогу французам выстоять в это мрачное мерзкое время. Меня еще помянут добрым словом, что заставит заткнуться и даже попятиться назад всех пронырливых полицейских ищеек, мечтающих посадить меня под тюремный замок.
Да, ждать теперь осталось совсем недолго. Премьер получит мою бумагу, направит ее в союзнические посольства. Там проект обсудят в срочном порядке, после чего можно созывать международное совещание, которое и решит судьбу венгерских бумаг окончательно и бесповоротно, и в самом положительном ключе для меня, естественно. Премьер Шотан при нашей последней встрече заверил меня в том со всею определенностью.
Я никогда не подводил его, всегда выписывал чеки на указанные суммы, как бы баснословны те ни были; значит, и он, вне всякого сомнения, не подведет теперь меня. Как же иначе?! Мы ведь деловые люди. Тем более что решение вопроса с венгерскими бумагами — в интересах не только Шотана, но и всех его родичей.
Теперь уже от меня ровно ничего не зависит. Остается только ждать. И надеяться. Что я (верный поклонник великолепного и непобедимого графа Монте-Кристо) и делаю сейчас. И ни капельки не волнуюсь. Просто жду.