Дымовое древо
Лекарство от астмы привиделось ей во сне. Этого она мужу не сказала. А ещё приняла сироп, купленный у китайца-травника в уезде Тёлон. Он ни за что не хотел открывать, что́ туда входит, но она слыхала, что для приготовления снадобья используется мясо и кожа геккона. Хао не одобрял такого.
Ким считала мужа игроком и мечтателем. Он удивил их всех, когда продал две из трёх их галантерейных лавок, а третью сдал в аренду человеку, который вскоре растерял всех покупателей. Теперь среди голых полок временно проживали её родственницы. Вместо того, чтобы вложиться во что-нибудь ещё, Хао тратил деньги лишь на повседневные нужды, зато всё своё время, самую свою душу вкладывал в американцев. Неужели он думал, что это и так не ясно? Неужели думал, что ей надо рассказывать об этом специально?
Она была благодарна двум девушкам, которые жили с ними, Ланг и Ню – они очень выручали, эти сестрички из её родного городка, которых нельзя было назвать служанками. При определённых обстоятельствах она жалела, что они не ведут себя как служанки, но никак не могла им об этом сказать. Хотя это было бы бесполезно, если только они сами уже не поняли, если только их никчёмная мать, её тётя, сама им не рассказала…
Ким выкинула из головы такие неблагородные мысли.
Она верила: когда кровь испаряет недуг, вместе с ним уходят и некоторые духовные загрязнения, и выздоравливающий больной испытывает мимолётное состояние чистоты.
В таком состоянии, верила она, возможно ясное мышление. Даже, наверно, вдохновение.
Хао не обсуждал с ней финансовые вопросы, разве что говорил, что если не делать крупных покупок, то они могут жить, как жили раньше. Этого вполне хватало. Игрок, мечтатель – пожалуй; однако на мужа можно было положиться, и она его уважала. Его отец, сплавлявший местные товары по реке Сайгон для торговли с французами, выстроил прибыльное дело. Хао – обречённый на бездетный брак, отпрыск увядающей ветви – наблюдал его медленный упадок. Она не будет просить его остаться. Если он хочет бежать, что ж, они убегут. Да и к чему проливать слёзы о завтрашнем дне? Может, они будут мертвы задолго до того, как придётся оторваться от корней.
Ким вынесла чайник и две чашки, а Хао сидел, уложив руки на подлокотники кресла, и, прикрыв глаза, медитировал в дуновении электровентилятора.
Ким опустилась на стул и налила им обоим.
– Мне нужно услышать от тебя клятву, – сказала она.
– Говори.
– Хочу, чтобы ты пообещал: что бы ни случилось, ты позаботишься о Мине.
– Обещаю.
– Не торопись!
– Нет. Ты пойми, жена: когда я сказал, что Миню есть за что зацепиться, я имел виду, что он уже сам прокладывает себе жизненный путь. Между прочим, он ведь больше не водит реактивные самолеты. Он летает на американских транспортных вертолётах – только для перевозок и исключительно по приказу полковника. Он уже в безопасности. И мы с господином полковником позаботимся, чтобы он оставался в безопасности. Ещё раз слушай, жена: я обещаю.
– И ещё кое-что.
– Сколько там ещё?
– Только одно: если мы уедем, мы же когда-нибудь вернёмся?
– Если будет можно.
– Пообещай мне.
– Клянусь в этом для тебя. Если будет можно, мы обязательно вернёмся домой.
– Даже если в виде кучки пепла, – сказала она.
* * *Хао удивило, что Ким так откровенно говорит о своих переживаниях. Она ещё никогда не высказывала ничего подобного, всегда осторожничала и скрывала свои чаяния от зоркого ока и чуткого уха сверхъестественных сил, от призрачного скопища своих бесчисленных богов.
Беседа его потрясла. Жена не просто подумывала о переезде, она о нём торговалась, шла с ним на компромисс, как с чем-то неизбежным. Они поднялись на второй этаж, и там, несмотря на жару, которая всегда держалась наверху немного дольше, он обнял её и не выпускал из рук, пока Ким не заснула. Война, война, война – как череда тайфунов, всё накатывающих на их жизнь, а теперь где-то там, в отдалении, с обратной стороны их бедственного положения замаячила вдруг спасительная вершина, цель, до которой нужно добраться. Наконец Ким тихонько задышала, в точности так, как и уверяла, без сипения – по крайней мере, сегодня ночью.
Он перешёл на свою постель, оставив рядом с пологом одежду и сандалии – свои пластиковые сандалии, чья внутренняя сторона подошвы сообщала по-английски: «Сделано в Японии». Высокие стены между культурами понемногу таяли. Оползали, словно состояли из грязи. Они с Ким могут поехать куда угодно. В Малайзию. В Сингапур. В Гонконг. Не исключено, что даже в Японию. Хао стало смешно от мысли, что сейчас он может выйти на улицу и заметить кому-нибудь мимоходом: «Не исключено, что даже в Японию».
Среди ночи Ким его разбудила. Он взглянул на радиевые стрелки часов. Без пятнадцати четыре.
– Что такое?
Она сказала:
– Ниже по переулку собаки лаяли.
– Спи. Я послушаю немного.
Пока она не заснула опять, он тихо лежал, смотря на крохотный уголёк инсектицидной спирали, тлеющий на комоде у дальней стены.
Услышал, как в глубине переулка Чунг – конечно, Чунг, а кто же ещё? – подражает щебету геккона.
Прежде Чунг никогда не приходил так поздно. Но ведь любой предусмотрительный человек будет варьировать время прибытия.
Хао потянулся вниз, поднял полог и спустил с постели ноги. Взял брюки, рубашку и японские сандалии к входу на лестницу, там оделся и встал в темноте, не слыша ничего и ощущая лишь вкус собственного дыхания. Ступая как можно мягче, направился вниз. Прямо под ногами спали сёстры – в лавке, скошенный потолок которой и образовывала лестница. Но тихо нельзя было спуститься никак, у каждой ступеньки имелось что сказать. Внизу он подождал, пока не удостоверился, что девушки не проснулись.
Пробрался на кухню, к окну за газовой плитой и отодвинул защёлку. Как только открыл, под окном послышался негромкий кашель.
– Чунг?
– Доброе утро.
– Доброе утро.
– Прости, что побеспокоил.
– Не могу предложить тебе ничего горячего. Не хочешь стакан воды?
– Спасибо за такую доброту, пить не хочется.
– Давай я выйду.
И он вышел через кухонную дверь в крохотный внутренний дворик, где в темноте у стены стоял Чунг.
– Мои сигареты наверху остались, – шепнул Хао.
– Вряд ли нам стоит курить. Нас заметить могут.
Двое мужчин присели рядом на корточки у стены под окном на кухню.
Хао сказал:
– Значит, ты отважился появиться в городе.
– Появляться сейчас рискованно везде. Всего пару лет назад я мог путешествовать на большой территории. А теперь мы изгнанники повсюду на Юге.
– А приходить ко мне домой – риск для нас обоих.
– Скорее для меня, я бы сказал.
– Ты под моей защитой, Чунг Тхан. Даю слово.
– Верю. Но лучше исходить из наихудшего.
– Чунг, я прекрасно понимаю, что тебе без опаски и шагу ступить нельзя.
– Не гони так быстро. Я ещё не согласился, чтобы мы предпринимали какие-то шаги.
– Каждая наша встреча уводила нас немного дальше, согласись ведь?
– Я бы сказал, наоборот – приближала нас к пониманию. Но никаких шагов мы ещё не предпринимали.
– Готов ли ты это изменить?
– Нет.
По мнению Хао, это была уловка, а не настоящий отказ.
– Прежде чем мы двинемся дальше, – сказал Чунг, – я должен быть уверен, что ты меня понял.
– Говори, пожалуйста. Я слушаю.
– Я за три дня добрался на Север на русском судне. Это было в пятьдесят четвёртом. Нам сказали, что уже через два года мы возвратимся в воссоединённую страну.
– Продолжай, – кивнул Хао.
– Через шесть лет я вернулся назад тропой дядюшки Хо за одиннадцать недель и по пути без малого сто раз чуть не помер.
Хао сказал:
– Я слушаю.
– В шестьдесят четвёртом я осознал, что десять лет ждал возвращения домой. И всё же к тому времени я уже четыре года как был на Юге.
– Во всех этих цифрах так и сквозит обида. Ты недоволен, – заметил Хао.