Реверс

Тропинка уверенно пошла вниз, спускаясь в широчайшую долину. Пологие склоны были сплошь покрыты лесом.
Блеснула озерная гладь. На другом краю долины, очень далеко, не без труда различались тонкие, как спички, трубы с длинными дымовыми шлейфами. Рафаэль указал на них рукой:
— Тупса.
Сумерки уже сгустились, когда лес раздвинулся. За вспаханным полем на озерном берегу смутно проступали приземистые строения. В вечерней тиши далеко разнеслось коровье мычание. Видимо, это и был хутор, о котором упоминал Рафаэль.
Из-за изгороди загавкала собака. Лакки ответил. Вышедший на лай хозяин, приземистый крепыш с дремучей бородищей, имел с Рафаэлем разговор. Макс помалкивал и почти не слушал. Он валился с ног.
Ночевали на сеновале. Рафаэль чуть ли не силой заставил Макса немного поесть. Упрашивать Лакки ему не пришлось.
Какие еще ужины, а равно завтраки и обеды, когда человеку для полного счастья надо только упасть и отключиться! С трудом проглотив последний кусок тушенки, Макс так и сделал. Ах, как сладко спится в душистых объятиях сена!.. Но уставший до полусмерти человек уснет и на гвоздях.
И будет очень недоволен, когда его грубо растолкают.
— Вставай. — Рафаэль говорил тихо, но веско. — Уходим. Прямо сейчас.
— А? — заморгал измученный Макс. — Уже утро?
Темнота была хоть глаз коли. Ночную тишину нарушали лишь крики какой-то птицы в лесу, да еще в хлеву густо хрюкала свинья, страдающая, как видно, бессонницей.
— Тише… До рассвета еще час. Только что с хутора вышел человек. По-моему, старший сын хозяина. Вышел украдкой, без фонаря. Бородач — сволочь. Главное, деньги взял, паскуда… Нам надо убираться отсюда как можно скорее и без шума. Доберемся до Тупсы раньше черных воинов — значит, мы выиграли. Второй раз за три дня черные туда не сунутся. Там теперь правительственные войска — рота, не меньше…
Через озеро перебрались на лодке — Рафаэль не считал нужным церемониться с имуществом хуторянина-предателя. Какое-то время продирались сквозь густой лес, и Макс не раз и не два получал по лицу еловой лапой. Такие деревья не встречались в Гомеостате, но Максу казалось, что он уже где-то видел их — то ли во сне, то ли в прошлой жизни. Было зябко и сыро.
Наконец нашли тропинку. Светало. Рафаэль заметно приободрился. По его словам выходило, что тропинка ему знакома: выводит прямо к наезженной дороге, а там и до города рукой подать. Пес весело бежал впереди, ему нравилась утренняя прохлада.
И вдруг — остановился. Сделал стойку, как на дичь, приглушенно зарычал.
На тропинку из кустов вышли двое.
В черном.
— У тебя есть выбор, — сказал один из них по-оннельски.
— Переоделись, самозванцы? — сквозь зубы выцедил Рафаэль. По-видимому, он знал, кто перед ним.
— Как и ты… охотник, — был ответ. — Отдай нам этого человека и уходи. Тогда не тронем.
— Идиоты. В кого вырядились? Старец вас на кол посадит.
— Не твое дело. Считаю до трех: раз…
Одним движением сбив Макса с ног, Рафаэль сдернул с плеча двустволку, и оглушительный выстрел просто снес одного из черных с тропинки. Из второго ствола Рафаэль выстрелить не успел.
А оставшийся черный, короткой очередью отправивший Рафаэля в небытие без возврата, не успел закрыть рукой горло, когда Лакки взвился в воздух.
Зато сумел пустить в дело нож.
Взвизг собаки, булькающий горловой хрип черного, несколько секунд возни — и все кончилось. Макс постоял возле умирающего пса. Он ничем не мог помочь. Есть какая-то несправедливость в том, что умирают самые верные существа, защищая самое дорогое, — умирают, сжав зубы на горле врага. Нет в смерти никакого величия, но оказалось, что встречается смерть, достойная уважения. А Рафаэль — разве он не был таким же?
Макс постоял и возле Рафаэля. Пули распороли ему грудь и живот — Рафаэль умер сразу. Через минуту перестал дышать и пес.
Уходя, Макс еще долго оглядывался — пока ветки окончательно не скрыли следы жуткой и непонятной трагедии. Он шел в Тупсу, ничего другого ему не оставалось. Он по-прежнему был соринкой в бушующем потоке и по-прежнему не понимал направления и смысла его течения.
Поток щадил соринку — только это он и заметил.
Но почему?
И всегда ли так будет?
И чем все это кончится?
Слишком много вопросов для маленькой соринки. Плыви. Не думай.
Плохо быть мыслящей соринкой…
  
Глава 6. Стриптиз-проводник
 
Чего Сергей терпеть не мог, так это писать. В далекие школьные годы добрая — бывает и такое чудо — учительница русского языка и литературы внушала ему, как и другим оболтусам: тренируйтесь хотя бы на школьных сочинениях! Пусть странный жанр, пусть даже никчемный, но это только с виду! Умение складно собирать слова в предложения всегда пригодится. Нет, добрая учительница не надеялась, что кто-нибудь из ее учеников выберет тернистую стезю писателя, ее аргументы были проще и приземленнее. Следователь, говорила она, поднимет себя на смех, написав в протоколе что-нибудь вроде «невменяемая жена трупа произвела укушение подозреваемого и нанесла ему один побой по лицу». А сколько деловых бумаг приходится сочинять служащему! Даже слесарь порой вынужден писать заявления и объяснительные. И уж конечно, все пишут письма…
Никаких писем Сергей не писал, если не считать электронной почты, блога и болтовни в чате, возить авторучкой по бумаге не любил и даже не уважал стукотню по клавишам, если она требовала размышлений о том, куда вставить глагол и как закруглить деепричастный оборот. Старания доброй учительницы пошли прахом.
Но сейчас, потея над отчетом, он хотя бы пользовался клавиатурой, а не скрипучим и рвущим бумагу стальным пером, как в Центруме! Да еще требующим периодического макания в чернильницу!
Ужас. Палеолит. Хотелось спросить, почем на здешнем рынке идут каменные топоры.
Разумеется, Сергей этого не сделал. К чему дразнить гусей?
Но сильнее всего раздражало то, что на столе в кабинете особиста — так Сергей назвал про себя типа, которому его сдали с рук на руки, — стоял раскрытый ноутбук!
И почему-то не пытался прямо на глазах превратиться в мерзкую слизь.
После подробнейшей объяснительной, кое-как нацарапанной скрипучим пером, задержанного дважды сфотографировали анфас и в профиль — сначала современной цифровой камерой, затем громоздкой деревянной конструкцией с объективом на гармошке. Потом деловито сняли отпечатки пальцев.
После чего нашли переводчика. Нашли, паскуды! Оный переводчик болтал по-русски куда лучше задержавших Сергея пограничников, понимал написанное и довольно редко затруднялся в значении того или иного слова.
И начался ужасно долгий и ужасно нудный допрос. Теперь Сергей тщился вспомнить вопросы особиста и свои ответы, дабы занести их в отчет. Сказано было: излагать как можно подробнее.
Ничего себе отчетец по командировке! Тут нужен Лев Толстой с его умением писать длиннейшие романы. Сошел бы и Дюма-отец. Или хотя бы прилежный ученик доброй учительницы, а не Сергей Коханский с его несчастным трояком в аттестате.
На втором часу мучений в дверь комнаты просунулась Ева:
— Ты как, в порядке? По клавишам попадаешь? Вчера, извини, ты шатался, как после литра водки. И, кстати, несло от тебя, как от козла.
— Христос тоже потел от страха, — парировал Сергей. — Да и солнце в той пустыне такое, что…
— Да уж, морда у тебя красная, — согласилась Ева. — Я тебе крем дам, смажешь. Только нос, конечно, все равно облупится.
— Лишь бы не отвалился… Слушай, а нельзя надиктовать всю эту муру на диктофон?
— Нельзя. Таков порядок. Но ты можешь проговорить все это вслух — если хочешь, расскажи мне, — а потом сразу запиши. Легче будет.
— У тебя что, нет никаких дел?
— Сегодня — никаких. — Ева выглядела довольной. — Сегодня мы празднуем. Именинник — ты. Так что не теряй времени, а то начнем без тебя. Родион говорил, что рассказывать ты умеешь, так что валяй начинай.