Ассистентка (СИ)
— Держи подарок, пиратка, — не удержалась она от подначки.
Она заметно повеселела и вроде бы успокоилась.
— Спасибо! — я обернула в него яйцо, чтобы не разбить. — Ты всегда меня выручаешь!
— Да, брось, это было даже весело, — поспешно отвергла мои благодарности подруга. — Ты сейчас куда? Подвезти?
— Не, я своим ходом! Слушай, давно хотела у тебя спросить, а ты не знаешь, что наши шефы между собой не поделили?
— В смысле? — она вскинулась и уставилась на меня. — Что ты хочешь знать?
— Ну не знаю… Они же примерно одного возраста, но судя по тому, как они демонстративно не поздоровались друг с другом тогда на вечере в доме Массонов, мне показалось, что они откровенно враждуют. Но сколько я не пыталась выяснить, Кристовский увиливает…
— И ты решила у меня узнать? А ты не думаешь, что нам с тобой об этом нельзя говорить? — тон у Юльки был странный, глуховатый, будто бы она внутри себя решала какую-то делемму.
Я явно не собиралась её подставлять,
— Ладно. Извини. Если нельзя — то я не буду. В общем-то мне пофигу. Главное, что мы с тобой дружим, — попыталась я восстановить прежнюю непринужденную атомсферу.
— Учились они вместе. И вместе грохнули своего мастера… А наследство от него не поделили. Вот с тех пор и грызутся, — вдруг откровенно выпалила она, и тут же приобрела вид человека, пожалевшего о своих словах.
Мышцы на лице внезапно ослабли, будто из неё вышел воздух. Она вся сдулась. Еще мгновение — и она справилась с собой, выровняла дыхание, возвращая на прежнее место улыбку и румянец.
— Ладно, не бзди, подруга. Это всё дела давно минувших дней. А может и вовсе вымыслы прежних ассистентов, который были до нас до померли уже! Встретимся у Марь Наумовны вечером! Поболтаем! — с весёлой бравадой подвела она черту под разговором.
— Ой, я сегодня наверное не смогу… — призналась я.
— Ясно, что будете яичницу с одного яйца жарить? — она подмигнула мне. — Хорошо, до встречи, когда сможешь!
— Передавай Сашке привет от меня, если увидишь, — попросила я.
— Ладно. С поцелуем?
— Без! — крикнула я, когда Машка уже была в машине, махнув на прощание рукой, неугомонная девица уехала.
А я повезла яйцо к Глебу, оберегая его как настоящее сокровище. Еще одно у меня точно не хватит наглости добыть!
Хорошо, что, вбежав в кабинет Кристовского, я с порога не закричала:
— Ура, я принесла тебе яйцо, — иначе бы попала как курица в ощип, потому что напротив Глеба сидел мужчина, в низко надвинутом почти до самого носа капюшоне.
Из-за того, что мне не было видно его лица, я не могла разобрать возраст посетителя, но судя по спине и рукам, это был взрослый мужчина. В руках медиума была колода карт. Раньше я уже несколько раз видела её и знала, что это предтече современных Таро и восходят к Дереву Сефирот. Изображений здесь было меньше, всего тридцать два. Прежде чем приступить к гаданию, Глеб брал каплю крови того, кому делался расклад, каплю молока и щепотку золы. Всё это перемешивалось, растиралось в пальцах, а затем снималась верхняя карта. «Говорящими» были третья, седьмая и восемнадцатая. Первая показывала ближайшее будущее, вторая — отдаленное, а третье далекое, но уже определяющее реальность. Также определенную информацию несли карты-соседи. Символическое значение карт Глеб мне не раскрывал, но по моим наблюдениям их трактование менялось в зависимости от пола и возраста клиента. Особенностью гадания было то, что каждое открытие карты сопровождалось сильнейшей болью у того, для кого оно делалось. Многие не выдерживали и отказывались продолжать, но, судя по тому сколько картинок лежало перед Глебом, сегодняшний посетитель решил пойти до конца. Подмигнув шефу, что всё в порядке, укрылась в лаборатории.
Меня всегда удивляло желание людей узнать будущее. Ведь если там всё хорошо, то и прекрасно. Зачем торопить грядущее. А если всё плохо, то получается заранее начнёшь растраиваться. Ведь судьбу невозможно изменить… А если не веришь в судьбу, то как можно верить в гадания. Пока я удивлялась очередным парадоксам человеческого мировоззрения, заметила, что на полу и на подоконнике Глеб — кроме него это сделать было некому — рассыпал какой-то порошок белый как мука, но более зернистый, не имеющий запаха, но при уборки, распадающейся как мел на более мелкие фракции и пачкающий пол. Ругая про себя безрукого мага, подмела и вытерла пол. Не успела я прополоскать тряпку, как Глеб закончил аудиенцию, проводил неизвестного гостя и сообщил мне, что пора выдвигаться к Матвею.
Дом, где жила семья почившей Ольги Матвеевны Некифорцовой, мы узнали сразу. И не только потому что проверили адрес и маршрут по интернет-карте, но и благодаря огромной стаи птиц, вившейся над ним. Они глухо били крыльями, садились на крышу и тут же взлетали в лиловое небо, клубясь сгустками чёрной копоти. Мне стало не по себе.
— Что это? — будто со стороны услышала свой голос.
— Летят на запах смерти…
— Это вороны?
— Не только… городские падальщики, ищут, чем поживиться… — объяснил босс и, выходя из машины, коротко добавил. — Подожди в машине. В этот раз у нас много техники, попрошу Матвея спуститься к нам, чтобы помочь поднять её, — пара гудков домофона, и Матвей ответил, видимо, ждал нас в коридоре.
Он быстро спустился, и вот мы уже расставляли в комнате почившей старушки нашу хитрую конструкцию. Это были несколько старинных зеркал, которые Глеб расположил так, чтобы они отражались друг в друге. В центр медиум положил дневник, яйцо и фотографию, на сей раз фигура на ней сдвинулась в центр и как будто бы отступила на пару вглубь шагов.
— У тебя есть что-то принадлежащее твоей бабушке? Что-то из её личных вещей? Я боюсь, что дневника может не хватить… — спросил Глеб.
— Не хватить для чего? — переспросил Матвей.
— Нам нужна её энергия, чтобы убедить призрак простить её и оставить вашу семью в покое. В дневнике, конечно, много её переживаний и вины… Но в основном она записывала забавные истории из жизни своих детей, первые шаги и словечки, а в последние годы она его вообще не вела… И как выцветает ковёр на солнце также бледнеет вложенная человеческая энергия… Может быть есть расческа, очки, полотенце? — повторил свой вопрос Кристовский.
Матвей неуверенно обвёл глазами комнату, словно пытаясь нащупать, что может пригодится. Старушки не стало уже несколько месяцев. Ремонт еще не делали, но помещение уже выглядело нежилым и неживым. Личные вещи его покинули вслед за хозяйкой. Кровать, где она провела последние часы жизни вынесли. Теперь этот угол сиротливо зиял пустотой, также как и полки, на которые больше некому было класть журналы и ставить любимую чашку. Какое-то время пространство еще хранило прикосновения тепла, но и оно выветрилось.
— Шкатулка, — хватаясь за соломинку выкрикнул Матвей. — Она часто ею пользовалась, хранила там обручальное кольцо, кулон и еще что-то из мелочей. Фамильных драгоценностей в нашей семье, конечно, не было. Откуда им взяться у деревенских крестьян!
Глеб сдержанно кашлянул, но поправлять Матвея не стал. Это была не наша тайна.
— Вот, — ставя перед нами шкатулку, произнёс молодой мужчина.
Это была дешевая деревянная резная шкатулка, какие продавались в советских магазинах. Фабричная штамповка, ничего особенного: на крышке вырезаны очертания дубовой рощи и пара оленей с раскидистыми рогами. Кристовский, закрыв глаза, провёл ладонью над ней. Ничего. Он разочарованно покачал головой, но решил попытаться ещё раз. Легкая дымчато-серая волна прошла между его рукой и крышкой.
— Ладно, попробуем, — с сомнением согласился он.
Теперь предстояло перейти к самому сложному — непосредственно обряду. Как всегда поплотнее задёрнув шторы: тёмная магия любит мрак, и расставив между зеркалами те самые свечи, с помощью которых оживляли вёльву, Кристовский низким мелодичным голосом начал зачитывать заклинание. Каждое его слово отражалось в зеркалах и повисало в воздухе. Я не знаю, что видел Матвей, он во все глаза смотрел на нас, но не произносил ни звука. Я же видела, как молочные клубы пара воплощались от фигуры Глеба, полупрозрачными сгустками оседая на поверхностях комнаты. От фотографии к шкатулке начали тянуться тонкие проницаемые нити, тюлью окутывая её. Первое время они были недвижимы, а затем стали еле различимо вибрировать. От этого все предметы в комнате несколько утратили своё резкое очертание, размыливаясь.