Выпускной. В плену боли (СИ)

Все стоят и изнывают, не готовые репетировать то, что мы делаем уже второй месяц два раза в неделю.
Понятно, что в последнюю неделю учёбы не особенно всем хочется оставаться в стенах школы. Даже если весело.
— Да, да, мои хорошие. У нас впереди выпускной, и он должен пройти на отлично. Запомнится всем и каждому. Можно сказать, перевернёт ваше сознание. Чтобы все газеты Москвы потом трубили! Чтобы потом, когда вы станете депутатами и преступниками, я могла вами гордиться.
Актовый зал взрывается смехом. Даже Гриша, что рядом стоит, усмехается.
— Одно другому не мешает, Анастасия Владимировна.
— А я знаю, Одинцов, знаю. Так, встаём по парам.
Мы с Гришей поворачиваемся друг к другу. Он, как обычно, готов оттоптать мне все ноги своей, но я ему, как обычно, всё прощу.
— Прости, Ась.
— Ничего, Гриш… Только считай про себя. Раз, два, три. Раз, два, три, — вроде сносно…
— Слушай, Чебрец, а как ты ещё под ним не задохнулась, — ржёт конь Рязанцев, собственно лучший друг Одинцова. Такой же «весельчак». На того даже не смотрю. Никогда не смотрю. Особенно в глаза стараюсь не заглядывать. Он у него острый, как бритва, словно вскрывающий кожу, пускающий кровь и выворачивающий наизнанку всё тайное и глубокое. То, чего быть в принципе не должно быть между нами. То, чего не будет никогда. Вот Гришка хороший, светлый человек. Шутит не смешно, в любви признаётся забавно, а главное, не вызывает никаких эмоций. С ним спокойно, как в штиль. А Одинцов вечный шторм, который потопит.
Вечно в центре событий.
Вечно привлекает внимание.
Ему словно всегда и всего мало. Довольствоваться малым – не про него.
Вообще не понятно, почему я о нём так много думаю?
Наверное, потому что каждый день заставляю себя сесть в его машину.
Наверное, потому что вспоминаю, что когда-то он был совсем другим. Простым и добрым.
Мы кружимся с классом в танце, нами руководит Владимировна, я чувствую, как тяжёлая рука на талии сжимается крепче, а тела становятся ближе. Невольно пытаюсь отстраниться.
Гриша совсем головой едет, потому что пытается урвать в полёте танца мои губы. Я молчу, но отклоняюсь всё сильнее. Секунда, две, три и всё….
Запинаюсь за что-то, лечу назад, в крепкие руки…Одинцова.
Его терпкий, густой запах я даже в темноте узнаю. Горечь укропа и сладость цитруса.
Господи! Я настолько увлеклась анализом, что не заметила, как Гриша валится на Милену, почти целиком придавливая её к линолеуму.
— А-а-а! — кричит она, схватившись за ногу. Не думаю, что что-то серьёзное, но вопит она так, словно её режут без наркоза.
— Ну ты слоняра! — ржут все, пока он тяжело поднимается. Одинцов отпускает меня резко и берет орущую Милену на руки, толкнув Гришу. Тот хмуро опускает голову. Я незаметно, насколько это возможно, увожу его из актового зала в коридор к окну.
Нечего ему слушать все эти разговоры.
— Ублюдки жестокие, никогда не упустят возможности подковырнуть тебе самую болезненную рану.
— Я не специально…
— Я знаю, Гриш, я знаю.
— О, свинопаска своего хрюнделя на верёвочке уводит, — хохочут они так громко, проходя мимо, что отдаётся в ушах.
— Скоро это закончится, Гриш, — убираю я волосы с его лица. – Поедешь ты в Москву и станешь самым крутым ветеринаром.
— И ты со мной поедешь?
— Я тут тебя ждать буду. Отцу с мамой помогать надо.
— Пусть наймут кого-то.
— Не смеши. Они никогда никому не доверятся.
— Буду учится на заочном, тебя ждать.
— Свадьбу сыграем потом?
— Конечно.
— Я, может, похудею даже…
— Это совсем не обязательно, — целую его в мягкую щёку. Иногда мне кажется, что от него кислятиной пахнет, словно после разделки тушки. Так, Ась, не привередничай.
Разве я имею право его судить? Он, как и я, в этом мире богатых лишь слабое звено с тяжёлой ситуацией. Его дядя пьёт сильно, а родителей нет давно.
— Эй, ты! – дверь в актовый бьётся об стену, впуская мощный поток тяжелой ауры, которая к месту прибивает. – Боров. Ты в курсе, что ты мою девушку чуть не убил?
Он на полном серьёзе? И смотрит так, словно хочет повторить подвиг Дантеса…
   
Глава 3.
 
— Одинцов, это случайность!
— Рот закрой, пастушка, — толкает меня в сторону, к перилам больно прижимает. В груди сердце барабанит, когда он злой взгляд обращает на Гришу. – Свинья, либо ты идёшь за мной и извиняешься перед всеми, либо я тебя с этих перил головой вниз свешиваю. Без трусов. Посмотрим на твой хряк.
Парни облепляют Одинцова с двух сторон, словно охрана, а у меня сердце заходится. Горло сдавливает. От ненависти к этому заносчивому придурку.
— Эта была случайность! Из-за меня! — встаю перед Гришей, которого, кажется, уже трясёт. Он был всегда быстрым на истерики и слёзы. Приходилось успокаивать.
— Если ты сейчас не отойдёшь, завтра можешь идти пешком до школы.
— Ну, и пойду. Он не должен извиняться! Не перед такими уродами, как вы.
Я сама понимаю, что переборщила. Просто ляпнула лишнего, но поздно.
Резкий бросок руки, и мой свитер в его кулаке, а я вдруг резко опускаюсь на колени. Даже вздохнуть не могу. Меня словно под воду опустили. Словно топят. Глубже. Глубже.
Парни молча замирают, словно ждут, что сделает Одинцов дальше. И я жду. Как низко он готов опуститься ради того, чтобы остаться королем? Он вдруг задирает мою кофту на голову, оставляя меня без света и воздуха. Унижая. Растаптывая. Толкает на пол. Они ржут так громко, что я почти глохну. По телу волнами скользит прохлада, я бьюсь руками, словно под толщей воды.
— Смотри, а у неё соски встали. Может, пощупать её, свинтус её хоть подрочит.
— Слышал, Гришаня? Встаёшь и идёшь с нами, или твоя подружка подарит свою вишенку не тебе.
Я карабкаюсь в собственной одежде, пока он уводит Гришку. Слёзы горячим потоком, руки как полости вертолета, чтобы поскорее освободиться. Чтобы вцепиться в морду ублюдка с демоническим именем.
— Думаешь, она целка? – слышу сквозь стук пульса в висках.
— Уверен, — наконец, освобождаюсь и за ними. Но дверь в зал закрыта с той стороны.
— Гриша! Не смей! Ты ни в чём не виноват! Это я.
Я… Зачем я отклонилась? Ну, поцеловал бы он меня. Ну, и что? Давно ведь пытается. От меня не убыло бы, да?
Я стучусь в дверь, когда она вдруг открывается, и на меня почти толкают Гришку. Я успеваю отскочить, и он летит на пол.
Лицо разбито, сам он воет, а я к нему.
— Уроды! Господи, какие вы ничтожества! — кричу, помогая Грише встать.
— Давай-ка мы ей объясним…
— Ага, а потом будешь рассказывать, какого хера одноклассник покалеченный. Оставь… — командует человек, которого я теперь ненавижу!
За спиной молчание. А мы вниз идём. В медпункте долго сидим. Медсестра молчит, как, впрочем, и все. Никто даже не смеет противоречить этим выродкам, потому что родитель каждого один влиятельнее другого. Порой я не понимаю, что я вообще делаю в этом районе. В этой школе.
— Ну, ничего, до свадьбы заживёт, — улыбается медсестра своими яркими губами и оставляет нас передохнуть.
— Слышала, Ась, до свадьбы заживёт. У нас же будет свадьба?
— После учёбы и только так, Гриш. Мне ещё не хватало твою карьеру портить.
— Ты бы не испортила.
— Нет. Рано ещё. Ну, какие из нас сейчас муж и жена? – спрашиваю со смехом, а потом резко выпрямляюсь, чувствуя, как волосы на затылке шевелятся, а тело кусают мурашки.
— Да, точно, Гриш, какой из тебя муж? Ты же даже на руки её поднять не сможешь, — влезает Одинцов, прислонившись к дверному косяку. Я невольно бросаю взгляд на часы. Три. Не будет же он на полном серьёзе меня ждать? Не после всего!
— Выйди отсюда!
— А я сегодня поднимал, да, Ась? Понравилось тебе, как я тебя в машину запихивал?
Это звучит настолько двусмысленно, что тянет оправдаться.
— Не слушай его, Гриш. Он просто дурачится. Издевался надо мной сегодня, хотела сбежать.