Возмездие

Она говорит обо мне, как будто я не могу ее услышать. Как будто меня уже нет, и я не смогу догадаться, как она меня презирает. Как будто я уже не существую. И у меня ничего не получается сказать, как я ни пытаюсь. Я словно онемела и могу только слушать.
Линда любила жизнь с Кэти так же горячо, как я ее ненавидела. Ей нравилось, когда свет прожекторов падал и на нее тоже. Я вынуждена была терпеть ее, чтобы не погибнуть сама.
— Тебе нужна была Линда не меньше, чем она нужна была Кэти, — произносит Микаэла. — Вы обе в ней нуждались.
Да, она была защитной стеной, но одновременно и отгораживала меня от мира. Монстром она была уже тогда — улыбающимся монстром, подминающим всех под себя.
— Мне кажется, папа понимал, что тут что-то не так, — говорит Микаэла. — Он сожалел, что не сделал больше, чтобы помочь тебе. Тогда я не поняла, что он имеет в виду.
Папа делал все, чтобы привлечь меня обратно, чтобы его настоящая дочь осталась. Но это было невозможно.
Микаэла спрашивает почему. Почему Надия не могла просто оставаться такой, какой была, и я слышу, что к этому времени ее творение зажило собственной жизнью. Кэти все время поощряла меня, хотела, чтобы я осталась. Как уже было сказано, мы с ней оказались зависимы друг от друга. Надия говорит, что точка возврата уже была пройдена.
— Поэтому ты так редко приезжала к нам, — медленно произносит Микаэла. — Ты говорила, что папа предъявлял к тебе немыслимые требования.
Я думаю, сколько еще откровений выдержу. Голос у Надии грустный, когда она спрашивает, как он. Микаэла отвечает, что от него прежнего уже ничего не осталось.
Мое тело, которым я больше не управляю, подходит к окну, и я вижу, что дождь перестал. Надия предлагает прогуляться, и Микаэла выходит за ней в прихожую. Пальцы завязывают шнурки, я вижу, как ручка двери поворачивается моей рукой, но не могу контролировать эти движения. Теперь всем руководит Надия. Я ощущаю на лице поток свежего воздуха, чувствую, как иду по мокрой траве с энергией, которой у меня не было всего несколько минут назад.
Микаэла засовывает руки в карманы, а Надия продолжает рассказ, пока они уходят все дальше в лес.
Линда производила впечатление сговорчивой и безобидной, но со временем начала постоянно требовать подтверждения, что сделало ее навязчивой и непредсказуемой. А потом Кэти серьезно заболела.
Я не хочу, чтобы мне напоминали, как мама умоляла помочь ей уйти из жизни, но Надия неумолима. Она говорит, что Кэти просила помочь ей умереть, но я не могла этого сделать. Не выдерживала даже слушать такое.
— Мама не хотела умереть, она не это имела в виду, — говорит Микаэла, поднимая лицо к небу. Потом делает глубокий вдох. — Но ты это сделала.
Она ждала смерти. А я ждала свободы.
Когда Кэти узнала о своей смертельной болезни, вынесла этим приговор и для Линды. Я слышу, как Надия терпеливо объясняет это Микаэле. Без мамы я больше не была нужна. Особенно после того, как Симон предал меня. Теперь я не могла вернуться к тому, чтобы жить ради него. Это пугало, потому что я не могла существовать одна. Уже тогда я должна была исчезнуть, и тогда Надия могла бы обрести свободу быть самой собой.
Только об этом я и мечтала.
— Но зачем было убивать Симона? — спрашивает Микаэла. — Тебе обязательно было заходить так далеко?
Надия фыркает.
Линда как в песне Кэти — она луна, которой нужен свет солнца, чтобы сиять. Чтобы вообще существовать. Ей нужны такие мужчины, как Симон. Она живет за счет своих нереалистичных фантазий, розовых любовных историй со счастливым концом. Вся ее жизнь — бесконечная мыльная опера.
— Но Алекс на это не пошел, — говорит Микаэла.
Я чувствую, как Надия улыбается. Ему было ее просто жаль. И как только она поняла это, решила вернуться к Симону. Она готова была простить его, потому что он боготворил ее.
Надия останавливается и кладет руку на локоть Микаэлы.
Именно поэтому Линда отправилась разыскивать его среди ночи. Но я не могла позволить им начать сначала. Понимаешь? Иначе никогда не обрела бы свободу. Я боролась за свою жизнь. За свое существование.
 
Они идут молча бок обок, и я слышу дыхание Надии. Именно его я слышала тогда в гостевом домике. Ее присутствие ощущала в комнате.
Через какое-то время мы выходим из леса — на этом месте я стояла много раз, глядя на море, прежде чем взобраться на скалу. Здесь красиво, но я напугана и не могу наслаждаться видом. Меня мучает мысль, что планирует сделать Надия. Почему я не могу этого почувствовать? Почему не понимаю? Как она может знать обо мне все, если я понятия не имею, что творится у нее в голове? Кажется, она сама выбирает, чем хочет поделиться со мной, а чем нет.
Мы спускаемся к воде, Микаэла поднимает камень и бросает его в воду. Спрашивает, помнит ли Надия, как делать «блинчики», как учил пала. Они долго стоят у воды, кидая камни. Считают, сколько раз они отскакивают от поверхности воды, даже смеются. Я не понимаю чему.
— Одного я не могу взять в толк, — произносит Микаэла, садясь на камень. — Зачем ты легла в постель и заснула? Ты могла просто уйти оттуда. Ведь тебя тоже задержали и осудили.
Это оказалось ужаснее для Линды, чем для меня. Я просидела взаперти большую часть жизни, задавленная, забитая в темноте. Особой разницы не почувствовала. К тому же я могла быть уверена — в тюрьме она не найдет себе нового мужчину.
Надия смеется.
Линда действительно невиновна. Ей так хотелось, чтобы ты ей поверила. И теперь ты все знаешь.
Микаэла смотрит на море, Надия садится рядом.
— Поэтому ты вернулась? — спрашивает она после долгой паузы.
Ты — единственная, кто мог помочь мне заставить ее увидеть, как все обстоит на самом деле. И разжать хватку.
Я требовала ответа. Искала причину, чтобы продолжать существовать. Искала правду.
Солнечная девочка вырезана и вычеркнута.
Линда Андерссон умерла, ее прах развеян по ветру. Надией я стать не могу, хотя пыталась.
— Все эти годы я иногда замечала проблески настоящей Надии, — говорит Микаэла. — Когда мы оставались вдвоем и могли побыть теми сестрами, которыми были в детстве.
Надия отвечает, что воспоминания о Микаэле — то немногое, что объединяет ее со мной. Минуты, проведенные на мостках, когда мы лежали и смотрели на облака. Она огорчена, что я встала между ними.
Ты не сердилась на меня в тех случаях, когда я не желала быть Солнечной девочкой. Рядом с тобой я могла быть собой. Тебя не пугало то, какая я есть. Это я навсегда сохраню в сердце.
Я ощущаю руки Микаэлы, обвивающие меня, запах ее волос. Это пробуждает воспоминания обо всех тех моментах, когда она падала и разбивалась, а я утешала ее. — Так это была я? Или же Надия? Я знаю только одно: мне хочется держать в объятиях сестру и не отпускать, но Надия не дает мне этого сделать.
Утерев слезу, Микаэла спрашивает, что будет происходить дальше. Надия отвечает, что Микаэла может поехать домой к своей семье. Она рада, что они снова встретились, и желает ей удачи в жизни. Она надеется, что Микаэла и Алекс смогут оставить все плохое позади — теперь, когда я умерла и похоронена. За нее они могут не беспокоиться, говорит она. Сама она уедет далеко-далеко и просит оставить ее в покое.
— Стало быть, мы прощаемся? — спрашивает Микаэла.
— Да, — отвечает Надия.
Небо у горизонта лопается, прорывается солнце, от которого вода начинает нестерпимо блестеть. Свет слишком сильный, он ослепляет меня. Я предпочла бы скользнуть в темноту и исчезнуть в ней, как волна в море.
Мне следовало сделать это на похоронах Кэти или в больнице после нападения. Уже тогда тьма влекла меня. На этот раз я не сопротивляюсь. Разжимаю руки и приветствую конец. Мое «я» растворяется, отделяясь от тела, которое мне больше не принадлежит.
Оно никогда мне не принадлежало.
Один-единственный вдох.
И меня больше нет.