Партизаны

Джакомо отсутствовал даже меньше, чем Петерсен.
– Разочарован, – сказал он, – крайне разочарован. Им далеко до средневековых инквизиторов. Ваш выход, капитан.
Харрисона допрашивали дольше, чем двух предыдущих, но ненамного. После возвращения он выглядел очень задумчивым.
– Лоррейн, теперь вызывают вас.
– Меня? – девушка нерешительно подошла к двери. – А если я не пойду, меня поведут силой?
– Это на них не похоже, – промолвил Петер-сен. – Не бойтесь. Какой хищник посмеет напасть на такую очаровательную молодую англичанку?
Лоррейн кивнула и с явной неохотой вышла. Петерсен спросил:
– Как это выглядело, Джимми?
– Как вы и сказали, вполне цивилизованно. Мне показалось, что они знают обо мне на удивление много. Но самое интересное – не было задано ни одного вопроса, который носил бы военный характер.
Лоррейн возвратилась минут через пятнадцать. Лицо ее было заплаканным и бледным. Зарина посмотрела на Петерсена, Харрисона и Джакомо и, покачав головой, обняла девушку за плечи.
– Они не обидели тебя, Лоррейн? Они вели себя почтительно? По-рыцарски? – Зарина бросила на мужчин вопросительный взгляд. – Быть может, они пытались... Кто следующий, Лоррейн?
– Больше никого не вызывали.
– Что они сделали с тобой?
– Ничего, – ответила Лоррейн. – Если ты думаешь... Нет-нет, никто не прикоснулся ко мне и пальцем. Всего лишь несколько вопросов... – У нее был упавший голос. – Пожалуйста, Зарина, я не хочу говорить об этом.
– "Мараскине", – авторитетно заявил Джордже. Он взял Лоррейн под руку, усадил за стол и наполнил рюмку ликером. Девушка взяла ее, благодарно улыбнулась, но ничего не сказала.
...Черны появился в сопровождении Эдварда. Впервые пленники увидели их такими умиротворенными, раскрепощенными и улыбающимися.
– У меня новости, – провозгласил Черны. – Надеюсь, они всем понравятся.
– Вы пришли без оружия? – удивился Джордже. – Настолько уверены, что мы никому не переломаем ребра? А вдруг захотим сбежать и возьмем вас в заложники? Не забывайте, мы люди отчаянные.
– Неужели вы сделаете это, профессор?
– Конечно, нет. Хотите вина?
– Спасибо, профессор. Мои новости, думаю, порадуют капитана Харрисона, фон Караянов и Джакомо. Прошу прощения, господа, за небольшую инсценировку, в которой вам пришлось поучаствовать, но в данных обстоятельствах это было необходимо. Мы – не десантники Мурдже и, слава Богу, даже не итальянцы. Перед вами – члены партизанской разведгруппы.
– Партизаны, – Зарина произнесла это слово без какого-либо волнения или восторга. В услышанное невозможно было поверить.
Черны улыбнулся.
– Да, мы партизаны.
– Партизаны... – Харрисон помотал головой. – Партизаны... Так. Сейчас. Я думаю. Да, – он вновь помотал головой, и голос его повысился на октаву. – Как?1 Партизаны?!
– Это правда? – Зарина, схватив Черны за руки, встряхнула «итальянца». – Правда?!
– Конечно.
Мгновение девушка испытующе смотрела в глаза Черны, точно старалась найти в них подтверждение сказанному, затем неожиданно обвила руками шею мужчины и прижалась к его груди. Какое-то время она стояла так, замерев, но, вдруг внезапно отпрянула от партизана.
– Простите, – нахмурясь, сказала она, – я не должна была так себя вести. Черны рассмеялся.
– Почему? В нашем уставе нет правил, запрещающих новобранцам женского пола обнимать офицеров. И лично я ничего против этого не имею.
– Разумеется, таких правил нет, – Зарина неуверенно улыбнулась.
– Что же еще вас остановило? Вы нам не рады?
– Нет-нет, мы ужасно, ужасно рады!
– Рады? – пробормотал Харрисон. Первое потрясение у него миновало, и он пребывал в состоянии эйфории. – Рады? Слабо сказано! Вас прислало к нам само божественное провидение!
– Это было не божественное провидение, капитан Харрисон, а радиосообщение. Когда мой командир говорит мне «действуй», я действую. Вы ведь подумали об этом, госпожа фон Карали? Вас остановило именно это? Не волнуйтесь, опасения напрасны. Устав не позволяет мне расстреливать собственного командира.
 
– Собственного командира? – Зарина с недоумением посмотрела на партизана, затем на Петерсена, потом опять перевела взгляд на Черны. – Не понимаю.
Черны вздохнул.
– Вы не ошиблись, Зарина, и вы Джакомо. Мой командир – Петер. Бели раньше это надо было скрывать, то сейчас такая необходимость отпала. Мы оба партизаны, служим в разведке. Я простой офицер. Петер – заместитель шефа. По-моему, это все проясняет.
– Абсолютно, – подтвердил Джордже и вручил Черны стакан. – Держи, Иван, – он повернулся к Зарине. – На самом деле Иван терпеть не может, когда его называют «Черны». И не сжимайте свои кулаки. Это – жизнь. Да, мы – партизаны. Вы поцелуете Петера или ударите? – толстяк вновь стал серьезным. Добродушная нотка исчезла из его голоса. – В вас говорит уязвленное самолюбие. Если вы сердитесь на него за то, что он вас дурачил, то вы действительно дурочка. Не хмурьтесь, вы же попали к своим партизанам, попали целыми и невредимыми. А это – заслуга Петера. Неужели девочка, вы разучились по-настоящему радоваться? Или в душе не осталось места для таких чувств, как прощение и благодарность?
– О, Джордже! – Зарину поразили не столько слова, сколько интонация, с какой они были произнесены. До этого она никогда не слышала, чтобы толстяк говорил с такой горечью. – Я... Я такая эгоистка!
– Ну что вы! Как можно так говорить? – Джордже снова обрел чувство юмора. Он обнял Зарину за плечи. – Мне подумалось, что ваши нахмуренные бровки могут испортить всю прелесть момента, – толстяк огляделся по сторонам. Харрисон сидел за столом, уронив голову на руки. При этом он постукивал по столу пальцами и что-то бормотал себе под нос. – Вам нехорошо, капитан?
– Боже мой, Боже мой, Боже мой, – Харри-сон продолжал нервно барабанить пальцами по краю стола.
– Возможно, вам поможет «сливовица»? – сочувственно спросил Джордже.
Харрисон наконец оторвал от стола голову.
– Самое ужасное – в том, что я все, все помню, – изрек он, – могу воспроизвести буквально каждую фразу, каждое слово, своей сумбурной речи о долге, патриотизме, о недальновидном и близоруком идиотизме и... и... Нет, господа, не могу продолжать!
– Не переживайте так остро, Джимми, – сказал Петерсен. – Ваши слова были для нас как бальзам.
– Существуй в этом мире справедливость и сострадание, сейчас подо мной разверзлась бы земля! – вскричал англичанин. – Я называл себя британским офицером, словно других достойных людей, настоящих офицеров вокруг меня не было. Возомнил себя наблюдателем и аналитиком экстракласса. О Боже праведный, я все, все помню! Какая пытка!
– Досадно, что я пропустил эту речь, – сказал Черны.
– Досадно, – подтвердил Петерсен. – Утешьтесь тем, что Джимми помнит ее дословно. Надеюсь, он повторит нам свой спич в любое время на «бис».
– Сжальтесь над Побеждённым!-воскликнул Харрисон. – Разумеется, я слышал, Джордже, что вы сказали Зарине – сердиться и впрямь глупо. Но я чертовски, чертовски огорчен. Одурачен, одурачен, одурачен. Вдвойне обидно, что вы, Петер, не доверяли мне. Вы же доверились Джакомо? Джакомо ведь знал?!
– Заблуждаетесь, Джимми, – откликнулся Петерсен. – Я ничего не говорил Джакомо. Он сам обо всем догадался. Он солдат.
– А я? Разве я не солдат? Хотя, да, верно... Как вы сообразили, Джакомо?
– Я слышал то же, что и вы. На горной тропе майор говорил, точнее, объяснил капитану Черны, почему нас не следует связывать перед спуском. Ни тот, ни другой не хотели подвергать нашу жизнь опасности. Кроме того, капитан Черны не такой человек, чтобы выполнять рекомендации первого встречного. Вот я и сделал вывод.
– А я совершенно не обратил на это внимания, – Харрисон удрученно покачал головой. – Выходит, Петер, вы никому из нас не доверяли?
– Никому. Мне необходимо было понять, кто есть кто. Слишком много странных вещей происходило в Риме. Да и после того как мы покинули Рим. Я должен был все расставить по своим местам. Кстати, и вам следовало сделать это, Джимми. – Я? Я не замечал ничего подозрительного. Когда вы пришли к решению, что можете нам открыться? И что подтолкнуло к такому выводу? Боже, когда я думаю о том, сколько вам пришлось находиться в этом чудовищном напряжении, мне становится страшно! Честное слово, просто не могу себе это представить. А вы, Зарина, понимаете, что испытал Петер? Одно неверное движение, одно фальшивое слово – и смерть. Ведь добрую половину времени он провел там, наверху, во вражеском стане.