Не засыпай

Кроме того, меня огорчает мысль, что я подведу Эми, не появившись на дне ее рождения. Я определенно не могу бросить Марко. Он идет как мой «плюс один». Будет нечестно по отношению к нему, если я опоздаю, особенно с учетом того, что Эми – в числе наименее любимых им людей. Как говорит Марко, моему парню и моей лучшей подруге вовсе не обязательно нравиться друг другу.
По дороге в галерею я пишу Марко, чтобы сообщить, что мне придется отменить напитки перед ужином, которые мы запланировали: «По пути мне придется заехать по работе на художественную выставку. Встретимся в ресторане».
«Хорошо», – отвечает он. Могу сказать, что он раздражен.
Галерея – это обновленное складское здание из красного кирпича у Манхэттенского моста. Бронзовая табличка при входе гласит, что в начале двадцатого века склад использовали для хранения хлопка. Адрес, который отослал мне Фрэнк, ведет меня ко входу с задней стороны здания.
Обойдя его, я попадаю в узкий проулок и иду вдоль проволочной изгороди, пока не нахожу дверь среди воняющих гниющим мусором баков. Дверь бирюзового цвета, а на ней табличка, гласящая: «КЬЮ: ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ПОКАЗ. ВХОД ТОЛЬКО ПО ПРИГЛАШЕНИЯМ».
Я удивлена, что такой известный художник проводит закрытый показ в такой ужасной локации. Может, в этом и смысл: Кью – художник-партизан. Вероятно, проход на выставку через баки – это часть «партизанского духа».
Я проглатываю свои опасения, открывая бирюзовую дверь. У входа меня не ожидает специалист по связям с общественностью, вооруженный глянцевыми брошюрами. Полагаю, из-за того, что я опоздала. Гул голосов и звон бокалов внутри галереи говорят мне, что художественное представление в самом разгаре.
Пройдя по отполированному бетонному полу, я дохожу до двери, где висит надпись: «ВХОД ЗДЕСЬ». Дверь ведет меня в темную комнату. Крошечная гирлянда на полу обозначает путь в темноте. Я могу разглядеть лишь стену из шкафчиков и другую табличку: «УСЛОВИЯ ВХОДА: ВСЕ СУМКИ, МОБИЛЬНЫЕ ТЕЛЕФОНЫ И ПРОЧИЕ ВЕЩИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ОСТАВЛЕНЫ В ШКАФЧИКЕ».
Это неудобно, так как невозможно делать заметки или записывать интервью без телефона, но я играю по правилам. Я закрываю свою сумочку в шкафчике и надеваю ключ, закрепленный на разноцветном резиновом браслете, на запястье, когда выхожу отсюда. Я буду делать заметки у себя в голове и записывать их после того, как выйду.
Фоновые звуки голосов и струнного квартета, играющего «Времена года» Вивальди, становятся громче, когда я прохожу мимо шкафчиков к полуоткрытой двери. Сквозь щель мне в глаза бросается ярко-красный холст на стене.
Кто-то постукивает ножом по винному бокалу, чтобы привлечь внимание собравшихся. Затем следует объявление от ведущего, который просит всех собраться для выступлений. Я врываюсь в галерею через открытую дверь, так как не хочу их пропустить. Уже внутри я замираю на полушаге. Красный холст ненастоящий. Это проекция на белой стене. Все остальные стены пусты. На стенах нет ни одной художественной работы. Ни картин. Ни людей. Ни официантов, ходящих по залу с подносами бокалов, наполненных красным и белым вином. Ни ведущего.
Дверь за мной захлопывается. Фоновые звуки галереи продолжают звучать с другой ее стороны. Я чувствую себя сбитой с толку, в западне, как будто я повернула не туда в лабиринте. Я пытаюсь понять, как мне попасть на художественную выставку, когда вдруг выключается свет.
Я стою как вкопанная, слепая и беспомощная в темноте. Я сосредотачиваю все свои чувства на гуле художественной выставки за стеной, пока вдруг этот звук также не пропадает. Его заменяет глухая тишина. Единственные раздающиеся звуки – это мое собственное сердцебиение и учащающееся дыхание.
Мурашки ужаса бегут по телу, когда я понимаю, насколько я беззащитна одна на складе. Включается прожектор. Его луч игриво двигается по полу, будто призывает меня следовать за ним. Я иду за лучом в другую комнату, такую же темную и безмолвную.
Включается другой прожектор и фиксируется на экспонате, окруженном красными бархатными веревками. На деревянном стуле сидит женщина. Вокруг ее торса обмотан потрепанный морской канат. Я не вижу ее лица. На ее голову надет мешок из грубой льняной ткани. Ее щиколотки примотаны к ножкам стула. Ее руки связаны за спиной.
 
Музейная табличка гласит: «ЖЕНЩИНА НА СТУЛЕ».
Тогда я понимаю, что эта женщина является экспонатом.
Она стонет и извивается, будто пытаясь разорвать путы, удерживающие ее на стуле. Ее изорванная одежда обнажает кружевной бюстгальтер и гладкую бледную плоть.
Искусство перформанса никогда не было мне по вкусу, но я здесь для того, чтобы написать о нем, поэтому я подхожу ближе, чтобы рассмотреть подробности. Чем ближе я подхожу к красному бархатному барьеру, тем громче становится шепот, нараспев повторяющий слова, пока они не превращаются в оглушительное:
– Убей. Убей. Убей.
Когда это песнопение становится громче, женщина издает животный рев. Он звучит так, будто у нее под мешком заклеен рот. Звуки, которые она издает, едва ли можно назвать человеческими. На столе рядом с ней стоит стеклянная коробка. Внутри нож и ножницы. Рядом с коробкой молоток. На столе знак: «НЕ ТРОГАТЬ».
– Убей. Убей. Убей, – продолжается песнопение.
Когда оно достигает апогея, я подхожу к бархатным веревкам, ограждающим «экспонат». Я уже достаточно близко, чтобы заметить на плече женщины татуировку в виде крошечных ярких бабочек.
На абсолютно белых стенах комнаты появляются черно-белые кадры. Они испещрены механическими повреждениями, будто это старая бобина с кинопленкой.
На одной стене кадры, на которых женщина раздевается догола. Она опускается в ванну и полностью погружается под воду. Видны только пузыри различных размеров на поверхности воды, потом исчезают и они, и не остается ничего.
На другом экране молодая женщина выходит из многоквартирного дома. Снято с точки зрения наблюдателя, следящего за женщиной из кустов.
На третьем и самом большом экране женщина идет по пустой парковке поздно вечером. Каждый ее шаг отдается стуком ее каблуков. Тяжелое дыхание на фоне становится все громче и громче, насмехаясь над беспечностью женщины, которая даже не подозревает, что за ней следят. Она нажимает на электронные ключи, чтобы открыть машину. Авто дважды сигналит.
Высокие ноты скрипки оглушительно нарастают, когда камера подбирается все ближе и ближе и масштабирует ее глаза, распахнутые от ужаса, когда она понимает, что находится в опасности. Когда скрипка достигает самой высокой ноты, кадры на всех экранах исчезают за приливом красного цвета.
Прожектор выключается, и комната снова окутывается в кромешную темень. Мое сердце часто бьется, вторя ужасу женщины с видео. Меня переполняет отчаянное желание выбраться отсюда. Едва только я собираюсь повернуться и бежать, в дальнем углу комнаты загорается свет. Кто-то сидит на подсвеченном сзади стуле. Я вижу только человеческий силуэт.
– Для нас честь приветствовать вас сегодня, Лив. Вы можете играть с экспонатом так, как пожелаете, – говорит бесплотный голос мужчины, который, как я полагаю, и есть знаменитый Кью.
– А что насчет знака, запрещающего трогать экспонат? – спрашиваю я.
– Тут как в жизни, – пожимает плечами он. – Некоторые люди подчиняются правилам. Другие – их нарушают. У всех нас есть свободная воля. Вы могли разбить стеклянную коробку и освободить женщину. Это был бы разумный выбор. Или вы могли оставить ее там, как вы и поступили. Другой разумный выбор.
– Она хочет быть свободной?
– Вы задаете неверный вопрос. Вам стоит спросить, хотите ли вы освободить ее. Чувствуете ли вы себя ограниченной правилами, или то, что вы проигнорировали ее трудное положение, было вашим естественным желанием? Вы хотели разбить стеклянную коробку?
– Да.
– Тогда почему не разбили?
– Потому что на знаке написано, что экспонат нельзя трогать.
– Понятно, – повисает молчание. – Тут нет верных или неверных ответов. Вы можете делать все, что захотите. С ней. Со мной. С собой, – говорит он.