Рысюхин, что ты пил?! (СИ)
Настроение после мыслей о том, какой монстр (в хорошем смысле слова) сидит на престоле Империи изменилось — лёгкая и игривая бесшабашность ушла, осела, как пена на пиве. Гулять по улицам больше не хотелось, но времени до поезда было ещё много, проходил я чуть больше часа, потому назад к вокзалу я всё же пошёл пешком.
По дороге приглядывался к ассортименту спиртного на витринах. В большом казённом магазине на меня стали коситься неприязненно, я даже не сразу понял в чём дело, потом сообразил — возраст. В Смолевичах все знают меня и мой род занятий, потому подобный интерес воспринимают правильно, как профессиональный, здесь же я для окружающих — просто подросток, который слишком интересуется крепкой выпивкой. Цены на спиртное были выше процентов на пятнадцать-двадцать выше, чем мне помнилось по майской поездке. С другой стороны — ездили мы по провинции, а тут столица, может, это обычный уровень местных цен. Увидел ещё открытую небольшую лавочку, зашёл и сразу подошёл к продавцу с буклетом своей продукции, чтобы завязать разговор. Из осторожных расспросов выяснилось, что да — были перебои с поставкой, но недели через две всё начало налаживаться. Что ж, стало быть — вопрос так или иначе решён и переживать мне больше совсем не о чём и незачем.
Вернувшись на вокзал, в ожидании поезда купил несколько газет. «Бульварного листка» среди предлагаемых не было. Посидел, полистал, кое-где даже почитал. Тема очистных ещё время от времени всплывала (фу, ассоциации — брысь!) в местной прессе, но так, без огонька. Стороны, похоже, исчерпали все значимые и вменяемые аргументы и перешли на вялое обсуждение судьбы исторического района «Серебрянские мельницы» и двух последних полуразвалившихся строений данного назначения. Складывалось ощущение, что запас доводов и запал иссяк и все просто ждут решения властей, каким бы оно ни было. Набирало обороты обсуждение строительства короткой смычки двух пересекающихся в городе железных дорог — сейчас это была петля длиной более шести вёрст — и объединения всех пассажирских перевозок на одном вокзале, а грузовых — на другом. По-моему — интересная и здравая мысль, поездки с пересадкой станут намного удобнее.
Пока читал, объявили начало посадки в мой поезд — почти за час до отправления, надо же. Не торопясь, поймал носильщика, вместе с ним получил багаж (опять порадовался, что жуть жуткая под пугающим именем «коффер» осталась дома) и двинулся на поиски своего вагона.
Проводник уже открыл дверь в вагон, но не стоял около неё в ожидании пассажиров, а чем-то гремел не то в большом шкафу, не то в маленькой кладовке, но на наше появление тут же обернулся, вытирая руки ветошью. Принимая у меня билет, он привычно скользнул взглядом по родовому перстню, после чего сказал:
— Второе купе, место номер три — стало быть, диван по ходу движения, у передней стенки. Позвольте, я вас провожу.
В принципе, и сам бы не заблудился: на двери купе была крупная цифра «II». Открыв дверь и пропуская внутрь носильщика с вещами — чемоданом и сумкой, портфель с документами, деньгами, револьвером и несессером я нёс сам, это допускалось — проводник извиняющимся голосом произнёс:
— Так что прошу прощения, ваше благородие, кипяток для чая будет только после отправления, пока ещё даже уголь не подвезли, разгильдяи. И, извините, уборную тоже откроем после выезда из города, во время стоянки никак нельзя-с. Если что — то придётся, уж извините, прогуляться до вокзала, такие правила.
Правила эти были логичные и понятные, о чём я и сообщил проводнику. Тот заметно расслабился после моего ответа и увёл носильщика на выход из вагона, бдительно следя за ним. Я же принялся думать, как разместить вещи, чтобы было удобно и в то же время не мешать соседу. За работой невольно начал напевать очередной малоосмысленный куплет:
Она собака.
Она погибла.
Она восстала.
Она бухала!
После очередного повторения я со стыдом и ужасом услышал за спиной тихий смешок и бархатистый голос:
— Надо сказать, я понимаю вашу собаку, молодой человек. Сам, если бы восстал из мёртвых, на радостях в запой ушёл бы, на неделю как минимум!
[1] Сталы — взрослый (бел.)
[2] По-белорусски лягушка называется «жаба». А жаба — «рапуха». Эта «жаба, которая не жаба, а лягушка» порождает массу казусов, особенно у детей, выросших или проводивших много времени в деревнях, где царит «трасянка».
Глава 2
Я почувствовал, как пылают огнём уши и, уже оборачиваясь, выдавил из себя:
— Извините, пожалуйста! Дурацкая привычка в последнее время появилась — напевать всякую бессмыслицу, которая сама лезет в голову!
У входа в купе стоял начавший полнеть мужчина, по виду чуть старше пятидесяти, немного ниже среднего роста, с высоким лбом, который казался ещё выше из-за обширных залысин и длинными, ниже воротника, зачёсанными назад чёрными как смоль волосами. Он как раз пристраивал шляпу-федору на специальную полочку около двери, и, закончив с этим, сказал с улыбкой:
— Полноте, молодой человек! Я прекрасно знаю, что такое «рыба».
— Что, простите⁈ — он что, больной? При чём тут вообще какая-то рыба⁈
— Ну, «рыба», наброски к тексту песни.
Я уже начал было думать, как проскользнуть мимо и попросить проводника вызвать доктора, как в голове словно бы открылась шкатулка с кусочком памяти. И действительно — «рыба», случайный набор слов, лишь бы совпадало количество слогов и ударение.
— Ну, «рыба» это у серьёзных авторов, композиторов с поэтами, а я так, балуюсь…
— А вы думаете, что не серьёзные поэты с композиторами сочиняют иначе? Или сразу рождаются серьёзными и маститыми?
— Нет, но я же вообще не сочиняю…
— Что, это делает кто-то за вас?
Ну, не буду же я живописать ему всю историю с «прилипшими» ошмётками тонких тел, из которых и прорывается всякий горячечный бред? Тем временем мой собеседник сам дал мне время на размышления:
— Ой, простите, где мои манеры⁈ Доктор изящных искусств, профессор Лебединский, Валериан Елизарьевич. Чтобы язык с непривычки не заплетался — можно просто «профессор».
Я невольно подтянулся. Хм, а не из моей ли академии профессор?
— Шляхтич Минской губернии Рысюхин, Юрий Викентьевич, промышленник, абитуриент Могилёвской хозяйственной академии. Можно просто Юрий.
— Итак, Юрий, кто же сочиняет вам эту самую «рыбу» и на чьи мелодии?
— Никто. Оно само откуда-то приходит, стоит только отвлечься или сильно задуматься о чём-то. Просто на язык лезет, спасу нет.
— Ну, так тоже бывает. Кто-то вымучивает из себя каждую строчку и ноту, кому-то снится готовая партитура. И много у вас таких «назойливых обрывков»?
— Ну, как минимум десяток, только там по большей части именно что обрывки.
— Солидно, солидно. А по меньшей части?
— А по меньшей — цельный куплет, или припев, или один куплет с припевом…
— Ну, куплет с припевом — это, считай, почти вся песня, только повторить нужное количество раз, да добавить вступление и финал.
— Ага, только начать и кончить.
— Вот именно! — профессор не то не заметил сарказма, не то сделал вид, что его там не было. — А вы не могли бы напеть что-либо? Знаете, в вашей этой «собаке» что-то есть, какой-то вызов, что ли.
— Стыдно…
— За что, помилуйте⁈
— Там чушь же полная, а я её солидному человеку петь буду⁈ Тем более что у меня ни слуха, ни голоса…
— Во-первых, не «чушь», а «рыба», в ней и не должно быть никакого смысла. Во-вторых, голос у вас довольно приятный — если орать, конечно, не будете, как многие начинающие певцы-самоучки пытаются горлом взять.
К тому времени, как поезд тронулся, профессор уговорил меня «попробовать» и я спел ему про лося и морковку.
— Ну, это явно припев к какой-то лёгкой эстрадной песенке. Неужели нет ничего более крупного?
Преодолел себя и, постоянно красней и сбиваясь, спел тот куплет, который в своё время шокировал Евгения Мироновича — про «через час и два мгновенья».