Тайна голландской туфли

Эллери пристально посмотрел на отца.
— Доктора Даннинга? Интересно, — медленно проговорил он. — Что-нибудь еще от Хессе?
— Ничего дельного. Но сам по себе факт... Она оставалась там в течение получаса. Выйдя от Даннингов, она взяла такси и поехала домой. Хессе еще там — работает, а о Фуллер доложил по телефону.
— Сара Фуллер и доктор Люциус Даннинг, — пробормотал Эллери. Глядя на огонь, он присел к столу и задумчиво забарабанил по нему пальцами. — Сара Фуллер и Люциус Даннинг. Вот комбинация... — Неожиданно он улыбнулся отцу. — Религиозная фанатичка, пророчица — и врач. Нелепое сочетание.
— Забавное, ты прав, — ответил инспектор. Он поплотнее закутался в халат. — Нужно будет это обдумать утром.
— Наверное, и здесь ты прав, — с чувством странного удовлетворения сказал Эллери, — если верить славянской пословице, то «утро вечера мудренее». Ну хорошо... посмотрим.
Старик ничего не ответил. Так же неожиданно, как и появилось, выражение удовлетворения и спокойствия исчезло с лица Эллери. Он быстро поднялся и пошел в спальню.
 
Глава 18
СГУЩЕНИЕ КРАСОК
Взрыв интереса прессы произошел на следующий после убийства день. Информация, излившаяся на страницы газет, потрясла весь мир.
Во вторник утром любое издание в Соединенных Штатах поражало яркими заголовками, раздутыми до размеров слона подробностями в передовицах, слезливыми и фальшивыми биографическими описаниями. Пресса Нью-Йорка в особенности налегала на яркость и живописность в подаче фактов, в том числе — характеризующих взлет финансовой карьеры Абигейл Дорн, признавая ее финансовую гениальность. Далее шло красочное перечисление благотворительных актов и фондов — как неоспоримой заслуги покойной, а также преподнесение деталей ее романа с давно ушедшим Чарльзом Ван дер Донком. Один газетный синдикат даже запустил наспех сработанный газетный сериал под названием «Жизнь и смерть Абигейл Дорн».
Начиная с полуденных изданий, разразились громы и молнии якобы общественного гнева. Стрелы были направлены, разумеется, против Главного полицейского управления, лично против инспектора Квина, и даже одна — сдобренная политическим ядом — против мэра города.
«Двадцать четыре драгоценных часа времени было упущено впустую, а нет еще даже и намека на разоблачение убийцы, чья кровавая рука нанесла вчера удар нашей великой современнице, жизнь которой оборвалась до обидного преждевременно. Тень ее взывает к отмщению», — писалось в одной из статей.
«Нет сомнений, что слава знаменитого сыщика и ловца криминала инспектора Квина закатилась, — пророчествовалось в другой. — Он подорвал народное доверие на одном из самых важных дел своей карьеры».
Третья газета язвительно проходилась по адресу Главного полицейского управления, «которое из года в год доказывало свою некомпетентность в порученном ему деле и способствовало падению морали нашего города, но теперь доказало это согражданам как нельзя более ясно».
Единственной газетой Нью-Йорка, которая не торжествовала и не угрожала, была, как ни странно, та, в которой нес свою репортерскую службу Пит Харпер.
Но не потребовалось ни инсинуаций, ни обвинений ядовитой городской прессы, чтобы вывести из привычной летаргии официальных представителей государства. Политические и социальные сферы были потрясены до самых основ; на чувствительном сейсмографе полицейского управления толчки этого землетрясения отразились сразу же. Значимые публичные фигуры со всех сторон забрасывали мэра телеграфными, телефонными и персональными требованиями справедливости и возмездия. Уолл-стрит, встревоженная неизбежными падениями котировок и нарастающей паникой, требовала финансовой стабильности. Федеральное правительство продемонстрировало необычайную заинтересованность в этом уголовном деле. Сенатор, в чьем штате Абигейл Дорн владела немалой собственностью, произнес в конгрессе пламенную речь.
* * *
Нью-йоркский Сити-Холл стал центром всяческих дебатов и акций.
 
Центральная улица гудела, как гигантский пчелиный рой. Инспектор Квин стал неуловим; сержант Вели напрямую отказал репортерам в интервью. Слухи, подпитывающие атмосферу тайн и неуверенности, сгустились над городом и непрерывно циркулировали в его атмосфере. Из уст в уста передавалось, что некий неназванный и находящийся под могущественным протекторатом финансист собственноручно задушил миссис Дорн в отместку за проигранную финансовую схватку. Явная абсурдность слухов не только не мешала их распространению, но и подстегивала нагнетание новых подробностей.
Поздним вечером во вторник у мэра в кулуарах собралась торжественная и молчаливая группа официальных лиц. Сидя за круглым конференц-столом в густом табачном дыму, собственно мэр, комиссар полиции, окружной прокурор Сэмпсон с помощниками, глава района Манхэттен и полдюжины секретарей обсуждали состояние дел. Инспектор Квин отсутствовал.
Лица находившихся в комнате были мрачны. Они обсудили случай под этим и тем углом, в то время как бешено галдящая орда репортеров осаждала двери мэрии в ожидании интервью или кратко брошенной реплики. Мэр держал в руках толстую пачку отчетов, все как один подписанные инспектором Квином, который дал точную оценку каждому факту, детали и разговору, собранным к настоящему часу. Все подозреваемые персоналии были обсуждены и расставлены в порядке возрастания важности; председатель округа Манхэттен выразил особое удовлетворение тем фактом, что обозначена причастность к убийству «ирландской руки» в лице Большого Майка — Кадахи; было высказано предположение, что таинственный заказчик убийства только использовал Майка и его подручных. И отсутствие в городе доктора Дженни, и безуспешные поиски Свенсона также стали предметом горячих и бесполезных дебатов.
Конференция казалась обреченной на провал. Не было раскрыто ничего нового; не обнаружено ни одной нити, ведущей к возможному результату. Телефонный аппарат выделенной линии связи с полицейским управлением стоял у локтя комиссара; он звенел непрерывно, то и дело докладывая о поэтапном, но полном провале раскрытия дела. Ключиков к раскрытию было немного; они отпадали один за другим.
Именно в этот критический момент личный секретарь мэра вошла с объемным запечатанным конвертом в руках и подала его комиссару полиции.
Тот вскрыл печать на конверте и быстро пробежал глазами первую из нескольких страниц машинописного текста.
— Специальный отчет инспектора Квина, — едва слышно сказал он. — Приписка: полный отчет придет позже. Посмотрим...
В комнате воцарилась тишина. Комиссар полиции начал было читать, но, внезапно обернувшись, вручил бумаги секретарю:
— Ну-ка, Джейн, почитай это вслух.
Девушка принялась читать ясным невыразительным голосом:
«ОТЧЕТ О СОСТОЯНИИ МАЙКЛА КАДАХИ
10.15 утра, вторник. В соответствии с медицинским заключением Майкл Кадахи способен дать показания под присягой в отношении случая убийства Абигейл Дорн. Допрос произведен в комнате 328 в Голландском мемориальном госпитале, где Майкл Кадахи находится после операции по удалению аппендикса. Слабость, сильные боли.
Кадахи показывает под присягой, что не имеет никакого отношения к убийству, даже не знает о его факте. Впервые допрошен для подтверждения показаний доктора Байера и Грейс Оберманн, медицинской сестры, видевшей проходившую через кабинет анестезии в направлении предоперационной фигуру в маске и хирургической униформе, утром в понедельник — он подтверждает, что находился в это утро в кабинете анестезии, где его готовили к операции аппендиктомии. Подтверждает, что человек в хирургическом облачении поспешно прошел, как было сказано выше, выйдя через южный коридор. Майкл Кадахи подтверждает показания медицинской сестры, за исключением тех моментов, которые он не мог видеть, поскольку практически сразу же ему была наложена эфирная маска, и он уснул. Идентифицировать человека не сможет. На вопрос, не хромал ли человек, отвечает, что не уверен. Факт хромоты совместно подтверждают доктор Байер и мисс Оберманн.