Командировка

— Ты, Вика, отличаешься от коровы только тем, что корове бык требуется раз в год и то лишь на десять минут, а тебе мужик требуется на десять минут, но каждый день.
На свою мать Виктория не обижалась, да как было обижаться, если родительница ее кормила: у матери было приличное приусадебное хозяйство. Уже через год после пожара она его восстановила, о чем с гордостью хвалилась: «Доверили бы мне стану, я и страну на ноги поставлю».
И обстановку в квартиру она купила дочке. А вот квартиру Виктория получила как мать-одиночка. Тут, конечно, помогла взятка. На дом она пригласила к себе зампреда исполкома товарища Будко. Тот как человек сугубо прагматичный, от постели отказался.
— Тебе нужен ордер, — сказал он, — поэтому скрепим мою подпись баксами.
— Сколько?
— Учитывая твою бедность, полкуска.
Виктория не возражала. Из венской олимпиады она привезла некоторые вещи: две турецкие кожаные куртки и финский аппарат «секс-мужчина». Загнала их на местном рынке: куртки взяла Васса-перекупщица, мать бывшего начальника ОБХСС, а «секс-мужчину» пожелала иметь супруга директора хлебокомбината. Так что баксы у шахматистки были.
Кончая разговор с Надеждой Петровной, Виктория спросила:
— Ты знакома со Славком Тарасовичем Ажипой?
— Который мэр?
— Именно. Загляни к нему. Да захвати на всякий случай баксы. Но говори не с ним, а его замом паном Будко.
— Нет у меня баксов, — призналась Надежда Петровна. — А сына я все равно заберу.
— Дура, — сказала Виктория. — Ты в каком государстве живешь? Тебя за твою вольность так штрафанут, что твой муж, хотя и лауреат, без штанов останется.
— Как же мне быть?
Виктория нервическими глазами кольнула посетительницу:
— Обратись в фонд Сороса. Если твой муж еще не совсем пропил свои драгоценные мозги, пусть повкалывает на иностранцев.
Дома Надежда Петровна рассказала мужу и квартиранту о посещении горсобеса. Анатолий Зосимович, выслушав жену, прошелся матерком по начальству, а квартиранта спросил:
— Знаете, чем занимается этот фонд? — И сам же ответил: — Грабит дураков. В частности, Россию.
— Но мы же Украина!
На щетинистой щеке Анатолия Зосимовича — ухмылка:
— А чем отличается Украина от России?
— Ну, прежде всего, названием.
— Отчасти да, — согласился Анатолий Зосимович. — Русские и белорусы оставили в своем корне «русь». А вот наши предки, жители Приднепровья… Ясновельможные паны Речипосполиты называли наших предков «быдлом окраины». Лучшие умы славянства протестовали против этой оскорбительной клички, пытались жителей Приднепровья называть просто «росами» — тот же профессор Грушевский, — а Северное Причерноморье — «Малороссией». Но презренная кличка оказалась липучей… Многое мы забыли. Наша забывчивость перешла даже в лично нашу фамилию. А вот во мне, видите, сработала генная память.
Уже не первый раз хозяин что-то уточняет квартиранту, считая, что тот то ли наивный, то ли хитрый, ведь наивным и хитрым живется легче! Но Иван Григорьевич не прикидывался ни наивным, ни хитрым: он умел выслушивать собеседника, особенно если мысль заслуживала внимания. Для него этот военный изобретатель представлял повышенный интерес: Анатолий Зосимович генерировал оригинальные мысли, притом преподносил их в эмоциональной окраске, за что его коллеги называли «ненормальным», более того, «психом». А психи, как правило, люди талантливые.
Себя Анатолий Зосимович психом не считал. Да и то, какой псих признается, что он псих? А вот человек со здоровой психикой нередко прикидывается придурком. Хотя… с введением веселой демократии придурки исчезли — все они ушли в бизнес.
Когда Анатолий Зосимович был крепко выпивши, у него появлялась потребность чесать язык. Все чаще он касался личности квартиранта. Чуть ли не вслух говорил, что тот уже себя ни в чем не проявит.
— У вас, Иван Григорьевич, — говорил он с философским подтекстом, — начисто отсутствуют качества современного человека. И главное из них — вы не знаете своей страны. Когда вы плавали, у вас и у нашей страны по-разному протекало время.
 
Он охотно просвещал квартиранта, прибегая к постулатам теории относительности. И в политике он был своеобразным.
— Вы, Иван Григорьевич, — развивал он свою мысль, — далеко не простой, как может показаться. Вот вы намекаете, что Украина может выжить одна, без России. И на этот счет я скажу определенно, могу с математическими выкладками: интеллект Украины вне интеллекта России все равно, что нога без человека. Человек без ноги, конечно, выживет, хотя и будет на костылях. А вот нога… ее тут же обглодают шакалы.
Слушал Иван Григорьевич несомненно талантливого конструктора и с горечью для себя заключал: его мысль схватывала явления, но до сущности не доходила. Под шакалами он подразумевал инофирмы. Но далеко не все инофирмы питаются интеллектом обнищавших держав. В городе Прикордонном была по крайней мере одна фирма, которая заявилась со своими наработками, и со временем заметят, но уже будет поздно, как она убьет город.
Ни лауреат всяческих премий инженер Забудский, ни его супруга, народная учительница республики, еще даже не догадывались, что их любимый Игорек, как и где-то блуждающий по Русскому Северу любимый Женечка, по вине этой таинственной фирмы уже не будут иметь здорового потомства.
Со временем они, конечно, узнают и поверят. А пока, терпеливо выслушивая конструктора, Иван Григорьевич укреплял себя в мысли: этот человек — его будущий помощник. Может быть, с ним предстоит искать людей, которым известно, под какой вывеской притаилась зловещая фирма.
  
Глава 9
 
Незаметно закончилась неделя. В субботу Иван Григорьевич пообещал посетить мэра Ажипу на его даче. Как туда попасть, он знал. Лучше всего на автомашине. Славко Тарасович просил не опаздывать, подруливать ровно в шесть.
«Подруливать»… Это там, в проклятой богатой Америке, Джон Смит не мыслил себя без автомобиля. Да, там он рулил каждый день, не забивал себе голову, где достать хотя бы канистру бензина, о чем ежедневно пекся председатель Союза офицеров Михаил Спис, бывший майор, бывших некогда могущественных Вооруженных сил. Тот радовался, как ребенок радуется игрушке, каждому литру бензина. Его «москвич» бегал чуть ли не на мазуте — так он отрегулировал двигатель. Подобной рационализацией здесь никого не удивишь: в этом городе, что ни человек — то умелец.
И вообще, как вскоре убедился Иван Григорьевич, в Прикордонном люди чрезмерно изобретательны. Почти все они годились для работы в разведке. Да что в разведке! Уже не первый год они гнали самогонку, например, из… дерьма. Называлась она «Гурьмовка» — по крепости не уступала «горилке».
Об этом изобретении Иван Григорьевич узнал случайно. Анатолий Зосимович попросил его сдать бутылки (накануне группе конструкторов удалось подхалтурить на патронном заводе, денег у патронщиков не было, но была «Московская» чеченского разлива). Патронщики расплатились шестью поллитровками. До утра пили всем КБ. На сданную тару предстояло купить хлеба — после выпивки в квартире Забудских не осталось ни крошки.
Стоя в очереди в пункте сдачи посуды, Иван Григорьевич услышал об этом невероятном изобретении. Рассудок отказывался верить: здесь должна быть сложнейшая технология.
— Самогонка из дерьма? Ну, это вы, ребята, маленько загнули, — заметил он.
Стоявший сзади синий от перепоя алкаш принялся на этикетке пустой бутылки рисовать формулу, как дерьмо превращается в спирт. По быстроте движений чувствовалась рука опытного химика-технолога. Подобного виртуоза охотно бы заполучил Исследовательский центр Пентагона.
— Вы как инженер…
— Обижаете, папаша, — ответил алкаш. — Я и есть инженер. К тому же известный.
— Битьем окон, — подтвердили в очереди, гогоча.
Алкаш огрызнулся:
— Во дурье! — И к Ивану Григорьевичу: — Я вижу, папаша, вы в нашей очереди новенький. А здесь, между прочим, цвет города. Элита.