Командировка

Так Ажипа, к тому времени уже подполковник, оказался в Прикордонном. Сына, чтоб не испортился, он не рискнул оставить в Москве, в интернате, привез с собой. Его товарищи по войне стали генералами, он вырос только до полковника. Выше подняться в звании не позволила должность.
Менялись директора «почтовых ящиков», секретари горкома, а кагэбист Ажипа оставался все в одной и той же должности. В отставку его вытолкнули за поддержку гэкачепистов. Но дальновидные люди без работы его не оставили.
Семена, которые он долгие годы сеял в головах своих подчиненных, давали всходы. Всходы были всякие: одни пропадали на корню, другие успевали заколоситься и тоже пропадали, а вот третьи…третьи радовали урожаем. Но были еще и четвертые — это были отборные зерна, которые могут храниться годами, ждать своего часа, как ждет своего всхода зерно лотоса, заложенное в гробницу фараона: зерно лотоса даже через тысячу лет, найдя благодатную почву, способно дать могучие побеги.
На свой отборный «посевной материал» Тарас Онуфриевич возлагал особые надежды. Вокруг него постоянно крутились бойкие, одаренные мальчишки и девчонки, собранные со всего южного края.
Каждый год, в декабре, в годовщину ВЧК, он вручал редчайший значок, сделанный по спецзаказу в одном «почтовом ящике». Значки носили скрытно. Только посвященные знали их назначение. Примерно так в двадцатые годы московская милиция пользовалась значками «Общества легавых собак», которого не существовало. Об этих редчайших значках знал узкий круг лиц — несколько десятков ребят Северного Причерноморья.
Подъезжая к интернату, Иван Григорьевич рассчитывал увидеть маленький домик отставного офицера с крохотным садиком и огородом: много ли одинокому пенсионеру надо. А то, что он был одиноким в семейной жизни, ни для кого не было секретом: второй раз Тарас Онуфриевич не женился. Его жена — Оксана Нестеровна — Славкина мать — погибла в оккупацию. Она была радисткой подпольной группы НКГБ. Перед отходом частей Красной армии ее поселили в пригороде Полтавы. В октябре 1942 года она имела неосторожность пойти на митинг по случаю вручения Полтаве награды за выполнение плана хлебозаготовок (и у немцев, оказывается, были планы). На митинге ее опознала какая-то харьковчанка. «Цю дивчину мы выбыралы в миську раду», — сказала она полицейскому. Оксану Нестеровну полиция передала в гестапо, после пыток ее расстреляли вместе с полтавскими комсомольцами Ляли Убийвовк.
Тарас Онуфриевич любил детей. Будучи могущественным начальником, организовал шефскую помощь «почтовых ящиков,» и на территории Николаевского сельсовета построил школу-интернат для особо одаренных детей.
Подбирали ребят сотрудники Управления госбезопасности и лично Тарас Онуфриевич. А подбирать он умел. Годами изучал кандидатов, давал им незначительные поручения, преподносил эти поручения под видом незатейливой детской игры. Заглядывая далеко вперед, Тарас Онуфриевич обеспечил школу финансами на многие десятилетия. Ему было многое позволено. Так он получил исключительное разрешение: нигде не фиксируя, обменять нескольких пойманных далеко от Прикордонного агентов на крупные суммы денег и эти деньги положить в Швейцарский банк на предъявителя.
Директором школы-интерната был офицер госбезопасности, талантливый педагог Богдан Мефодьевич Музыченко. Полковник Ажипа числился при школе дворником. Ему подчинялся Музыченко, как и все остальные педагоги, тоже бывшие сотрудники госбезопасности.
В официальных документах это учебное заведение значилось как «Школа-интернат для умственно отсталых детей». При встрече с незнакомыми людьми ребята прикидывались идиотами. В числе педагогов были опытные психиатры, обучавшие своих воспитанников навыкам перевоплощения.
  
Глава 54
 
Когда «газель» въезжала в школьный двор, из-за кирпичного сарая выскочила стайка ребятишек. Водителю и его пассажиру стали делать рожицы, показывать язык.
— Никак дети «веселой ночи»? — заметил Вася. — Значит, верно говорят, не интернат, а дом сумасшедших.
 
— Может быть, — неохотно согласился Иван Григорьевич.
Со спортивной выправкой моложавый вахтер показал, куда заруливать и где выгружать гостинцы. Вася зарулил в дальний угол двора, а вахтер повел Ивана Григорьевича в глубь школьной территории. Аллея, обсаженная пирамидальными тополями, спускалась в лощину. Деревья вот-вот покроются зеленью. Миновали приземистое одноэтажное здание под серой, как побитый асфальт, черепицей.
— Это учебный корпус, — объяснил вахтер.
Здание как здание, ничего особенного. За учебным корпусом начиналась поросшая ивняком лощина. В пяти километрах отсюда она выходила на пологий берег Днепра. На склоне лощины за учебным корпусом виднелся домик, выложенный из красного облицовочного кирпича.
— Хижина деда Тараса, — показал на домик вахтер. — Дед в курсе о вашем прибытии.
Вахтер вернулся выполнять свои обязанности, а Иван Григорьевич направился к домику. Последний раз с полковником Ажипой он виделся в актовом зале Высшей школы КГБ. Тарас Онуфриевич читал лекцию об особенностях работы иностранных разведок на советских предприятиях военно-промышленного комплекса. В перерыве они встретились. Тарас Онуфриевич был немногословен.
— Ваня, я тебя благословил. Не подведи.
— Как можно, товарищ полковник.
— Отвыкай от слова «товарищ»…
Вот и весь разговор. Как он теперь встретит?
Встретил, как отец встречает любимого сына после долгой-предолгой разлуки.
— Давно надо было бы, — упрекнул без обиды.
— Виноват.
— Ты еще скажи, как в армии: «Виноват. Молодой. Исправлюсь», Не люблю я этого слова — виноват, то есть «признающий вину». А какая она у тебя?
— Вроде никакой.
— Вот так и говори. А то еще заставят каяться. А к покаянию прибегают или очень хитрые или слабовольные. Нормальный человек, даже если он и грешник, не покается… Что нахмурился? Это у меня старческое — придираться к слову.
Тарас Онуфриевич белый, как отцветающий на лугу одуванчик, слегка располневший, но не так, как Славко. Видно было, что все же постарел. По-прежднему его молодили глаза. Они поблескивали сталью, что невольно закрадывалась мысль: никак глаза стальные? Как штык русской «трехлинейки». А вот голос уже с хрипотцой, старческий.
— Алексей передавал, что ты собираешься ко мне, да все никак не соберешься, — говорил он, вводя гостя в свое жилище.
Комнаты были скромно обставлены в стиле пятидесятых годов. Только в зале — он же был и кабинетом — стоял большой, чуть ли не в четверть помещения, письменный стол. На столе, по левую руку, — коротковолновый армейский приемник.
— Алексей? Это кто?
— Капитан Дубогрыз. Он тебя возил к твоему сыну-капеллану. Кстати, Эдвард — проповедник ладный. Пентагон им доволен.
Так, с долгих сборов, с Алексея Дубогрыза, который, оказывается, у деда частенько бывает, разговор переключился на сынов Джона Смита. Тарас Онуфриевич больше интересовался не Эдвардом, капелланом, а предпринимателем Артуром. По сведениям, которыми он располагал, Артур был более перспективным с точки зрения работы на Россию. Под Россией чекист подразумевал все бывшие Советские республики плюс славянские страны.
— Как у младшего бизнес?
— Преуспевает… Но над ним же дед-сенатор…
— А ты?.. Разве ты от своего сына отступился?
— Мне его не достать… через океан.
— Достать всегда можно… При желании. Неужели ты забыл, как мы тобой подменили сына профессора Холодца? Тоже действовали через океан. И никто не обнаружил подмены. Даже его школьные товарищи. Конечно, встретила бы мать, мать заметила бы… Как в разведке, тысячу раз отмерь, а на тысячу первый еще раз подумай, как лучше отрезать. Артуром займись особо. Пригласи его на Украину как бизнесмена. Мы ему обеспечим режим оптимального успеха. И Москва его обласкает — я хлопцам подскажу. Дружба с людьми бизнеса — дело верное, но не потому, что у них деньги, деньги есть и у нас, а потому, что мы проникаем во враждебную нам среду. Ты думаешь, Америка развалила бы СССР, не проникни ее агенты в ЦК и в политбюро? Неслучайно народ назвал их агентами влияния. А КГБ, этот охранный отряд партии, растерялся как пес, сбитый с толку: надо было укусить хозяина, а собачий инстинкт не позволил… Ладно, вернемся к сути. У бизнесменов, хлопче, головы трезвомыслящие. В советское время нашим вшивым идеологам не хватило ума объяснить, почему Ленин дружил с некоторыми фабрикантами, с тем же Морозовым, почему дал дорогу НЭПу, почему начал было выращивать своих нэпманов, людей бережливых и хозяйственных. Наши придурки, не поняв ленинского замысла, поспешили НЭП ликвидировать, не увидели в нем рационального зерна. Мало было называться хозяином страны, нужно было им быть каждой клеткой сердца и мозга. Порулить бы Ленину этак лет пятнадцать — двадцать, глядишь, и Второй мировой войны не было бы. По крайней мере, в Европе. Читал небось как Владимир Ильич насторожился по поводу фашизма в Италии?