Командировка

— Понятно, — сказал Вася. — Если страх переходит в ужас, это — крышка, безнадега. А безнадежные, ой, как за жизнь цепляются! Видел таких. Человеку с отбитыми почками требуется уже не врач. Перед ужасом смерти порой и безбожники силятся стать верующими. Помните, Иван Григорьевич, был такой член политбюро — Козлов его фамилия. Когда смерть в глаза ему заглянула, велел привести священника, в грехах покаяться. Жена моего брата рассказывала — она тогда в «кремлевке» работала, — этот самый Козлов слезой заливался и крест целовал…
— Член политбюро? — усомнился Иван Григорьевич. Такие слухи до Америки не дошли. А может, умышленно не стали издеваться над чувствами верующего? Там общество свободное — любая информация прежде чем появиться в прессе, согласуется в канцелярии высокого начальства.
Зато Иван Григорьевич вспомнил другого члена, того самого, который выдал советского разведчика американцам. Спасибо кубинским товарищам, предоставили возможность избежать ареста.
Члены политбюро… Не все они, конечно, были мерзавцами. И среди них встречались люди. Но как мерзавцы оказались на самой верхотуре рабоче-крестьянского государства?.. Видимо, тысячу раз прав Тарас Онуфриевич, сказавший: «Не тех мы отстреливали, не тех». Вот и старейший чекист мается угрызениями совести: что-то делал не так, не по мелочам, а по-крупному…
В те самые годы — в годы непростительных промахов — Иван Григорьевич работал за океаном, работал от КГБ. Он не считал свою совесть запятнаной: в логове самого могущественного и самого жестокого врага России он защищал интересы родного государства.
«Не тех отстреливали»… Мудрости Тараса Онуфриевича позавидуешь. Иван Григорьевич ловил себя на мысли, что там, за океаном, он не делал ошибок, а здесь, на своей земле, среди своих людей, у него ошибка за ошибкой. Отчего?
Ответ вроде бы напрашивался логичный: он был запрограммирован на общение с американцами, да не с простыми — с офицерами армии и флота, с бизнесменами, политиками, людьми трезвыми и рассудительными.
А тут — люди рассудительные, пока трезвые, а трезвые — в некотором роде уже редкость. Ладно уж пьяницы типа Жени Забудского, но и Забудский-старший, талантливый конструктор, и тот нередко бывает поддатым. «Жизнь сволочная», — оправдывается. Но сволочная жизнь трясет и профессора Гурина. Но профессор, изобретатель «гурьмовки», в рот не берет хмельного. И шофер Вася Меринец — у него двое детей, жена опять безработная — живет впроголодь, при такой нищете, как Васе не запить? Но не запил же!
В Прикордонном множество людей, которые бывшего разведчика не столько удивляли, сколько огорчали. И если там, за океаном, умирал от перепою американский офицер, да ляд с ним — одним недругом меньше, но здесь?.. Здесь же нет врагов, и каждый, кто делает тебе подлость, делает не по враждебности, а потому что обещана бутылка. Глупые-преглупые соотечественники, им и невдомек, что для колонизатора нет ничего отраднее, чем пьяная покоренная нация. Пьяница-одиночка способен совершить любую подлость, пьяная нация способна лишь погубить себя.
С этого дня — со дня посещения Жени Забудского — Иван Григорьевич стал присматриваться к Васе. Оказывается, с Васей знаком Тарас Онуфриевич, а пустые люди к нему в поле зрения не попадают: у него или друзья или враги — нейтральных нет. Вася Меринец, несомненно, был в числе его друзей.
Мысль — дать Васе деликатное поручение — возникла не сразу. Спустя несколько дней после посещения больницы, а точнее, во время поездки на электромеханический завод. Еще недавно завод назывался «Почтовый ящик № 8». В этом «ящике» изготовлялись приборы для самонаводящихся торпед. Предприятие, как и многие другие, было остановлено, и рабочие, чтоб как-то существовать, делали различную мелочовку, в частности, мышеловки. Нужную в селянском хозяйстве мелочовку обменивали на сало.
На электромеханическом Иван Григорьевич заказал для лаборатории некоторые приборы. Ему заказ выполнили вне всякой очереди, так как он расплачивался долларами. Завод был в двадцати километрах от города на берегу огромного, закрытого для посторонних искусственного водоема: когда-то на нем испытывали торпеды с головками самонаведения.
 
В дороге начальник и его водитель, как всегда, не молчали. Не молчали они и в этот раз. Иван Григорьевич начал издалека:
— Помнишь, Вася, ты меня возил к Жене.
— Как не помнить? Это же было несколько дней назад! — отозвался Вася, привычно глядя перед собой. — Вы мне еще сказали, что киллеры ему отбили почки.
— Почему киллеры?
— Ну, фирмачи-мокрушники. Кому надо кого-либо убрать, обычно обращаются в эту фирму. Выкладывают «зеленые» согласно прейскуранту и, глядишь, беднягу через день-два несут в гробу под траурную музыку.
Это Ивану Григорьевичу было уже известно. Русский рынок в отличие от западноевропейского особенный: что легче производится — дороже продается. Производство трупов, оказывается, самое рентабельное занятие. Добрая треть новых русских бизнес начинала с того, что заказывала смерть своим конкурентам. Каждый четвертый новый русский уже в могиле. Но заказывают смерть и не только конкурентам, но и своим «шестеркам», если в них уже нет надобности.
— Женя мне сказал больше, чем то, что ему отбили почки.
— Он вам, конечно, признался, что поступил подло и в чем якобы раскаивается. Примерно так. Все они, алкаши, как гниды, одного рисунка. Не верьте им.
— Да я и не очень верю. Но хочется верить, что человека можно исправить.
— Ну да. — Вася ухмыльнулся. — До демократов тюрьма у нас называлась исправительно-трудовая колония. Но всякий, кто выходил оттуда, нес в себе такой заряд злобы… Дай такому полную свободу — и кровь польется рекой, притом кровь невинных. А Женя Забудский из той же конуры. В нем злобы, как у рецидивиста. Злоба, как ее не утаивай, все равно прорвется наружу. Ей нужен подходящий момент. А момент создает сама жизнь.
Слушая Васю, Иван Григорьевич сознавал правоту его мыслей, но верить в худшее сопротивлялась душа. Да и природа располагала надеяться на лучшее: весна заявляла о себе проснувшимися зеленями. Если не нагрянет засуха, то лето после снежной и суровой зимы порадует людей хорошим урожаем озимых.
Но вот на краю зеленого горизонта показалась серая полоска. По мере приближения в ней она вырастала, приобретала четкие очертания.
— Никак туча?
— Ставок, — сказал Вася. — Когда-то его называли мини-океаном. Там было все: и материки и острова, и торпеды автономно ходили меж островов, выискивая железные посудины. А в настоящем океане, как мне объясняли, эти торпеды могли проделывать самостоятельно не одну сотню миль.
В Пентагоне Иван Григорьевич слышал, что у русских есть программа дальнего перехвата кораблей самонаводящимися торпедами. Эта программа в свое время немало наделала переполоху: все надводные корабли и военно-морские базы оказывались незащищенными. Но после встречи двух президентов — советского и американского — головная боль у военного ведомства исчезла: русские законсервировали свою программу.
— И все-таки, — вернулся Иван Григорьевич к прерваваной мысли. — Жене Забудскому я кое в чем поверил.
— В чем же?
— Он признался, что наш сейф обязательно вскроют.
— Зачем?
— Кому-то нужны материалы наших исследовний.
— А почему Женя их не выкрал?
— Не сумел. Сейф открывается не ключом, а съемной ручкой. А ручка, я ему подсказал, лежит на подоконнике.
— И вы считаете, что в сейф обязательно полезут? — пepecпpocил Вася.
— Коль нашей работой интересуются… А кто? Не мешало бы выяснить. И ты, Вася, мог бы мне помочь. Но, предупреждаю, здесь мы можем переступить грань дозволеного.
— Вы предлагаете сейф заминировать?
— Да. Но взломщик должен остаться живым. Чтоб мог дать показания.
Вася широко улыбнулся, впалые гладко выбритые щеки покрыла зыбь морщинок.
— Попытаюсь.
— Пытаться — мало.
— Помогу, — согласился Вася. — Вам — помогу… Но сначала yточню: сейфом вы пользуетесь одни?