Мой «Фейсбук»

Болтконский недавно слышал интервью одного шахтера и был поражен: человеку 75 лет, а он до сих пор спускается в забой и дает стране угля; шахтер с горечью заметил, что его заколебали артисты со своими проблемами.
Каждый день они высказываются по всем вопросам, от экологии до гинекологии, и нет от них спасения — а где нормальные люди, от академика до плотника, которые не обеспокоены усыновлением в однополой семье?
Болтконского поразил этот мудрый человек, который совершенно ясно понимает, что с такими примерами для подражания мы не построим ни инновационную Россию, ни какую другую.
Болтконский, конечно, понимал, как тяжела судьба Наташи Королевой и Лолиты Милявской, какие редкие испытания им пришлось преодолеть на жизненном пути, но стоит ли всему народу каждую неделю изучать их биографию, как когда-то мы изучали жизнь пламенных революционеров?
Ему, конечно, жалко певца, рухнувшего с дуба от передоза, но постоянно переживать за них никакого сердца не хватит.
Постоянное шоу оригиналов у Андрея Малахова не добавляет инвестиционной привлекательности Родине.
Неужели это ясно простому труженику, но никак не дойдет до идеологических начальников — что без демонстрации обществу нормальных людей настроение граждан не станет позитивным и никакого увеличения производительности труда в два раза не будет.
Интерес к жизни звезд можно как-то объяснить: ну любят люди узнать, кто, с кем, когда и как, но с недавних пор появилась новая золотая жила — смерть звезды; тут уже никто не стесняется.
Фотографии покойников на первых полосах, интервью с бывшими женами, с детьми, зачатыми на гастролях в Анапе, снимки пораженных внутренних органов и заключения о смерти, все идет в ход, чтобы удержать аудиторию.
Никто не щадит родственников и близких, художественная некрофилия процветает.
Говорить об аморальности потрошения трупов банально, требовать уважения к праху, к памяти человека, который уже не может заступиться за свои честь и достоинство, бессмысленно.
К сожалению, приходится признать, что в нашем обществе, при всей декларируемой воцерковленности, перестали действовать законы божеские и человеческие.
Болтконский закрыл крышку ноутбука. Сегодня он остался доволен собой: написал, что хотел; а завтра напишет, что Лера Локонова любит Лузарева, а Лузарев любит еще одного парня и у них любовный треугольник.
Вот такая геометрия с алгеброй.
Коктейли и пиво
Вчера, ближе к полуночи, Болтконский возвращался из Кремля, там, в Никольской башне, проводили церемонию вручения премии «Известность».
Достойные и замечательные люди получили премию за выдающиеся поступки.
Люди вокруг были очень знаменитые, со звонкими именами, все прошло без традиционной пошлости, как редко бывает — без Ивана Урганта и даже без песен о главном.
Но все хорошее когда-нибудь кончается, и Болтконский пошел домой.
На Красной площади все было величественно и торжественно; через десяток шагов по пустынной Манежной, прямо у ног коня маршала Жукова, Болтконский услышал шелестящий голос бабушки, возникшей из ниоткуда.
— Коктейли и пиво не желаете? — вкрадчивым голосом сказала она, немного, как показалось Болтконскому, смущенно; он не желал, но остановился: предложение заинтриговало.
Перед ним стояла старушка лет семидесяти с хвостиком, в пуховике, в очочках и с рюкзачком, в котором позвякивал товар.
Болтконский из гуманных соображений сделал контрольную закупку и честно признался бабушке-бутлегеру, что он журналист и ему очень хотелось бы узнать, что толкнуло интеллигентного вида старушку на тропу несанкционированной торговли алкоголем.
Бабушка отсканировала его опытным взглядом, поверила и на условиях анонимности поведала свою одиссею.
Она — коренная москвичка, бывший врач, ее муж — бывший учитель, у них двое взрослых детей, сидящих после кризиса на пособии.
Из плюсов у них две пенсии со всеми надбавками, а в минусе букет болезней, и только лекарства им обходятся в девять тысяч рублей; минус квартплата, минус кредит за стиральную машину, и в сухом остатке у них четыре с половиной тысячи рублей на все про все.
 
Муж ее — диабетик, и ему необходимо питаться строго по расписанию; набор его потребительской корзины не соответствует данным Росстата.
Она пыталась вязать, но глаза уже не те, рекламировала солярий с доской на шее, но потом пришли студенты-африканцы и выбили ее с хлебного места, она не сетует на них: конкуренция.
Дети ее живут в семьях жен на съемных квартирах, и это ее главная боль: их «двушка» в Перове, сорок метров, не может вместить три семьи, а купить квартиру среднестатистический москвич может, только если станет буддистом. Тогда в кольце перевоплощений он годам к восьмидесяти может достичь жилищной нирваны — и то если повезет; а если нет и он станет муравьем, то и получит место в муравейнике — или на Хованском кладбище.
Так, с философской подоплекой, горько пошутила грамотная бабушка.
А потом, продолжала она, ее приятельница, заслуженный работник культуры, привела ее на эту точку, все объяснила, а сама уехала умирать в деревню.
С тех пор бабушка стоит с десяти вечера до половины четвертого утра под сенью рубиновых звезд и торгует вразнос напитками.
Зарабатывает она немного — иногда пятьсот рублей, иногда меньше; когда к утру поток ее клиентов иссякает, она бредет пешком на Белорусский вокзал и сидит там, как мышка, в зале ожидания до открытия метро.
Болтконский вернул ей товар и пошел, не оглядываясь, сгорая от стыда.
На секунду он представил в ее роли своих родителей, которых уже нет на свете, и ужаснулся этому видению.
Он ушел, а она осталась у стен Кремля, в городе, где вместе с ней живут 79 миллиардеров.
При параде и без
9 мая Болтконский смотрел парад. Накрыл себе стол, такой, как бывало при папе, когда тот был еще живой: картошка, водка, селедка, огурчики и помидорчики.
Его отец воевал, но очень не любил рассказывать о войне, потом Болтконский понял почему: три ранения очень мучили отца, и воспоминания доставляли ему физические страдания.
У него на войне был всего один бой, под Кенигсбергом, там он получил тяжелое ранение и контузию головы, еще долго после войны он заикался и его голова тряслась.
Два других ранения он получил по пути на войну, когда разбомбили поезд, идущий на фронт, вот такая у него была война; три года — один бой и шрам на голове, который он не давал Болтконскому трогать, даже маленькому.
Болтконский смотрел парад равнодушно, как кино не про себя, он видел его много раз, и колонны бравых курсантов в парадных расчетах, выбивающих камни из брусчатки, его уже не трогали, но в тот раз его удивило, что парад никто не принимал: министр обороны сидел вальяжно в кресле, и кому отдавали честь бравые воины, было непонятно.
Потом проснулся его сын, и он впервые налил ему водки, посчитав, что тот уже совершеннолетний.
Он налил сыну несколько капель, чтобы тот выпил за Победу и за своего деда, которого он не видел; сын лихо махнул, сказал отцу, что уже пробовал с товарищами по классу, и ушел играть в компьютерную войну.
Вечером Болтконского ждала встреча в компании писателей и журналистов, приглашал всех писатель и бизнесмен, только что вернувшийся из Европы, где бывает чаще, чем в России.
Ресторан был неприлично дорогой, но люди были приятные, и разговоры за столом были по теме: у каждого была своя война и свои жертвы, они помянули всех известных и неизвестных, увековеченных, не похороненных до сих пор и без вести пропавших.
Поплакали и даже посмеялись над особенностями чествования; в стрип-клубе на Славянской площади в Москве предлагали эротическое шоу «Спасибо деду за Победу».
Бестактность и тупость таких шоу удивляет и поражает, это недопустимо и пошло, согласились все.