И на восьмой день...
Разразился кризис, и у Шмидта начались нелады со здоровьем. Врач советовал ему теплый, сухой климат, а все уменьшающая способность покупателей оплачивать счета положила конец бизнесу.
— Лавка принадлежала моей семье больше сорока лет, — продолжал толстячок, — но у меня не осталось выбора. Я расплатился с поставщиками, распродал товары по сниженным ценам и отправился на запад с пятью сотнями долларов в кармане, понятия не имея, куда еду и чем буду заниматься. За милю отсюда в моем драндулете кончился бензин. Я добрался сюда «автостопом» и познакомился с парнем по имени Парслоу, который владел этим магазинчиком. Он был сыт им по горло, и я предложил ему за него пять сотен — половину наличными. Он начал торговаться, но я сказал ему: «Моя машина стоит на дороге в миле отсюда и не нуждается ни в чем, кроме бензина. Можете забирать ее в уплату второй половины». — «Договорились», — согласился он. Мы заключили сделку, Парслоу наполнил канистру бензином и собрался уходить. «Вы ничего не забыли?» — спросил я. «О чем вы?» — отозвался он, хлопая себя по карманам. «Пятьдесят центов за бензин». Он выругался, но заплатил. С тех пор я здесь.
Шмидт довольно усмехнулся. Ему не хочется никуда уезжать отсюда, заверил он Эллери. Он заработал немного денег, но, даже когда ездит раз в год в Лос-Анджелес, его всегда тянет назад. На краю пустыни так... Шмидт заколебался, неуверенно описывая пухлыми ручками круги в воздухе... Так чисто! Днем можно все видеть на мили вокруг, а ночью... Ночью кажется, что видишь на миллионы миль!
— А кто эти двое, которые были здесь, когда я приехал? — внезапно спросил Эллери.
— Отшельники. Живут где-то в пустыне.
— Отшельники?
— Вроде того. Не знаю, чем они зарабатывают на пропитание, — в магазине они бывают только пару раз в году. Славные ребята — может быть, немного странные, но, как я говорил, никому не мешают. Каждый имеет право жить по-своему, если только дает жить другим.
Эллери охотно согласился и встал. Мистер Шмидт быстро предложил еще пирога и кофе, надеясь задержать его. Но Эллери улыбнулся, покачал головой, оплатил счет и сказал, что, пожалуй, лучше спросить дорогу.
— Дорогу куда? — осведомился маленький человечек.
Эллери выглядел озадаченным. Действительно, куда?
— В Лас-Вегас, — ответил он.
Шмидт взял Эллери за руку и повел к двери, где описал ему маршрут, сопровождая это многочисленными повторениями и жестами. Как Эллери вспоминал позже, суть сводилась к следующему:
— Поезжайте по этой дороге вдоль края пустыни. Не сворачивайте ни на одну дорогу, отходящую налево, а на первой развилке сворачивайте направо. Эта дорога приведет вас к шоссе на Лас-Вегас.
Эллери попрощался и поехал в указанном направлении, полагая, что больше никогда не увидит ни магазин «Край света», ни его владельца.
* * *Он снова сидел за рулем, направляясь домой по тропе пионеров, но в обратную сторону. Горячая пища добавила к усталости дремоту, и ему пришлось вести с ней нескончаемую битву.
Эллери старался не закрывать глаза, чтобы не пропустить «первую развилку», где нужно было свернуть направо к шоссе на Лас-Вегас. Пару раз он замечал «дорогу, отходящую налево» и проезжал мимо с чувством торжества. Он забыл спросить Отто Шмидта, как далеко находится Лас-Вегас и сколько ему придется ехать по этой дороге.
Солнце клонилось к закату, и Эллери начал развлекать себя фантазиями, будто он этим вечером и не рассчитывает достичь никакого места назначения. Это заставило его вспомнить легенду о Питере Рагге — Исчезающем Человеке, новоанглийской версии Летучего Голландца, который отвергал святое причастие и в наказание был приговорен к вечной гонке в призрачной карете в попытке достичь.
Бостон, постоянно от него ускользающий. Возможно, думал Эллери, будущие путешественники повторят историю древнего «дюзенберга» и его призрачного водителя, то и дело останавливающегося спросить, далеко ли Лас-Вегас.
Стараясь не отрывать от дороги не только слипающиеся глаза, но и блуждающие мысли («первая развилка... поворот направо...»), Эллери вновь подумал о старике с его странной речью, странной одеждой и столь же странной безмятежностью. Забавно встретить такого в двадцатом веке, на сто шестьдесят восьмом году независимости Соединенных Штатов, даже в пустыне, где время остановилось. Но был ли век, когда этот старик не вызывал бы жгучий интерес, недалекий от благоговейного страха?
Группа пустынных ив с розовыми цветами привлекла внимание Эллери. В следующий момент он забыл о них, но, возможно, они побудили его мысленно перенестись на тысячелетия назад, в другую пустыню, по которой бродили люди в бурнусах, а среди них похожие на этого старика, которых называли патриархами, пророками или апостолами.
Старик из фургона и его слова: «Очень хорошо, Сторикаи», произнесенные по-английски со странным акцентом — едва ли с таким, с каким говорят те русские сектанты в Мексике... Но самым замечательным были не его акцент, не его голос, лицо или одежда, а непоколебимое спокойствие и поразительная аура... величия? Нет-нет! Тогда чего же?
Праведности — вот верное слово! Не убежденности в собственной правоте, а неуклонной прямоты, примирения с Богом... Это чувство лучилось в его глазах. Какие замечательные глаза у этого старика!
Гораздо позже, вспоминая похожее на сон путешествие, Эллери пришел к выводу, что, пока он размышлял о глазах старика, его собственные глаза не заметили развилку, о которой говорил Отто Шмидт. Во всяком случае, он свернул не направо, а налево.
Борясь с дремотой и усталостью, Эллери осознал, что дорога, по которой он едет, уже не огибает пустыню, а углубляется в нее. Острые ветки юкки торчали во все стороны, словно нащупывая что-то вслепую; слабый запах песчаной вербены щекотал ноздри, пока не вытеснился более сильным и тяжелым, знакомым запахом...
Снова горящая полынь...
Эллери будто впервые увидел дорогу. Грязь сменилась песком, в котором тянулись две узкие коней. Но даже теперь ему не пришло в голову, что он едет не туда и что лучше свернуть, пока еще не совсем стемнело. Должно быть, следы оставил очень старый автомобиль, думал он. Хотя нет, автомобиль не ездил по этой дороге, так как на сорняках, растущих посредине, нет следов масла.
Эллери остановил машину и огляделся вокруг. Всюду была пустыня — высохший кустарник, колючие кроны юкки, камни, валуны, песок. Он остановился вовремя — дорога закончилась, упираясь и гребень. Что было по другую его сторону, Эллери предпочитал не думать. Возможно, обрыв.
Свет начинал тускнеть. Эллери быстро встал в открытой машине и вытянул шею.
Он сразу увидел, что гребень был частью невысокой гряды холмов, окружающих долину, похожую на дно чаши, — скорее не долина, а узкая впадина. Но геологические подробности его не интересовали. Слово «долина» пришло ему на усталый ум и осталось там.
Покуда Эллери стоял в открытом автомобиле, не выключая мотор, на гребне внезапно появилась фигура. Четкий силуэт картинно вырисовывался на фоне лимонно-желтого неба. Мантия с капюшоном, обрамляющим чеканный профиль и торчащую вперед бороду, длинный посох в правой руке, а в левой... Это был ни кто иной, как старик из фургона у магазина «Край света».
Эллери стоял неподвижно, наполовину уверенный, что стал жертвой пустынного миража или что, возможно, появление этого воплощения образа патриарха каким-то образом связано с недавним помрачением сознания, выраженным в бессмысленном печатании на студийной машинке отцовского имени... Он увидел, как кажущаяся плоской фигура на холме поднесла к губам предмет, находящийся в левой руке. Труба?
В мертвой тишине, ибо Эллери затаил дыхание, он услышал, или вообразил, что слышит, неземной звук — одновременно чужой и знакомый. Не длинные и архаичные серебряные трубы, возвестившие вступление на трон британского короля (а восемь месяцев спустя — его брата [8]), не резкий, тревожный звук бараньего рога — шофара [9] в синагоге, проклинающего сатану и призывающего грешников к покаянию, не рев витой раковины, взывающий к состраданию сотни тысяч воплощений Брахмы [10], не слабые звуки рогов страны эльфов, не меланхоличный джаз корнета на старинных похоронах в Новом Орлеане... и тем не менее напоминающий все это.