История черного лебедя (ЛП)

— Потому что мы друзья.
— Друзья ходят на свидания. Все время. Друзья даже влюбляются и женятся. И живут долго и счастливо, — идиотски продолжаю я.
— Я не могу, — теперь она почти шепчет. Джейсон Уэйд все еще напевает на заднем плане, и прямо сейчас, если бы он стоял передо мной, я бы ударил его по горлу. Думаю, его слова и гипнотическая мелодия смягчают меня, заставив поверить, что я смогу уговорить ее стать моей. Мне следовало бы знать лучше. Ничто с этой девушкой не дается легко.
— Этого недостаточно. — Она пытается отстраниться от меня. Я отказываю ей. Напрягаю руки и впиваюсь пальцами в ее спину. — Скажи мне, почему.
Ее взгляд направлен куда угодно, только не на меня.
— Я не хочу причинять тебе боль.
Каждый мускул в моем теле напрягается. От головы до пяток. То болезненное чувство, которое я испытывал ранее в глубине живота при упоминании имени Киллиана, усиливается. Намного, намного, бл*дь, хуже.
— Ты не сделаешь больно, — хриплю я. Ты сделаешь. — Скажи мне, — я мягко уговариваю ее. Не могу смотреть в ее сердце, когда она разрушает эту жизнь, которую я уже спланировал для нас, поэтому прижимаюсь щекой к ее щеке и снова шепчу. — Ты можешь рассказать мне все, Мавс.
Я чувствую, как ее горло напрягается, чтобы сглотнуть. Ее теплое дыхание обдувает мочку моего уха, когда она тихо признается, как раз в тот момент, когда звучит последняя нота «Lifehouse».
— Я люблю кое-кого другого.
Это чертовски больно. Даже не буду пытаться это отрицать. Я чувствую себя так, как будто мне только что вонзили нож между ребер, кончик которого пронзает мое сердце. Он сидит там, пылая жаром, пока плоть вокруг него покрыта клеймом агонии, причиняемой ее словами.
— Ну, — я, наконец, выдавливаю тяжеловесное слово, — думаю, это причина.
— Кэл, — начинает она, выставляя руки между нами и снова пытаясь убежать.
Но я держусь. Пока не могу смотреть ей в глаза. Не могу быть свидетелем той жалости, которую, я знаю, увижу.
— Все в порядке. Я понимаю.
Я хочу спросить, кто. Хочу заставить ее произнести имя человека, у которого всегда была та единственная частичка ее, которой у меня нет. Но я этого не делаю, потому что не хочу снова слышать, как из ее уст слетает имя моего брата. Так что я поддерживаю ее на протяжении еще одной песни, приклеиваю гребаную пластиковую улыбку и танцую остаток танца в тумане из равных частей боли и ярости.
Когда я высаживаю ее после двух часов ночи, у меня появляется желание поехать прямо к Киллиану и избить его до полусмерти. Однажды мы говорили о Маверик. Только один раз. Это было, когда мне было четырнадцать. Я сказал ему, что люблю ее и хочу жениться на ней. Даже тогда я настаивал на своем праве. Его ответ после моего заявления о праве собственности был простым и загадочным.
«Что, если это не то, чего она хочет?».
Но меня насторожили не сами слова, потому что это был справедливый вопрос. Дело в том, как он их произносил. Собственнически. Ревностно. Решительно.
Когда я был моложе, то давал своему брату все, что он хотел. Я делал для него все, чтобы доставить ему удовольствие. Вот как сильно я его боготворил. Но тот день у озера, когда Мавс загипнотизировала меня, все изменил. Я понял, что есть кто-то еще, кому я хотел бы поклоняться больше.
И если бы я хоть на одну одинокую секунду подумал, что смогу выбить из него те чувства, которые он испытывает к Маверик, я бы это сделал. Я бы всю ночь мучил брата, которого раньше превозносил, пока не убедился бы, что он не соперник. Но я знаю, что это бессмысленно. Думаю, он бы боролся за нее так же долго и жестоко, как и я. Она того стоит, и мы оба это знаем. Поэтому вместо этого я проезжаю пятьсот ярдов от подъездной дороги к дому моих родителей, где остаюсь на лето. Я роюсь в своей коробке с компакт-дисками. Смотрю, как диск «Lifehouse» горит и плавится, превращаясь в круглую лужицу пластика в раковине. На следующий день я принимаю мамино дерьмо, когда она отчитывает меня за то, что я испортил.
Тогда я даю клятву.
 
Я не откажусь от нее.
Маверик — это все, чего я когда-либо хотел, и я не могу просто отбросить эту мечту, пока мой кошмар не станет реальностью. И пока они не вместе, у меня все еще есть шанс.
Глава 20
5 месяцев назад
Маверик
Я кручу диск, наблюдая, как цифры от одного до десяти проносятся в размытом цветном пятне.
— Восемь, — кричит Кэл, когда пластиковая штуковина останавливает вращение диска. Он лежит на боку, подперев голову одной ладонью, в другой руке покачивается коктейль. Он всю неделю ведет себя странно, рассеянно, если можно так выразиться. Он говорит, что это работа, но я не так уверена. Я надеялась, что веселая, расслабляющая игра «Жизнь» поднимет ему настроение. В детстве мы все время в нее играли. Я надирала ему задницу, хотя, думаю, большую часть времени он просто позволял мне выигрывать. Но, кажется, что это работает. Это наш второй раунд, и он больше напряжен, чем когда-либо.
Я послушно двигаю свой желтый шестиместный автомобиль восемь кварталов, отсчитывая вслух на ходу. Стону по поводу всех «Жизненных» плиток, которые оставляю позади на этом пути, и смотрю, смогу ли я его расшевелить. И снова терплю фиаско. Он невозмутим, смотрит на доску, явно погруженный в свои мысли. Моя восьмерка ведет меня мимо раздела «Выйти замуж», но я останавливаюсь, чтобы взять с собой супруга. Когда я захватываю розовую фигурку, он даже глазом не моргает.
Кэл опускает свой бокал на пол, теперь его очередь играть. Мне достается путь в колледж, в то время как Кэл вырывается вперед по карьерной лестнице и на полкорпуса впереди меня, его красная машина уже отягощена женой и тремя детьми. Он закрывает желтое место своим куском пластика, даже не потрудившись прочитать его. Я поднимаюсь и передвигаю его, объявляя.
— Еще один мальчик. — Я втискиваю синюю фигурку в единственное оставшееся пустое место. — Не знала, что у нас будет так много детей? Тогда нам лучше начать.
При этом его глаза устремляются к моим, захватывая их с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. Это первый раз, когда за последний час он занят чем-то, кроме своих мыслей. Он отталкивается и садится, пододвигая свой бокал, чтобы содержимое не расплескалось.
— Мы еще не говорили об этом, ты же знаешь.
Глоток.
— О чем? О детях?
Его голова двигается вверх-вниз. Медленно и уверенно. Я тереблю свою мешковатую темно-синюю футболку Old Navy, внезапно чувствуя тепло, хотя на улице -1 градус.
— Я знаю, что ты хочешь детей. И знаю, что я хочу детей. И я был прав, когда сказал тебе, что Один Орех тебе в этом не поможет.
Я наблюдаю за его лицом, ожидая ухмылки, думая, что это ужасно с его стороны. Брюс Чатни уже пять лет женат на Кэрри Энн Миллер, милой девушке, которая на три года младше меня. Он происходит из большой семьи. Как и Кэрри Энн. Фермеры, как правило, заводят много детей, чтобы было кому помочь по хозяйству и оставить свое наследие, но по прошествии пяти лет они все также в большом пустом фермерском доме на южной стороне города в полном одиночестве.
Затем уголок его рта приподнимается, заставляя искорки в глазах плясать.
— Ты ужасен, — говорю я ему, толкая в плечо так сильно, что он падает. По пути ему удается схватить меня, увлекая за собой вниз. Он щиплет меня за бока, щекочет, пока я не начинаю визжать, как свинья на убое, умоляя его остановиться. Я чувствую, как влага впитывается в мои штаны для йоги, и понимаю, что мы пролили его коктейль в нашей драке. К тому времени, как он отпускает меня, я хватаю ртом воздух. В основном потому, что 85 килограмм лежат на мне, сдавливая легкие.
— Я слышал, они ждут ребенка, — говорит он мне прямо в ухо. Мое сердце останавливается. Просто останавливается прямо там, в моей груди. Я чувствую, как оно бьет свой последний такт. Я в этом уверена. — На днях столкнулся с Брюсом в банке, и он сообщил мне хорошие новости.