Квин в ударе

Кэрролл достал из портфеля продолговатый незапечатанный конверт, стянутый красной резинкой. Он снял резинку, достал из конверта сложенный лист бумаги с машинописным текстом, развернул его и протянул Фелисии.
Она дважды прочитала документ, потом засмеялась и вернула его:
— Свинья!
Кэрролл открыл дверь, держа бумагу в руке:
— Мистер Рудин, пожалуйста, поднимитесь.
Появился нотариус, платком вытирая розовую лысину. В другой руке он держал портфель. Бросив взгляд на вдову, он сразу отвернулся.
— Это миссис Фелисия де лос Сантос Хант, вдова покойного Мередита Ханта, — пояснил Кэрролл. — Вам нужно удостовериться в ее личности?
— Я видел фотографии миссис Хант в газетах. — Рудин открыл портфель и выложил на секретер штемпельную подушечку и несколько печатей, в том числе нотариальную. Из нагрудного кармана он достал авторучку размером с сигару.
— Ну, мы готовы.
Кэрролл положил на секретер заявление, сложенное вдвое — на лицевой стороне оставалось открытым только место для подписи. Он придерживал бумагу рукой. Фелисия выхватила у нотариуса ручку и подписалась злобными каракулями.
Когда нотариус завершил процедуру, Кэрролл спрятал заявление в конверт, надел на него красную резинку, положил в свой портфель и закрыл его.
— Я провожу вас, Рудин.
На лестнице они прошли мимо Серафины, которая вытирала перила влажной тряпкой и даже не взглянула на них.
В прихожей Кэрролл дал нотариусу десятидолларовую купюру, запер за ним дверь на улицу и вернулся наверх. Серафина не сдвинулась ни на дюйм, и ему пришлось обходить вокруг нее.
Вдова лежала на диване лицом к стене. Герцогиня Гойи, вид сзади, подумал Кэрролл.
— Спасибо, Фелисия. — Он усмехнулся, глядя на ее торчащий зад. — Ты спасла мне жизнь.
Она не ответила.
— Обещаю, что воспользуюсь заявлением только в крайнем случае.
Так как Фелисия продолжала его игнорировать, Кэрролл взял оставленный у секретера портфель и удалился.
* * *
Кэрролл вернулся в распоряжение суда утром в понедельник 2 октября. Проходя по битком набитому репортерами, фотографами и тележурналистами коридору и по залу суда, он мог думать только о том, куда делось лето. Июль, август и сентябрь, казалось, не существовали вовсе. Во всяком случае, они заняли куда меньше времени, чем тот ночной кошмар, в котором он оказался.
Кошмар представлял собой бессвязную последовательность эпизодов наподобие произвольно смонтированных кинокадров. Лица присяжных, сливающиеся в одно, шорох шагов, таинственные переговоры перед судейским креслом, в котором восседал человек в черной мантии, вступительные речи, вопросы, ответы, протесты, удары молоточка судьи… Внезапно наступил вечер среды, и Кэрролл вернулся в свою камеру.
Он с трудом подавил детское желание рассмеяться вслух.
Должно быть, Кэрролл заснул, ибо следующим кадром, что он увидел, был такой: Талли Уэст, взирающий на него сверху вниз, а позади него маячит знакомая фигура. Кэрролл не мог припомнить, чтобы дверь камеры открывалась или закрывалась.
Он быстро сел.
— Ты помнишь Эллери Квина, Джон? — спросил Уэст.
— Еще бы, — кивнул Кэрролл. — Эти ребята хорошо надо мной потрудились.
— Только не я, — возразил Эллери. — Я всего лишь наблюдатель.
— Одно из немногих преимуществ моего положения — возможность быть грубым, — сказал Кэрролл. — Какого черта вам нужно?
— Удовлетворения, — ответил Эллери. — Я его не получил.
Кэрролл посмотрел на своего партнера:
— Что это значит, Талли?
— Квин пришел ко мне после вчерашнего заседания и проявил интерес к твоему делу. — Уэст изобразил улыбку. — Мне показалось, Джон, что было бы неплохо поощрить его.
Кэрролл прислонился затылком к стене камеры. Голова его раскалывалась, он чувствовал, что разрывается надвое. В течение последних дней часть его ума напоминала ему о камере смертников в Синг-Синге, [23] а другая часть контратаковала мыслями о Хелене, Бреки и Луанне.
— И чем же вы не удовлетворены?
 
— Тем, что вы застрелили Ханта.
— Спасибо. — Кэрролл засмеялся. — Жаль, что вы не входите в жюри присяжных.
— Да, но я и не должен выносить вердикт. Я не утверждаю, что вы не убивали Ханта — просто я не убежден. Что-то в этом деле беспокоило меня с самого начала, и это касалось вас. Я хочу, чтобы вы это объяснили если не ради меня, то ради вас. Времени остается меньше, чем вы, очевидно, думаете.
— Значит, дела настолько плохи?
— Хуже некуда.
— Я все рассказал Квину. — Изысканные манеры Уэста испарились напрочь — он жестикулировал длинными руками, как ветряная мельница. — Должен признаться, что у Рейфилда мало надежды. По его словам, сегодняшние показания ночного сторожа офисного здания принесли много вреда.
— Каким образом?! — воскликнул Кэрролл. — Он заявил, что не может твердо опознать меня в человеке, который входил в здание той ночью. Это был не я, Талли. Тот человек намеренно старался походить на меня — надел такие же пальто и шляпу, прихрамывал, зная, что меня ранили в ногу на Лейте. Он пробрался в наш офис и украл мой пистолет. Мне казалось, это должно быть понятно даже ребенку!
— А каким образом у постороннего оказался ключ от вашего офиса?
— Откуда я знаю? Откуда мне знать, что это вообще был посторонний?
Последовало молчание. Кэрролл сердито вскинул голову:
— Вы не верите мне. Никто из вас мне не верит.
— Дело не в этом, Джон. — Уэст начал мерить камеру шагами.
— Слушайте, — заговорил Эллери. — Уэст сказал мне, что вы намекали на важную информацию, которую вы утаиваете по какой-то невообразимой причине. Если она поможет оправдать вас, Кэрролл, советую вам немедленно выложить все начистоту.
Где-то закричал в обширных коридорах заключенный. Уэст перестал ходить взад-вперед. Кэрролл стиснул ладонями голову.
— Да, я сделал кое-что в ту ночь, что может меня оправдать.
— Что?! — воскликнул Уэст.
— Но это может быть понято неправильно и притом весьма скверно.
— Более скверно, чем камера смертников в Синг-Синге? — пробормотал Эллери.
— Женщина! — с отвращением произнес Уэст.
— Правильно, Талли. — Кэрролл не смотрел на Эллери, оскорбленный его нетактичностью. — И я обещал ей воспользоваться этим только в крайнем случае. Видит бог, я молчал не ради нее, а ради Хелены. Хелена любит меня, но она женщина и к тому же больная. Если она мне не поверит…
— Будем говорить прямо, — прервал Эллери. — Вы были с другой женщиной во время убийства и можете доказать свое алиби?
— Да.
— И он молчал об этом! — Уэст опустился на стальную койку рядом с другом. — Какой же ты идиот, Джон! Неужели ты не доверяешь Хелене? Что произошло? Кто эта женщина?
— Фелисия.
— О!
— Миссис Хант? — резко осведомился Эллери.
— Да. Той ночью я бродил под дождем, пытаясь сообразить, как удержать Мередита от разоблачения моей растраты. Потом я подумал о Фелисии. Она всегда могла добиться от Мередита того, что хотела. Я позвонил ей из телефонной будки и спросил, могу ли я зайти к ней. Конечно, я был в панике… — Кэрролл умолк.
— Ну? — поторопил его Уэст.
— Когда я позвонил, Фелисия еще не спала — читала в постели — и сказала, чтобы я приходил. Она сама меня впустила. Горничная, вероятно, спала — во всяком случае, я не видел Серафину.
— В котором часу это было? — спросил Эллери.
— Я пришел туда около часа ночи и ушел в половине пятого. — Кэрролл усмехнулся. — Теперь вы понимаете, почему я молчал о нашей встрече. Мог ли я ожидать, что жена поверит, будто я провел три с половиной часа среди ночи наедине с Фелисией в ее спальне — к тому же на ней были только прозрачные ночная рубашка и пеньюар, — просто разговаривая? Тем более, что разговор ни к чему не привел.
— Три с половиной часа? — Эллери поднял брови.
— Фелисия не видела никаких причин, по которым должна была спасать мою шкуру. Очаровательное существо. — Плечи Кэрролла поникли. — Сомневаюсь, чтобы я сам поверил в подобную историю.