Покров над Троицей. "Аз воздам!" (СИ)
Заступ ударил в мерзлую землю, как в камень, отрикошетил, больно докрянув раненую ладонь. Ивашка скривился от боли, перехватил цевьё, перевернул заступ острием и снова стал долбить. Пошло полегче. Только брызги ледяные полетели в разные стороны. «А вот тебе!» — отозвалось в голове. Писарь представил себе, что вгрызается не в лёд, а в стену вражеских щитов, скрывающих источник.
— А вот ещё тебе! Получай! — приговаривал он, исступленно нанося удар за ударом, и стылая почва нехотя поддалась, дрогнула, пошла трещинами, пуская человека в теплые, не промерзшие глубины.
— Пошто землю так зло ковыряешь, Иван? — разлился рядом знакомый голосок. Дуняша, присев на корточки и смешно наклонив голову набок, разглядывала скромную ямку. За ней возвышались санки на которых сидел нахохлившийся Игнат.
— Ой, ребята!.. — Ивашкино стянутое морозом лицо расплылось в улыбке, как блин на сковороде, и глаза прослезились, будто дымом пощипало. — А вы куда?
— Да вот, — Дуняша мотнула головой за спину, — Игнат совсем в избе засиделся, решила его выгулять.
— Ты молодец, Дуняша, — Ивашка шумно сглотнул, посмотрев на юного стрельца, ещё не оправившегося после ранения. — Как же ты одна-то?
— Да Бог с тобой! — махнула красавица варежкой, — я только санки тяну, а всё остальное Нифонт сладил — вынес, усадил, шубейкой укрыл, вот мы и…
— Так что копаешь, брат? — подал голос Игнат.
— Студенец открыть надоть, — взглянув на стрельца, вздохнул Ивашка и снова схватил заступ.
— А как спознал, где копать? — заинтересовался друг.
— В грамотах умных вычитал, — откалывая крупный кусок стылого дёрна, тяжело дыша, ответил Ивашка, не желая рассказывать свою удивительную историю. — А пошто спрашиваешь?
— Так лозоходец я потомственный, — улыбнулся Игнат. — Слыхал про таких?
— Слыхать-то слыхал, да глазом не видал… Не верится. Ведовство какое-то, поклонение сучку ореховому…
— Сам ты «сучок», дурилка стоеросовая, — беззлобно огрызнулся стрелец, — а умение воду и руду найти — это промысел, что от отца к сыну передаётся…
— Да что это за промысел, когда всё от прута зависит⁇
— Не всё. Воду по-разному ищут.
— А как же, коли без лозы? — удивилась Дуняша.
— Можно по скотине домашней. Лошади и собаки, когда пить хотят, начинают копать землю там, где воду чувствуют, — начал загибать пальцы Игнат, — над водяным течением собака никогда лежать не будет, а вот кошка — наоборот. Курица на подземной суводи не сядет и нестись не станет, а гуси специально гнезда вьют и яйца откладывают.
К их троице подошли казаки, обходившие караулом монастырский двор, остановились и внимательно слушали.
— Ух ты, здорово! — захлопала в ладоши Дуняша, глядя на Игната влюблёнными глазами, — а еще как?
— Можно комок промытой и высушенной шерсти уложить на расчищенную от дёрна землю, — продолжил Игнат, воодушевленный прибавившимися слушателями, — а сверху — свежеснесённое яйцо и накрыть глиняным горшком или сковородкой, да дёрном забросать. Утром, после восхода солнца, открыть и посмотреть: если шерсть и яйцо покрыты росой — вода близко; когда яйцо сухое, а шерсть влажная — вода есть, но поглубже; коли шерсть и яйцо сухие — воды нет…
— Ну а здесь, Игнат, вода будет?
— Наледь есть, влагой земля пропиталась, стало быть вода должна быть!
— Здорово! — Дуняша радовалась так искренне, что все, стоявшие рядом, поневоле заулыбались.
— А что у нас за вече? — к ивашкиному раскопу приблизился стрелецкий десятник.
— Отроки старый колодезь хотят откопать.
— Да ну? И кто ж надоумил?
— Так сами они… и лозоход у них есть.
— Даже так?… — десятский недоверчиво покачал головой, — ну, старый-то колодец по-другому откапывают.
— Это как? — опешил Ивашка.
— Для начала нужно обкопать то, что осталось от сруба, отступая примерно на сажень в каждую сторону. Копая, убирать остатки сгнившего дерева и так, пока не дойдёте до сохранившихся венцов. Коли глубина окажется приличной, то придётся расширять свой раскоп ещё более основательно, дабы он не осыпался и не похоронил вас. На глубине древесина сохраняется дольше, но это — как свезёт. Потому придётся окапываться по кругу на пять шагов, пока не дойдёте до «живого» сруба.
Ивашка беспомощно огляделся. Это ж сколько копать придется⁈
— А ну-ка, братцы, покличте моих сторожей! — кивнул десятский казакам, — хватит им сиднем у костра сидеть! Дело есть!
Откопав в глубину не более аршина, набив кровавые мозоли, хоть и работал в рукавицах, Ивашка был отстранён от дела. Более сильные и сноровистые взрослые мужики, пришедшие к тому времени из караула, в десять рук споро продолжили начатое, а вокруг толоки собиралось всё больше сочувствующих, привлеченных надеждой и реальным делом.
— Первая колодезная вода — целебная, — жадно всматриваясь в раскоп, неспешно повествовал десятник, переводя дух во время недолгого перерыва, — особо крещенская — если ею умыться, от сглаза спасёт да от порчи…
— А чтобы узнать, кто сглаз послал, надо набрать воду из трёх колодцев, и в ней увидишь лицо дурного человека, — добавил казак.
— Да куда там три! — вздохнул десятник, — нам бы один выкопать!
— В старину в каждом дворе колодцы не копали. А знаете почему? — вещал сухой, как рогатина, и седой, как лунь, старик с величественным посохом выше головы, — вода может быть разной, это пращуры наши хорошо знали. Живая и мертвая. Одна раны заживляет, другая — исцеляет, а еще и такая, что попьешь и козленочком станешь…
— Это как в сказке? — раскрыла глаза Дуняша.
— Сказка и есть, — усмехнулся стоящий рядом казак. — Я от моря до моря всю землю с караванами исходил, нигде ни живой, ни мёртвой воды не видал. Козлёночком, говоришь? Да, козлёночком стать можно, только не с воды колодезной, а с медов ставленных…
Стоявшие рядом казаки разразились хохотом.
— Не веруешь, вот и не видел, — вздохнул старик.
— Как это не верую?- возмутился казак и потянул за тесьму на шее, освобождая нательный крестик. — Верую, вот те крест, что всё добро на земле идёт от Спасителя нашего. Матушка моя мне еще дитём сказывала, что студенец водой наполнится только там, где прошли и присели отдохнуть святая Параскева или Божья Матерь. Потому и колодцы издревле у нас украшали иконами, а работники, копающие колодец, перед началом страды отправлялись в церковь, чтоб на воду не перешли плохие мысли…
— А что будет? — поинтересовалась Дуняша.
— Да много чего, — пожал плечами Игнат, — вода зацвести может, заржаветь, а то и вовсе уйти…
Все одновременно посмотрели на пересохший монастырский колодец, перевели глаза на сухой раскоп…
— Воздалось, стало быть, по греховным делам и думам нашим, — перекрестился десятник.
— Нечего нос вешать! — возвысил голос писарь, — Богородица милостива, не даст пропасть! Она над обителью нашей покров держит! Копать надо! — Он схватил оброненный заступ, прыгнул в раскоп и, размахнувшись изо всех сил, обрушил его на землю.
Почва под ногами дрогнула так, как дрожала во время наступа ордынской конницы. Появилась и побежала из одного конца раскопа в другой тонкая трещина, потом, словно льдины в половодье, накренились и разошлись куски песчаника, а из под них обильно проступила грязновато-серая мокрядь, стремительно заполняя котлован.
— Руку! Руку давай, — завопили сверху. Иван не успел опомниться, как его схватили за шиворот, поволокли, вытаскивая из разверзшегося колодезного зева.
— Слава те, Господи! — широко перекрестился десятник, — не оставил рабов своих…
— А–а-а-а-а! — многоголосо вопили собравшиеся. — Вода! Пошла вода-а-а-а!
— Давай быстрее в избу переодеться да обогреться! — засуетилась Дуняша, глядя на мокрого по пояс Ивашку. А он оглядывался очумело по сторонам, скользил по лицам радующихся сидельцев обители и счастливо улыбался, поняв, что всё не зря, и странный сон этот был, что ни говори, в руку…
Пока Ивашка переодевался, грелся на печи и сушился, стрельцы сколотили дубовую срубовину, навесили ворот, прицепили цепь и ведро, даже водицы попили, пусть и не совсем отстоявшейся. Придя вечером к колодцу, ребята увидели аккуратный, светлый сруб и рядом с ним стрелецкий караул, спешно выставленный воеводой.