Жека (СИ)

Махнув на прощание рукой, Светка исчезла в подъезде девятиэтажки, а Жека пошёл домой. Потренировать удары, почитать. Завтра уже чапать на работу с утра.
В конце лета, после расчёта, Жека получил в кассе завода 310 рублей. Из них отдал матери полтишок, остальное оставил себе. Получив в сентябре стипуху за летние месяцы, 150 рублей, добавил, и купил на барахолке джинсы-пирамиды. Варёнки, светло-синего цвета. Сверху широкие, а книзу заужающиеся чуть не до размера носков. Такие пошли по моде. В таких и бить ногами без проблем, почти как спортивки. Купил двое белых носков со значками Адидас и чёрную рубашку. Абсолютно чёрную, без рисунка. Такие как раз сейчас пошли по моде у крутых. Стричься стал на «Модельную». Чуть подороже выходило, чем «Молодёжная», но вид поприличнее стал. Чуть сзади отрастил волосы, сантиметров на пять. И иногда походил даже на чувака из телевизора. Какого-нибудь музыканта.
В сентябре Жека с удивлением увидел у половины одногруппников фиксы во рту. Летом в кинотеатрах прошёл фильм «Беспредел» про зону, и многие пацаны решили фиксануться, как герои того фильма. На золото, понятно, мало у кого деньги были, у самых богатых только, большинство, кто хотел, ставили рандолевые фиксы. У кого и на рондоль денег не было, лепили на зубы золотинки от жвачек Турбо и Дональд, и так ходили. Типа, тоже фиксатые. Жека, будучи здравомыслящим, мысленно крутил пальцем у виска, глядя на это дурачество.
Осенью ездил к деду в деревню. Помогал копать картошку. Дед, по деревенской традиции, садил не только полный огород, чуть не 25 соток, но ещё как пенсионер, брал от совхоза и на поле соток 20. Так как мать с отцом, случалось, работали по выходным, Жека с дедом копали обычно вдвоём. Дед был 1920 года рождения, и несмотря на свои 69 лет, да и в целом, разгульный образ жизни, не способствовавший здоровью, демонстрировал чудеса силы. Запрягал у соседа коня в телегу, заезжал домой, брал Жеку, и вдвоём ехали на поле, за деревню.
На поле, накопав картошки, ссыпали по мешкам. Дед легко брал 4х ведёрный мешок картошки на плечо, и тащил к телеге по полю, давя кирзовыми сапогами раскисшую землю. Накапывали много. Часть, конечно же, дед продавал кооператорам и кавказцам, разъезжавшим по сёлам, совсем небольшую часть оставлял себе. Остальное шло на корм свиньям. Дед и сам-то не заморачивался с готовкой. Ел что попроще. Далёкая война оставила на нём вечный отпечаток. Варил себе картошку в мундирах, едва отмыв от грязи, потом чистил, посыпал хрусткой крупной солью, и ел с квашеной капустой, закусывая чёрным хлебом по 10 копеек. Свиньям варил тут же, на печке, тут же картошку. Причём даже чугунки были одинаковые, и дед частенько путал, где свиньям, где себе.
Однако на одной картошке свиньи не вырастут. Приезжал в совхоз вечером, когда нет управляющего, совал сторожу бутылку, и грузил несколько мешков комбикорма из скотника. Днём, раз в неделю, ездил в магазин, и брал несколько десятков булок старого хлеба, что строжайше запрещалось, но продавщица всё равно втихую продавала знакомцам. Дед потом, осенью, приносил кусман свинины в несколько килограммов, и совал продавщице, залихватски подмигивая.
С технаря гоняли осенью на овощную базу пару раз. Перебирали картошку, привезённую с полей. «Опять картошка» — тоскливо подумал Жека, глядя на овощ, которой уже успел набить оскомину.
— А чо мы-то? — негодовали пацаны, наезжая на классуху, вместе с ними делившую все тяготы отработки. — Мы учиться должны, а не ишачить тут как папа карло. Пусть коммуняки и совки ишачят!
— Трест «Сибовощторг» — наши шефы, — объясняла классуха. — Так положено. Ребята, не вы первые, не вы последние.
Ближе к зиме Жека подрался с деревенскими, и накостылял им прямо на остановке, на виду у всех. А получилось всё до банального просто. Жека приехал к деду, набрал сумку картошки домой, подождал, пока до электрички останется двадцать минут, и не спеша, пошёл на остановку. Идти минут семь-восемь. Ходил он в то время уже со спортивной сумкой с надписью USSR наперевес, презирая рюкзаки и авоськи, считая их «совковыми». Шёл, шёл по улице, покуривал, никого не трогая. Навстречу вышел пьяный деревенский парень в грязной советской спортивке, спросил закурить. Жека вытащил пачку Аэрофлота, слегка тряхнул, чтоб одна сигарета показалась из пачки, и вежливо протянул её парню. Тот попытался грязными пальцами взять, не получилось. Выронил. Потом попытался ещё одну взять, опять выронил. Жека вытащил сигарету сам, протянул парню, однако тот решил быкануть. Сломал сигарету, бросил на землю, наехал почём зря. Вот так и связывайся со свиньями...
 
— А ты кто такой а? — хлопая свиными текущими глазами из-под сальной кроличьей шапки, медленно, растягивая слова спросил деревенский, дыша вонючим перегаром. — Ты чё за чучело тут? А? А ты чё тут ходишь пля? А ты чё а...
Жека, видя что деревенский лыка не вяжет, пожал плечами, и хотел пройти мимо, но тот схватил за ремень сумки, порвал его, сумка упала на землю, деревенский замахнулся... Жека легко блокировал удар левой, а правой чётко засадил в бороду. Деревенский поплыл, а Жека добавил ещё ногой в печень. Хрюкнув, деревенский упал в сточную канаву на краю дороги. Стал орать что-то матом, барахтаясь в ней. Жека поднял сумку, взяв её подмышку, и пошёл на остановку. Там купил билет за 20 копеек, ещё зажёг сигарету — до электрички оставалось минут 5. И тут появилось человек пять деревенских. Жека сразу понял, что по его душу. Один, кое-как согнувшись, кандылял за четырьмя другими. Согнувшийся, понятно, что тот говнодав, которому Жека насовал на деревенской улице. Позвал на помощь дружбанов.
Народу на остановке мало, и деревенские ходили, внимательно осматривая каждого. Подошли и до Жеки, стоявшего на самом краю платформы.
— Во! Вот он! — заорал заляпанный в грязи деревенский, показывая пальцем в Жеку.
Деревенские подошли ближе, расходясь в стороны, чтобы напасть с разных сторон. Жека деревенских презирал. Пацанских понятий они не знали, творили лютый беспредел. Вот и сейчас без базара решились напасть. Даже не кинув предъяву. А если бы это не он насовал их другану, и это стоял левый пацан?
Деревенские были все низкого роста, но крепкие. То, что деревенские почти все низкорослые, Жека давно уже заметил. Первый, в фуфайке и спортивной шапке пирожком, напал один. Жека подбил ему правую чашечку на ноге, и зарядил потом прямым хуком в рожу. Тот сразу осел на жопу, и закатался, визжа, держась за искалеченную ногу. Второй и третий бросились одновременно, с боков. Жека кинул правому сумку с картошкой в рожу, в это время, присев, из низкой стойки, подсёк левого, и добил потом левой же ногой, пяткой в челюху. Получилось красиво. Прямо как в фигурном катании, на одной ноге всё. Потом зарядил по яйцам правого, и шлёпнул его в нос кулаком. Сопатка хрустнула, и правый, завопив, схватился за неё, и нагнувшись, поковылял прочь. Четвёртый не стал связываться, что-то матерно крикнул, и сиганул с остановки через железнодорожную линию прямо в болото. Тот, кого Жека прибил в деревне, пьяно качаясь, последовал за ним. А тут и электричка подошла, Жека сел и поехал домой.
Потом настала зима. 1990 год запомнился многим. Уже в конце 1989 резко ухудшился ассортимент товаров в магазинах. Исчезло многое. В первую очередь сигареты. Не стало вообще никаких. Даже без фильтра. Однако они почему-то были на рынке у спекулянтов, и сразу в 10 раз дороже. «Прима» если в середине лета ещё лежала везде за 30 копеек, то сейчас за 3 рубля её можно было купить на рынках у бабок-спекулянток, торгующих с лотков и ящиков. Правда, бабки это были чисто условные. Утром привозили их на девятках крепкие парни, рассаживали по местам, клали товар. Вечером так же забирали, считали деньги. То, за что мотали срок Светкины родители, начинало становиться нормой жизни. Спекуляцию стали называть «дело». Даже мусора не гоняли с вокзального базара бабок-спекулянток. Могли подойти и разбить дубинкой бутылки с водкой, или забрать сигареты. Но и то, это если бабка на чужую точку залезла, не заплатив вокзальным мусорам.