Осколки тени и света (СИ)

Патрули на линии карантина никого силой не удерживали. Взбрело тебе в голову сунутся за черту – пожалуйста. Их дело стребовать «военный налог» и предупредить о последствиях.___________________1. Речь идет о характеристиках дара у темных магов: уровни бывают трех категорий и вне категории, виды по характеру развития – вектор и каскад, типы дара (возможность работать с силой грани) условно обозначены как «пульс», «волна» и «поток». В «потоке» отдельно выделяют самостоятельные подтипы «привратник» и «проводник». Подробнее о даре в двух первых книгах цикла «Некромант и Я»
 Глава 11 
– Куда ты шла – спросил некромант, прервав мои размышления.
– В местечко Иде-Ир.
– И ты знаешь, как туда добраться?
– Приблизительно.
Темный присвистнул с видом человека, собирающегося покрутить пальцем над макушкой.
– Что? – натопырилась я.
– Меня всегда восхищали люди-нелюди, способные на настолько героически-идиотские поступки.
– Тогда отведи меня туда сам, раз ты так восхищен.
– Я некромант, а не экскурсовод. Я поднимаю трупы, упокаиваю трупы…
– Мне не нужна экскурсия, я просто хочу, чтоб ты проводил меня до Иде-Ир.
– Поднимаю трупы, упокаиваю трупы.
– А за деньги? – предложила я, хотя никаких денег при мне и в помине не было, но возможно, я смогу достать их по прибытии на место.
– За деньги, все за деньги. – утвердительно сказал темный. – Упокаиваю трупы, поднимаю…
– Кроме трупов можешь что-нибудь поднять? За деньги?
– Хм.. – темный методично меня оглядел, уделив особое внимание округлостям. Пониже спины, повыше пупка… Вернулся к тем, что пониже спины, и похабно ухмыльнулся. – Например, что?
– Свою задницу! – не выдержала я. – И отвести меня в Иде-Ир! Идиот…
– Звездочка моя, – очень ласково произнес некромант, и я так ошалела, что замерла, уставившись на него во все глаза, но этот придурок обращался не ко мне. Он тщательно отчищал вытащенным откуда-то обрывком ветоши лезвие лопаты и говорил исключительно ей. – Не пойму никак, эта истеричная особа пытается нас оскорбить или нанять?
Тьма хранящая, у этого уникума не просто крышка хлопает, у него вообще в домовине пусто, поскольку жилец, он же мозг, встал и ушел погулять.
– Отведешь? – уточнила я.
– А работу за меня кто сделает? Мне за нее реальные деньги платят, а не воображаемые.
– Вернешься и доделаешь, дальше линии карантина твои мертвяки все равно не убегут.
– Умри, обуза. Или давай я тебе карту подарю и пошлю. В нужную сторону. И покой… иди себе с миром.
Он уже не сидел, возвышался надо мной, чуть склонившись вперед и уперев лопату в мысок сапога и держа ее между нами как посредника в споре. Светлые сферы зрачков начало затягивать мглой. Выглядело угрожающе, но меня несло по кочкам от отчаяния. Я просто хотела умереть спокойно на том кладбище, а этот псих выдернул меня обратно, не спросясь.
– Ты вообще с живыми людьми умеешь нормально разговаривать?!
– Живые! Ау-у-у-у-у-у, – завыл темный в сторону, приложив ладонь ко рту, потом приложил к уху, будто прислушивался. – Никого нет. А с собой говорить – это патология.
– А с лопатой нет? – съязвила я.
– Вот когда она мне отвечать начнет…
– А я?
– Я тебя из-за грани достал, забыла? Ты порченый продукт. Смирись и живи теперь с этим.
Он перехватил лопату, нагнулся, поддел лямку рюкзака, закидывая на плечо, нервно колданул что-то на кострище – остатки хвороста и тлеющие угли превратились в черный сыпучий песок и осели – и ломанулся прочь с поляны в противоположную от реки сторону.
Я стояла с комом в горле и чувствовала, как вновь натягивается, оживает петля договора, будто этот псих одним своим присутствием невероятным образом ослаблял действие привязки. Через полчаса я буду чувствовать врезающуюся в шею и поперек сердца леску, силы начнут таять, станет трудно дышать, потом я лягу, как лежала на том кладбище, буду вспоминать свою никчемную жизнь и ждать, когда грань милосердно распахнет врата, за которыми, может быть, и я очень этого хочу, меня встретят мои родители.
 
Отдалившиеся шаги стихли, затем вернулись. Некромант стоял на краю поляны.
– Ну? Идешь, нет?
* * *
Когда мы только отошли от места стоянки, каланча проворчал что-то про обузу, остановился и, поглядывая на воткнутую черенком в землю лопату, будто хотел удостовериться, что та не станет ревновать за внимание ко мне, порылся по карманам плаща и достал маленькую керамическую баночку. Испачкал содержимым свой палец, а потом мой лоб.
У меня заслезились глаза. От запаха. А этот только чуть носом повел. Потом, правда, принюхался основательнее, сунув вышеозначенный нос едва не в банку, втягивая запах обеими ноздрями. Меня передернуло. Некромант с сожалением поморщился, пару секунд помечтал и сжал пальцы – баночка с остатком смеси прыснула мельчайшей черной пылью.
Затем шествие продолжилось, а темный будто забыл, что я вообще за ним иду. Ну, как иду… Несусь, напоминая о себе звуками разной степени недовольства. Не специально, просто забег по пересеченной местности никогда не был моим обычным времяпрепровождением. Затем я слегка выдохлась. Сначала отставала на полшага, потом на шаг, потом на три, потом стала жалеть, что я не рюкзак, притороченный к некромантской спине.
Я стерла пятки, вспотела как лошадь, до оскомины налюбовалась унылым пейзажем, где кусты чередовались зарослями непролазной колючей травы, хрустящей под ногами, как чьи-то кости, фигурно изодрала подол об эту же траву и возненавидела собственные волосы, лезущие в глаза, нос и рот, которым еще и букашек наловила. Я придумала тысячу и одно прозвище для лося, забыла все, кроме последнего и начала сначала. Нужно же было как-то отвлекаться от стертых пяток и щиколоток? В общем, последние полчаса под ноги я особенно не смотрела, так что когда в меня внезапно врезался рюкзак, вернее, я в него, все слова сразу и вспомнились.
Темный стоял на краю выжженного пятна и созерцал. Что можно было созерцать на этой проплешине – не ясно, но его это явно увлекло. Он не среагировал ни на мой богатейший словарный запас, ни на то, что удерживая себя от падения, я какое-то время почти всем туловищем повисла на рюкзаке. Даже не шелохнулся.
Некромант упер в землю черенок лопаты, которую нес режущей кромкой вверх, смотрел на пятно и прокатывал деревяшку между ладонями туда-сюда. Лезвие на повороте пускало мне в глаз яркий блик, поддувающий ветер холодил взопревшую под платьем спину. Да, именно из-за последнего меня обсыпало мурашками, когда этот бродячий философ глянул одним глазом через плечо. Зрачок расползся почти во всю радужку, оставив тонкий край, будто темный дурнишника пожевал. Проверяет, не убилась ли я снова, только более изощренным способом? Хоть лопатой крутить перестал.
– Под ноги смотри, – буркнул он.
Расстроился, что не убилась? Проверял, не стерся ли очередной шедевр с моего лба? Отвернулся и снова вперился в проплешину.
– Не нравится мне это, золотце, обходить долго, напрямик с обузой тащиться…
– Никаких нервов не хватит, моя радость, – заискивающе ответила я вместо лопаты.
На меня снова уставился странный глаз, и я заткнулась.
– Идти след в след, на три шага позади, не орать, не делать резких движений. Если скажу замереть – замрешь и дышать перестанешь, даже если за ноги станут жрать. Поняла?
Я кивнула.
– Умничать она мне будет…
Хочу обратно на поляну с гулями и комарами. Там этот, кто бы он ни был, хоть на человека был похож. Утром, после пробуждения. Моего, естественно.
Опять ломанулся без предупреждения, так что я умудрилась отстать не на три, а на все десять шагов, правда, нагнала быстро. Некромант шел вдвое медленнее, чем раньше, и от него ощутимо тянуло тьмой, как и от места, по которому мы тащились.
Время, проведенное в доме Холинов, ритуал и рождение ребенка будто добавили моему внутреннему анализатору чувствительности, потому что идя за некромантом, я вполне уверенно отделяла фон окружающий, от облака силы, излучаемой моим проводником. Когда в Холин-мар не было посторонних (а ими априори считались все, кто не носил фамилию Холин) ни Драгон, ни Эдер не прятали свою силу полностью, ослабляя экранирующие щиты, как ослабляют галстуки или расстегивают верхние пуговицы застегнутых под горло рубашек в домашней обстановке. Слугам-конструктам было все равно, со мной никто особенно не считался. Я постепенно привыкла. А может мне тоже, как слугам, стало все равно. Сейчас было схожее ощущение: придавливающий волю гнет и тишина, в которой растворяются и глохнут звуки.