Зеленый король

— Почти, — ответил Климрод, одаривая его сияющей улыбкой.
— Черт бы вас побрал, — воскликнул Сеттиньяз по-французски, — иногда вы меня раздражаете, просто до бешенства! Ну хорошо, и каковы же должны быть мои высшие ставки на этих торгах?
— Один фунт и шесть пенсов. За каждое судно, разумеется.
В его серых расширившихся глазах под длинными темными ресницами — так по крайней мере показалось Сеттиньязу — промелькнуло что-то бесовское. Но и веселое.
— 27 -
Была уже ночь, когда Реб Климрод и Диего Хаас в тот же день вышли из самолета в аэропорту Парижа.
Как и условились, они тут же расстались; Реб не сказал, куда идет, а Диего отправился туда, куда ему велел Реб. Он приехал в отель «Георг V». Там он потребовал доложить о себе и очень скоро оказался в обществе двух созданий женского пола, вероятно, француженок весьма легкого нрава.
— Ну что ты еще придумал, негодяй, — спросил у Диего мужчина, сидевший между двумя созданиями.
— Бойтесь блондинки, — ответил Диего тоже по-испански. — Это переодетый мужчина.
В глазах собеседника появилась тревога:
— Ты в этом уверен?
— Нет, я сказал это шутки ради, — ответил Диего, целуя блондинку в губы.
— Здравствуй, дядюшка Освальдо. Как поживает Мамита?
— Твоя мать, говоря иначе, моя сестра, обезумела от горя, гнева, отчаяния и стыда. Она считала, что тебя уже несколько недель нет в живых, пока ты не соизволил прислать из Квебека открытку.
— Из Монреаля, — уточнил Диего приглушенным голосом (он с головой ушел под юбки блондинки, чтобы быть готовым ко всяким неожиданностям).
— Что ты делал в Канаде? Там же одни медведи и снега.
— Дела, — сказал, успокоившись, Диего (блондинка оказалась женщиной). — Кстати, о делах. Вы устроили мне это свидание завтра утром?
— Claro que si [42], — ответил дядя Освальдо.
Это был мужчина лет пятидесяти, у которого был тот же нос с горбинкой, те же глаза и даже тот же рот, что у старшей сестры, но те же самые черты, которые у Мамиты дышали непреклонной и решительной волей, на лице дяди Освальдо с годами смягчились. Хотя он и был очень богат, — правда, свое состояние он не заработал, а получил по наследству, — дядя Освальдо, по мнению Диего, был еще и почти умным человеком. Он не отрываясь смотрел на племянника и пыжился вовсю, стремясь казаться властным:
— На кой черт тебе понадобились все эти диковинные штуки?
Диего улыбнулся, в его глазах словно горели два солнца:
— Разве я вас спрашиваю, что вы собираетесь делать с этими сеньоритами? Когда вы приехали в Париж?
— Позавчера, — ответил дядюшка Освальдо.
— Вы ее видели перед отъездом из Буэнос-Айреса?
— Мамиту?
— Нет, — терпеливо возразил Диего. — Не Мамиту. Ее.
В данном случае речь шла о Еве Дуарте, более известной под именем Евы Перон, которую дядя Освальдо много лет назад устроил журналисткой на Радио Бельграно; он владел частью его акций.
— Да, — сказал дядя Освальдо. — Я встречался с ней. Я передал ей все, о чем ты меня просил, и она ответила согласием.
— Если учесть, сколько вы ей отваливаете на ее паршивые так называемые социальные проекты, то вряд ли она могла вам отказать. А письмо? Олух его подписал?
— Диего, не забывай, что ты говоришь о нашем любимом президенте и о самой восхитительной женщине нашего века.
— Пошел он в ж…, — сказал Диего, уткнувшись носом в корсаж блондинки.
— Он подписал. Но если бы твоя матушка знала, что я тебе помогаю, что я вообще с тобой разговариваю, она выцарапала бы мне глаза.
Голова Диего — и все остальное — пробилась наконец-то сквозь заслон из шелестящих кружев. Снова послышался его приглушенный голос:
— А если бы моя тетя Мерседес знала, что вы делаете с этой брюнеткой, она выцарапала бы вам еще кое-что.
Он встретился с Ребом Климродом на следующий день, в полдень.
Тот самолет, в который они с Ребом сели в полдень 29 декабря 1950 года, доставил их в Копенгаген, а оттуда — после короткой остановки — в Хельсинки. Их аргентинские паспорта вызвали лишь улыбки: ведь не каждый день встретишь аргентинцев на севере Европы.
Диего хорошо помнит, что он ужасно зяб во время переезда в отель, который был похож на белый собор с зеленоватыми куполами. Потом ему уже некогда было думать о себе, он лишь исполнял то, что делал или приказывал ему делать Реб.
Ибо в Хельсинки, вероятно, в результате отлично, до мельчайших деталей продуманного плана, их ожидало трое. Первого звали Харлан, ему было около семидесяти лет, и он оказался ирландцем; второй был русский — очевидно, высокопоставленный чиновник — с бледными, совершенно ледяными глазами и звался Федоровым; третий, кого Диего видел впервые, был Джордж Таррас.
— Вы раздеваетесь догола и хлещете себя, — сказал Джордж Таррас.
Он громко расхохотался, увидев изумленную физиономию маленького аргентинца.
— Вы что, никогда не парились в сауне?
— У нас в Аргентине, — сказал Диего, — сауна есть у каждой коровы. Им достаточно греться на солнце.
Раздевшись, он вошел в кабину. Сухой жар заставил его пошатнуться. Сев на скамью, он подумал: «Если добавить немножко масла, соли, перца, потом гарнир, то через три минуты я буду готов. Надеюсь, этим типам нравится мясо с кровью». Он пристально поглядел на своего спутника:
— Вы американец?
— Да, — с улыбкой ответил Таррас. — Вы ведь ничего не понимаете в том, чем сейчас занят Реб, не так ли?
— Я никогда ничего не понимаю в том, что делает Реб, никогда. А хлестать себя надо этими штуками?
— Это березовые ветки. Валяйте, не бойтесь. Могу я называть вас Диего? Реб мне о вас рассказывал.
Диего выжидал. Еще не родился и вряд ли когда родится человек, способный задавать ему вопросы или заставить что-либо рассказать о Ребе. Диего ушел в себя.
— Не волнуйтесь. — сказал Таррас, — я ни о чем спрашивать не буду, Наоборот, Реб просил меня посвятить вас в курс дела, пока он ведет переговоры с Харланом и русским. Вам известно, кто такой Харлан?
— Ничего мне неизвестно, — ответил Диего. — Ничегошеньки. Я подлинное чудо неведения.
— Харлан, как бы сказать, профессиональный революционер, В частности, он был в Ирландской Республиканской Армии вместе с человеком по фамилии Лазарус… или, смотря по обстоятельствам, О’Си. Вам знакомы эти фамилии?
— Нет, — сказал Диего. — Никого я не знаю.
— Но Харлан делал революцию не только в Ирландии. Итак, он был очень близок с неким Ульяновым, более известным под именем Ленина. Вы когда-нибудь слышали о Ленине?
— Ха-ха! — заметил Диего.
— Харлан тоже один из моих старых друзей. Это чистое совпадение. Я свел Харлана с Ребом, а Харлан даст Ребу возможность попытаться провести задуманную Ребом операцию, на которую я не поставил бы… — Таррас прервался для того, чтобы энергично похлестать Диего по груди и плечам, — да не бойтесь вы веника, старина.., на которую я не поставил бы даже десяти центов. Диего, вам известно, чего хочет добиться Реб?
— Нет.
— Вам это прекрасно известно. Реб хочет приобрести шестнадцать танкеров из флота Мэйджора, или Майореску. Если он пойдет обычным путем — путем покупки их на аукционе в Лондоне, — он ничего не получит. Даже если бы сейчас у него были миллионы свободных долларов — а их нет, — любой из этих греков, или Людвиг, или Гетти, норвежская или британская группа обошли бы его — ставлю десять против ста — на аукционе. У него нет никакого шанса.
— Что? — спросил Диего, окончательно решив вообще рта не раскрывать. Он был в таком состоянии, что спроси его, мужчина он или женщина, то задумался бы над ответом.
— Реб пытался приобрести танкеры. От его имени я в последние месяцы объездил весь мир. Было время, сразу после войны, когда танкер можно было купить по цене «роллс-ройса». Он стоил дешевле потраченного на его постройку металла. Поэтому греки, Людвиг и прочие закупили сотни танкеров. Эти времена миновали, мой юный Диего. Сегодня единственный путь заполучить танкер — это его построить. Реб попробовал и это. Я ездил в Швецию, Норвегию и Германию, побывал на верфях. Дело не пошло, они отказали. И знаете, почему?