Зеленый король
Но в конце концов странный тон, которым он произнес слова «этой ночью», возбудили любопытство и какое-то раздражение в душе Сеттиньяза. 20 января 1961 года во второй половине дня они с Таррасом поехали к дому, расположенному в горах у озера Валензе.
До этого Сеттиньяз и члены семьи Пейдж присутствовали на оглашении завещания Чармен. После смерти молодой женщины осталось примерно двадцать три миллиона долларов. Десять миллионов унаследовали ее племянники и племянницы — такую сумму она сама получила в день совершеннолетия в 1947 году, — а остальное предназначалось Детскому фонду Организации Объединенных Наций.
— По крайней мере Климрод не воспользовался ее деньгами, — заметила теща Сеттиньяза.
Весь персонал был уволен, получив невероятно щедрое вознаграждение. Дом представлял собой большое белое здание в три этажа; он был очень красив, стоял в глубине парка в двенадцать гектаров, рядом были расположены служебные постройки и конюшня; Дэвид Сеттиньяз, бывавший здесь два-три раза летом и весной, знал, что в это время года парк утопал в цветах. В доме было примерно тридцать роскошно обставленных комнат.
Глубокой ночью машина Тарраса и Сеттиньяза въехала на длинную аллею, вдоль которой росли огромные вязы. Все без исключения окна и балконы были освещены. В первый момент они решили, что здесь происходит какая-то встреча.
Затормозили у подъезда, украшенного двумя рядами колонн. Черные лакированные двери были широко распахнуты.
Вошли.
И сразу почувствовали запах. С тревогой переглянулись, но беспокойство еще сильнее возросло, когда они увидели, как по черному ковру, покрывающему часть белых ступеней, медленно стекает бензин.
И сразу вслед за этим на верху парадной лестницы показался Диего. В руке он держал канистру.
— Вы прибыли вовремя, — сказал он. — Через несколько минут было бы поздно. Реб сказал: «Если что-нибудь в доме интересует их — что бы то ни было, пусть возьмут…» Так давайте же, — закончил Диего. — Но побыстрей.
— Что вы собираетесь делать? — спросил Сеттиньяз.
Диего поднял канистру, которую держал в руках, и вылил оставшийся в ней бензин за перила. Жидкость чуть замочила брюки Джорджа Тарраса.
— Извините, господин Таррас, — сказал Диего. — Вы, конечно, догадались, что я собираюсь делать?
— Это довольно ясно, — заметил Таррас.
Сеттиньяз сделал два шага по направлению к лестнице.
— Т-ш-ш-ш, — зашипел Диего. — Смотрите.
Он поднял правую руку и показал золотую зажигалку. Чиркнул. Загорелся маленький огонек. Диего улыбнулся:
— Теперь в этом доме столько бензина, что можно поджечь весь Цюрих. Я сам в нем утопаю. Еще шаг, Сеттиньяз, и мы сгорим вместе. Поднимитесь и увидите…
— Дэвид, во имя всего святого, вернитесь, — вмешался Таррас.
Сеттиньяз с досадой подчинился.
— Вам обоим пора уйти, — сказал Диего. — Отгоните вашу машину. Я бы не хотел, чтобы вы или она сгорели. Реб не приказывал мне сжигать и вас.
Он смеялся, все еще держа горящую зажигалку над лужей бензина.
— Пойдемте, Дэвид.
Таррас потащил своего товарища на улицу, на снег, утрамбованный бесконечными хождениями в последние дни.
— Садитесь за руль и отгоните машину куда-нибудь подальше, Дэвид, прошу вас…
— Нужно его... остановить, — дрожа от гнева, сказал Сеттиньяз. — И предупредить полицию.
— Закройте рот и не глупите, отгоняйте вашу чертову машину, поживее, студент Сеттиньяз, — невозмутимо сказал Джордж Таррас, на этот раз изменив изысканному стилю, которым обычно изъяснялся.
Он подождал, пока машина отъедет, а затем снова поднялся на ступеньки. И тут нос к носу столкнулся с Диего Хаасом, который выходил из дома с двумя другими канистрами. Таррас поднял руки:
— Я вовсе не намерен мешать вам.
— Знаю, — буркнул Диего. — Реб так и сказал мне. Он прошел мимо Тарраса, чуть не задев его и не обращая на него никакого внимания.
— Осторожно, профессор, уберите ноги.
Полился бензин. Диего опустошил канистры, выплеснув жидкость на резные ставни. Затем пошел к служебным помещениям и при ярком, как днем, свете горящих ламп Таррас увидел, как из других канистр он обливает одноэтажные постройки и конюшню.
Таррас отошел в сторону, прислонился к стволу лиственницы, стоявшей метрах в пятидесяти. Зубы у него стучали, все тело трясло, и он не знал, что было тому причиной — холод или охватившее его возбуждение. Он услышал скрип снега под ногами Сеттиньяза, который молча встал с левой стороны.
— Успокоились, Дэвид?
— Да.
— Теперь вы понимаете?
— Да, кажется. Но это ужасно.
— А кто, черт возьми, утверждает обратное? — сказал Таррас. И подумал: «Быть может, Реб стоит где-то недалеко от нас, невидимый в ночи, неподвижный, только глаза расширены, как у ночной птицы, а душу жгут все огни ада. Господи, этот человек, наверное, страдает, как никто другой…»
Первый огонь загорелся несмело и будто с оглядкой. Голубоватое пламя побежало по перилам деревянного балкона, окружавшего фасад дома. А затем огонь разгорелся, и желтый свет ослепил все вокруг. В ту же секунду, так неуместно, что Таррас подумал, уж не бредит ли он, прозвучали глухой топот лошадиных копыт и ржание.
Но эти звуки были вполне реальными: опять появился Диего, который сидел верхом на рыжей кобыле с тремя белыми отметинами на ноге и вел за собой на очень длинной узде еще восемь лошадей. Он погнал их галопом подальше от пламени, но очень скоро перешел на шаг и подъехал к двум мужчинам.
— Реб ничего не сказал мне о лошадях. Но он знает, что я люблю их больше всего на свете.
Обернувшись, он посмотрел на белый дом. Затем размахнулся и бросил зажигалку в холл.
В ту же секунду взметнулось пламя.
И вдруг Диего издал дикий вопль, лошади тут же бросились в галоп по снегу, и ночь мгновенно поглотила их.
— 38 -После этого практически никто, кроме Диего Хааса, более или менее доверявшего Джорджу Таррасу, не мог рассказать, что происходило с Королем.
Хотя многие встречались и говорили с ним.
Братья Петридис, Алоиз Кнапп, Поль Субиз, китаец Хань, Роджер Данн, Эрни Гошняк, Франсиско Сантана, а также Генри Чане с Этель Кот и, разумеется, Сеттиньяз и Таррас, каждый по нескольку раз на день, а то и в течение ряда дней общались с ним. Пять лет после смерти Реб Климрод без конца разъезжал по миру, появляясь в самых неожиданных местах, где никто не ожидал его увидеть. Например, к Ханю, который окопался в Гонконге и
Сингапуре, он наведывался добрый десяток раз в начале шестидесятых годов, в частности в 1963-м, когда Климрод начал создавать заводы и фабрики в Юго-Восточной Азии, сделав упор на текстильную промышленность и микроэлектронику.
По меньшей мере пять лет, вплоть до 1966 года, он продолжал развивать сложнейшую сеть своих предприятий. В тот же период Сеттиньяз приступил к новой систематизации документов с использованием компьютера. Это было время, когда он увеличил площадь своих помещений на Пятьдесят восьмой улице, заняв дополнительно семьсот квадратных метров на другом этаже, где в разместил информационную службу.
«Я следил за передвижениями Реба. Сам же он в те редкие дни, когда мы встречались или когда он звонил мне по телефону, никогда не говорил, где находится я куда едет. Все чаще и чаще он прибегал к посредничеству Черных Псов, число которых значительно выросло и к 1955-1956 годам достигло двадцати шести человек Что касается Черных Псов, то он, в сущности, усовершенствовал механизм, который использовал в самом начале я который полностью оправдал себя. Большая часть этих людей (четырнадцать, если быть точным) были румыны, многие из них — евреи, но не все, и в основном американские граждане, но не только американцы. Я не очень хорошо знаю румынскую диаспору, тем более причины, вынудившие уроженцев Валахии, Молдавии и ряда районов Трансильвании эмигрировать в другие страны в период между двумя войнами в после 1945 года. Но, если прислушаться к тому, что говорит Климрод, создается впечатление, что эти чертовы румыны рассеялись по всей земле. Однажды, например, в моем кабинете появился, некий Димистрих (это ненастоящее его имя) с австралийским паспортом; он сообщил мне, что Реб создал три новые компании, одна из них — авиационная, две другие — горнодобывающие — в Новом Южном Уэльсе и в Перте, „вотчинах“ Ханя. Но каково бы ни было их происхождение или национальность, этих людей объединяла безоглядная и даже фанатичная преданность Климроду, и если бы через минуту после того, как они передали порученное им послание, я попросил бы их рассказать мне о Ребе Климроде, они, конечно, уставились бы на меня своим непроницаемым взглядом спросили: „Как, вы говорите, его зовут?“