Мистер Кэвендиш, я полагаю (ЛП)
В любое другое время, от любой другой женщины… черт, после любого другого поцелуя, он мгновенно почувствовал бы раздражение. Но что–то в тоне Амелии, во всем ее лице, которое еще сохраняло соблазнительное неуверенное выражение, вызвало полностью противоположную реакцию, и он рассмеялся.
— Что тут смешного? — требовательно спросила она. Хотя, на самом деле, ничего не требовала, поскольку все еще была настолько сбита столку, что не могла на чем–либо настаивать.
— Понятия не имею, — сказал он честно. — Лучше повернитесь, я вас одену.
Ее рука взметнулась к застежке сзади на платье, и она удивленно приоткрыла рот, при этом он так для себя и не решил, поняла ли она, что он расстегнул две ее пуговицы. Она попыталась застегнуть их самостоятельно, и ему понравилось наблюдать за ее бесплодными попытками, но спустя приблизительно десять секунд неуклюжих дерганий за воротничок, он сжалился над нею и мягко отвел в сторону ее пальцы.
— Позвольте мне, — тихо произнес он.
Как будто у нее был выбор.
* * *Его пальцы двигались медленно, хотя каждая клеточка его мозга знала, что застегнуть платье — дело быстрое. Но он был загипнотизирован открывшимся маленьким участком ее кожи, похожей на кожицу персика и принадлежавшей исключительно ему одному. Мягкие белокурые завитки волос скользнули по ее затылку, и когда его дыхание касалось ее, ее кожа, казалось, трепетала.
Он наклонился ниже. Он не смог удержаться, и поцеловал ее.
И она снова застонала.
— Нам лучше вернуться, — резко произнес он, делая шаг назад. И тут он понял, что ему ни за что не удастся застегнуть последнюю пуговицу ее платья. Он тихо выругался, поскольку еще раз дотронуться до нее было идеей неудачной, но и позволить ей вернуться в дом в таком виде он не мог, а потому с удвоенной энергией снова взялся за ее пуговицы.
— Готово, — отчитался он.
Она повернулась, с опаской поглядывая на него. Это заставило его почувствовать себя совратителем невинных.
И что странно, он вовсе не возражал. Он протянул ей руку.
— Я провожу вас в дом?
Она кивнула, и его тотчас охватило странное, несвойственное ему жгучее желание…
Знать, о чем она сейчас думает.
Забавно. Прежде ему никогда не хотелось выведать мысли другого человека.
Но спрашивать он не стал. Поскольку никогда раньше так не поступал. И действительно, какой в этом смысл? В конечном счете, они и так поженятся, а следовательно, имеет ли значение, о чем каждый из них думает?
* * *Раньше Амелия и не подозревала, что щеки могут пылать от смущения в течение целого часа. Но, оказывается, могут, потому что, когда вдова перехватила ее в холле, по меньшей мере, спустя шестьдесят минут после того, как Амелия вернулась в гостиную к Грейс и Элизабет, вдовствующая герцогиня бросила всего лишь один взгляд на ее лицо, и ее собственное пошло почти фиолетовыми пятнами от ярости.
Теперь Амелия замерла наподобие дерева в холле, вынужденная оставаться неподвижной, как и вдова, стоявшая хоть и далеко от нее, но голос которой выдал поразительное крещендо:
— Проклятье, чертовы веснушки!
Амелия вздрогнула. Вдова ругала ее за веснушки и прежде, считая, что их количество выражается двузначным числом, но впервые она вдруг стала сквернословить.
— У меня нет новых веснушек, — выдавила из себя Амелия, задаваясь вопросом, как Уиндхем смог избежать данной сцены. Он мгновенно исчез, как только вернул ее, покрасневшую от смущения, в гостиную, сделав легкой добычей для вдовы, которая всегда испытывала к солнцу те же чувства, что и летучая мышь–вампир.
Что восстанавливало некую ироничную справедливость, поскольку Амелия испытывала к вдове те же чувства, что и к мерзкой мыши.
Вдова несколько умерила свой пыл.
— Что вы только что сказали?
Поскольку Амелия никогда прежде ей не возражала, вдову не могла не поразить ее реакция. Но, казалось, в эти дни Амелия вообще вела себя не так, как обычно, а уверенно и дерзко. Потому, сглотнув, она произнесла:
— У меня не появилось новых веснушек. Я смотрела в зеркало в комнате для леди и считала.
Это была ложь, но притом очень убедительная.
Вдова поджала губы, став похожей на рыбину. Она сверлила взглядом Амелию в течение добрых десяти секунд, что на девять секунд дольше обычного, заставив Амелию слегка поежиться. После чего вдовствующая герцогиня рявкнула:
— Мисс Эверсли!
Грейс практически выскочила из дверей гостиной в холл.
Вдова, казалось, не заметила ее появления и продолжила свою тираду.
— Неужели никого не заботит наше имя? Наша кровь? Господь — свидетель, я — единственная в этом омерзительном мире, которая понимает важность… значение…
Амелия в ужасе уставилась на вдову. Мгновение казалось, что та готова заплакать. Но это было невозможно. Стоящая перед ней женщина физически была неспособна пролить ни слезинки. В этом Амелия не сомневалась.
Грейс вышла вперед и, поразив их всех, обняла вдову за плечи.
— Мэм, — сказала она успокаивающе, — у вас был трудный день.
— Он не был трудным, — резко оборвала ее вдова, скидывая руку с плеч. — Он был каким угодно, но только не трудным.
— Мэм, — снова попыталась Грейс, и Амелия опять поразилась мягкому звучанию ее голоса.
— Оставьте меня в покое! — взревела вдова. — Я должна заботиться о своей династии! Вы же — ничто! Пустое место!
Грейс отшатнулась от нее. У Амелии сдавило горло, и она не знала от чего, была ли она близка к слезам или же к абсолютной ярости.
— Грейс? — осторожно позвала Амелия, не будучи даже уверенной, о чем же она спрашивает, просто ей казалось, что она должна хоть что–то произнести.
В ответ Грейс быстро качнула головой, что ясно означало, не спрашивай, оставляя Амелию в неведении, что же такого случилось прошлым вечером. Почему все вели себя так странно. И Грейс, и вдова, и, конечно, Уиндхем.
Кроме его теперешнего исчезновения. По крайней мере, это произошло точно так, как и ожидалось.
— Мы проводим леди Амелию и ее сестру домой в Берджес Парк, — приказала вдова. — Мисс Эверсли, распорядитесь, чтобы немедленно подали нашу карету. Мы поедем с нашими гостями, а затем вернемся в собственном экипаже.
Губы Грейс приоткрылись от неожиданности, но она, зная вдову, привыкла к ее внезапным капризам, а потому кивнула и поспешила выполнять приказ.
— Элизабет! — в отчаянии позвала Амелия, пытаясь определить местонахождение сестры в гостиной через открытую дверь. Изменница уже вскочила на ноги и кралась прочь, бросая ее один на один со вдовой.
Амелия настигла ее и схватила за локоть, цедя сквозь зубы:
— Сестренка, дорогая.
— Мой чай, — попробовала слабо сопротивляться Элизабет, продвигаясь вглубь гостиной.
— Уже остыл, — решительно отмела ее отговорку Амелия.
Элизабет попыталась вяло улыбнуться в направлении вдовы, но кроме гримасы у нее ничего не получилось.
— Сара, — сказала вдова.
Исправлять ее Элизабет не стала.
— Или Джейн, — слова вылетали отрывисто, даже зло. — Ты кто?
— Элизабет, — представилась девушка.
Глаза вдовы сузились, как будто она ей не верила, крылья носа весьма непривлекательно зашевелились, когда она произнесла:
— Я вижу, что вы снова сопровождаете свою сестру.
— На самом деле она сопровождает меня, — возразила Элизабет. Амелия была совершенно уверена, что это самое спорное предложение, когда–либо произносенное сестрой в присутствии вдовы.
— В каком смысле?
— Э–э, я возвращала книги, одолженные моей матерью, — запинаясь, промямлила Элизабет.
— Ба! Ваша мать не читает, и все мы это знаем. Это глупый и откровенный предлог оправить ее, — она повернулась к Амелии, — к нам.
Амелия приоткрыла рот от удивления, поскольку всегда считала, что вдова хочет ее у себя видеть. Не то чтобы она нравилась вдове, просто та хотела, чтобы Амелия поспешила выйти замуж за ее внука, и, таким образом, могла бы начать выращивать маленьких Уиндхемов в своем животе.