Цеховик. Книга 2 Движение к цели
– А что это, мы на «ты» уже? – спрашивает он, но я вижу, что мои слова пробили охрененную дыру в его черепушке.
– Пардон муа. Погорячился. Сейчас я вернусь туда и скажу, что сделал звонок своему покровителю и вы нас отпустите. Но только его для порядка тоже сначала дёрнете и допросите, как Сидорова. Если будет просить, дайте позвонить. Только он не будет, потому что боится, что батя его узнает. А я ему скажу, у меня есть человек, который вопросы реально решает.
– И как я вас выпущу?
– Блин. Ну чё смеяться-то? Уж выпусти… те как-нибудь. Только мне надо, чтобы вы пришли ко мне домой и извинились от имени всей советской милиции, что меня по ошибке не за того приняли. Или скажете, что я вам помогал и вы мне благодарность объявляете. Грамоту дайте. В общем, что угодно. Потому что сейчас родители у меня морги и больницы обзванивают. И милицию тоже. И ваш дружбан Рыбкин уже возможно выяснил, что я здесь. И если я скажу… да всё равно что я скажу, что бы не сказал, меня из дому хрен выпустят в ближайшие полгода, и накрылся наш Каха.
Он закуривает и выпускает дым в потолок. Выкурив две сигареты, встаёт и, открыв дверь, зовёт Зарипова.
– Ладно, – говорит он. – Добро. Размажем эту мразь.
– Как партнёры, да?
Он молчит.
– Товарищ генерал-майор, как партнёры, да?
– Давай попробуем.
Когда я возвращаюсь в камеру, Каха мечется, как тигр в клетке.
– Сдал меня? – бросается он ко мне. – Сказал кто я?
– Дурак что ли? Я ж тебе пообещал не говорить. Ну ты в натуре по себе не суди.
– Чё так долго?
– Дозвониться не мог.
– Тебе дали позвонить? – удивляется он.
– Я умею убеждать. Скоро отпустят. Не ссы. Ты главное продержись, сам не расколись.
– Сидоров! – вызывает Зарипов.
Каха уходит, оглядываясь на меня. С ним капитан разделывается довольно быстро и вскоре он возвращается.
– Ну чё? – спрашиваю я.
– Сказали, утром за нас возьмутся, а сейчас пока так, типа ни о чём, потрепаться от скуки.
– Да щас отпустят, вот увидишь. Замнут всё и отпустят.
Примерно через полчаса нас действительно отпускают. Мы выходим и встречаем в коридоре… моих родителей. Каха быстро проскальзывает мимо и, кивнув на прощание, выскакивает за дверь.
Мама вся в слезах бросается ко мне.
– Что случилось, Егор?! – в ужасе спрашивает она.
Я не успеваю ответить, потому что появляется табачный капитан и приглашает нас в свой кабинет. Он просит прощения и довольно убедительно рассказывает, что я помогал в проведении операции и должен был указать преступника, который участвовал в нападении на меня, тогда ещё. И потом опознание, и ещё какая-то хрень… В общем, несёт ахинею. Но обещает наградить грамотой за помощь органам.
Родители проникаются гордостью за сына, выполнявшего гражданский долг и на волне облегчения, испытанного от благополучного разрешения их переживаний прощают капитана, меня и всю советскую милицию. Они отказываются от мысли писать жалобу и Капитан выделяет машину, чтобы нас подвезли к самому дому.
– Ну ты мог хоть из автомата позвонить или из кабинета капитана этого?
– Да там всё так было устроено, что вообще никаких коммуникаций. Будто это я подозреваемый, а не он.
– А кто это, который из них, это тот Каховский?
– Что-ты, выяснилось, что он-то был совсем не причём. Он просто мимо проходил и хотел за меня вступиться, а ему тоже досталось. Там как-то запутано всё оказалось, но хулиганов так и не нашли.
– Невероятно, – замечает отец.
– Только этого Джагу, наверное и осудят по делу. Это тот, который…
– Да-да, – говорит папа, – я помню, кто это.
Мы выходим из машины и идём к подъезду. Но, как известно, место встречи изменить нельзя и всё всегда повторяется снова и снова. Вообще всё в нашей жизни.
Из тени нам навстречу шагает тёмный силуэт. Это фигура женщины.
– Егор! – восклицает она. – Нам нужно поговорить!
Я сразу же узнаю её голос. Это лейтенант милиции Лидия Пирогова.
4. Передышка
Мать замирает, а отец хмыкает.
– Вам тоже переночевать, девушка? – спрашивает он.
Лида не сразу отвечает, как бы пытаясь понять, о чём идёт речь.
– Нет… Нет-нет, мне ночевать не нужно. Мне только поговорить.
– Может, – вступает мама, – ты нас представишь, Егор?
– Это Лидия Фёдоровна Пирогова. Лейтенант милиции. А это мои родители.
– Так мы же только оттуда, – удивляется мама.
– А она из другой, из экономической. Вы не будете возражать, если я приглашу Лидию домой, чтобы не стоять на морозе?
– Не поздновато ли для визитов? – проявляет отец недовольство полицейским произволом.
– Я ненадолго, – заверяет Лида. – Впрочем, можем и здесь переговорить. Только мне один на один с Егором нужно.
– Нет уж, лучше дома, – моментально реагирует мама. – Только, я хочу понимать, это официальный разговор или допрос? Что это? Если да, я буду присутствовать, потому что мой сын не совершеннолетний.
– Лидия Фёдоровна, – успокаиваю я маму, – очень хорошо знает, что я несовершеннолетний.
– Нет, разговор не официальный, – отвечает Лида и ёжится, пряча лицо в пушистый песцовый воротник.
Мы поднимаемся. Мама с отцом идут на кухню, готовить ужин и закрывают дверь, чтобы не мешать нам разговаривать. Кто-то, наверное отец, делает погромче радио.
«Ленточка моя финишная,
Всё пройдёт и ты примешь меня,
Примешь ты меня нынешнего.
Нам не жить друг без друга», – доносится из кухни голос Лещенко.
Это он зря. В смысле, Лев Валерьянович. Нам сейчас таких песен не надо. Мы садимся на диван вполоборота друг к другу и молчим. Раджа стоит напротив Лиды, чуть опустив голову и не сводит с неё глаз. Она осунулась, выглядит злее, чем раньше и одновременно смиреннее. И красивее. Чем могу вам помочь? Что я могу для вас сделать? В голову лезут совершенно дурацкие фразы.
– Ну как ты? – наконец спрашиваю я.
Её глаза чуть сужаются, она немного поджимает губы, делает вдох и едва заметно напрягается, словно хочет подробно пояснить, как именно она себя чувствует и выдать всё, что думает о моей персоне. Но тут же берёт себя в руки.
– Я не в претензии, – тихо отвечает она. – Я хотела тебя использовать для своих целей. И даже думала, что использую. Радовалась этому, торжествовала. Но оказалось, что это ты использовал меня. Во всех смыслах. Ну что же, мы стоим друг друга. Одного поля ягоды. А побеждает всегда сильнейший… Разница лишь в том, что если бы победила я, тебе бы хуже не стало. А вот твоя победа изменила моё положение в худшую сторону.
Ну, это как сказать. Не могу полностью согласиться, что не стало бы. Не могу. И с тем, что мы одного поля ягоды, тоже соглашаться не желаю. Давай, говори уже, чего пришла, подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя.
– Баранов меня зае…– она косится на дверь кухни, – задрал уже. Он ведь мне житья не даст. Уже взыскание объявил, от всех дел нормальных отстранил, орёт как сумасшедший. Злой, как собака. Пару раз сегодня оплеухи прилетали… Я понимаю, это не твоё дело и тебя не касается. И понимаю также, что ты решил идти до конца… Хотя… вот этого я как раз понять не могу. Зачем? Ведь я же тебе ничего плохого не делала. А хорошее делала.
– Сейчас не понял, – хмурюсь я. – Про хорошее понял, а вот, что значит идти до конца, мне не ясно.
Она тоже хмурится и мы оба сидим хмурые и недовольные.
– Не ожидала я от тебя… – практически шепчет она и качает головой.
– Так. Давай, пожалуйста, поточнее объяснись, а то я мало, что понимаю из твоих слов.
– Да чего тут понимать-то? Всё очень просто. Козёл ты, Егор. И, судя по всему, далеко пойдёшь с такими чудесными козлиными способностями.
– То есть ты пришла ночью и неизвестно сколько стояла под дверью только для того, чтобы сказать, что я козёл? Странно, Лида, – спокойно говорю я. – Объясни, пожалуйста, что по-твоему значит идти до конца?