Иным путем

– Да, Мишкин, – кивнула Мария Федоровна, – я справлюсь.
– Ну, вот и хорошо, – сказал император, – я на тебя надеюсь, МамА, ты у меня самая лучшая и самая умная на свете.
– Спасибо на добром слове, сын, – кивнула вдовствующая императрица, и в уголке ее глаз что-то блеснуло.
– Всегда буду счастлив порадовать тебя, МамА, – сказал Михаил, вставая. – Позвольте пожелать Вам, Ваше величество, спокойной ночи, и разрешите откланяться. Уже поздно, а завтра у меня будет еще один тяжелый день.
06 апреля (24 марта) 1904 года. Утро. Санкт-Петербург. «Новая Голландия». Главное Управление Государственной Безопасности
Капитан Тамбовцев Александр Васильевич
– Доброе утро, Владимир Ильич, – я пожал руку несостоявшемуся вождю мирового пролетариата. – Как вам спалось на новом месте?
– Неплохо, неплохо, – потер руки Ильич, – у вас тут неплохие апартаменты, ничуть не хуже европейских гостиниц.
Дело в том, что когда «Новую Голландию» готовили к размещению нашего ведомства, с господами Плеве и Ширинкиным, заранее оговаривалось, что в ней будут предусмотрены места для проживания на территории острова особо охраняемых персон, при этом не являющихся арестантами. Разной степени комфортности камеры для таких клиентов, как Азеф, Гапон, Лопухин, располагаются в подвале и полуподвале, а на верхних этажах находятся рабочие кабинеты сотрудников ведомства и «квартиры» особо охраняемых «гостей». Именно там во время мятежа укрывалась Великая княгиня Ксения Александровна с детьми, и именно там, помимо четы Ульяновых, квартировали сейчас полковник Зубатов, инженер Тринклер, Иосиф Джугашвили и прочие, как говорят в таких случаях, официальные лица.
– Очень приятно это слышать, Владимир Ильич, – сказал я, – должен заметить, что во время мятежа в ваших нынешних комнатах проживали старшие сыновья Великого Князя Александра Михайловича. Так что делайте выводы.
– Неужели? – живо переспросил Владимир Ильич, оглядываясь в моем кабинете, и тут же резко сменил тему. – А у вас тут необычно. Приходилось в бытность мою помощником присяжного поверенного бывать у разного рода полицейских и судейских чиновников.
– Так мы же, Владимир Ильич, – улыбнулся я, – ни то и не другое. Ни к обычной полиции, ни к суду мы никакого отношения не имеем. Тем более что иные времена – иные вкусы. Наша задача не схватить и покарать преступника, а предотвратить преступление, заранее направив нужного человека на путь истинный… Мы, можно сказать, не лечим болезнь, а предотвращаем ее.
При этих словах Владимир Ильич неожиданно помрачнел.
– Да-с, Александр Васильевич, – сказал он, – как жаль, что вы не явились к нам восемнадцать лет назад. Тогда бы мой старший брат, скорее всего, остался бы жив. Вчера сама Вдовствующая императрица сказала мне, что в его деле, несомненно, наличествовала провокация полиции. А я ведь помню, что тем делом занимался лично господин Дурново.
– Разумеется, смерть Александра Ильича и его товарищей не принесла никому пользы, – ответил я. – Насчет провокации – не знаю, в том следствии я не участвовал. Но, скорее всего, Мария Федоровна знала что говорила. Что же касается господина Дурново, то тогда он действовал в меру своего разумения и согласно общепринятым понятиям. К тому же, здесь немало потрудился тогдашний министр внутренних дел граф Толстой. Что же касается господина Дурново, то сегодня он нужен нам для того, чтобы не произошло более тяжкое преступление – война между Россией и Германией. Если вы действительно хотите добра русскому народу, то ради этой цели должны простить Петру Николаевичу смерть своего брата.
– Даже так? – сказал Ильич. – Ну что ж, если кровопролитие, которое вы собираетесь предотвратить с помощью господина Дурново, как я понимаю, вполне реально…
– Более чем реально, – сказал я, – да и, как вы правильно заметили, изменить уже содеянное мы не можем. Можно лишь помочь человеку искупить старый грех, пусть он об этом даже и не подозревает.
– Занятно, – с иронией произнес Ильич. – Александр Васильевич, а у вас голова по утрам не кружится от такого могущества?
 
– Нет, не кружится, – ответил я. Тем более что и могущества никакого особого и нет. Зато есть ответственность за все, что было, что будет или могло быть.
– Хорошо, Александр Васильевич, – вскинул голову Ильич, – давайте закончим этот разговор, тем более что я уже дал обещание с вами сотрудничать. Но сперва позвольте задать вам всего один вопрос…
– Ради Бога, – сказал я. – Я готов ответить на любой ваш вопрос.
Ильич снова ехидно прищурился.
– Александр Васильевич, ведь если господин Дурново с вашей помощью сумеет предотвратить войну с Германией и союзной с ней Австро-Венгрией, то никогда не произойдет та самая Октябрьская социалистическая революция, и партия большевиков не придет к власти. Так почему же я вам должен помогать?
– Владимир Ильич, – ответил я, уже несколько выходя из себя, – революция та была достаточно случайной. Существовало несколько моментов, когда все висело на волоске. Играть в игры с такими малыми шансами на выигрыш и с таким риском потерять все – это, извините, не по мне. К тому же победа большевиков была не настолько уж и бесспорна, ибо по окончании Гражданской войны, которая началась сразу же после Революции, партия большевиков в очередной раз раскололась на сталинистов и троцкистов. И первые уничтожили вторых. Как реально такое происходит, вы должны знать, вспомнив историю Великой Французской революции.
– Троцкисты и сталинисты? – удивленно поднял брови Ильич, – сталинисты, как я полагаю, это по будущему псевдониму товарища Кобы – нашего общего знакомого, Иосифа Джугашвили. А вот кто такие троцкисты?
– Фракция будет названа по псевдониму их вождя, – сказал я, – сторонника Мировой революции Льва Троцкого. Вам этот человек известен под фамилией Бронштейн.
– Как же, как же, – сказал Ильич, – припоминаю такого. Да, кстати, я ведь тоже сторонник Мировой Революции…
– Думаю, что скоро вы перестанете быть сторонником этой химеры, – сказал я, – это миф, морок, тот самый горизонт, который недостижим. Как только европейские империалисты почуют угрозу своим жизненным интересам, они совсем незначительно поделятся с европейским же рабочим классом результатами своего колониального грабежа, чем купят своих пролетариев с потрохами. Точно так же, между прочим, как результатами грабежа делились со своим пролетариатом их далекие древнеримские предшественники. Дадут народу немного хлеба и зрелищ, а уж те в долгу не останется – все слопают. Ведь в сознание белого европейца, вне зависимости от его имущественного положения, легко внедряется идея о его расовом превосходстве над негром, китайцем, индусом, турком или латиноамериканцем… Решала же всерьез протестантская церковь вопрос, американские индейцы – они вообще люди или нет. Так что… пролетарская солидарность работает у европейских пролетариев только на голодный желудок. Получив же свою долю от колониального грабежа, германские, французские, британские, американские рабочие тут же забудут об этой самой солидарности и будут поддерживать свои буржуазные правительства. Для нас же, русских, положение выглядит совсем по-иному. Мы все народы воспринимаем равными себе, и там, где русский решает, кому и как жить, все будет строиться на равных основаниях, независимо от национальности. Для большинства нашего народа неприемлем въезд в рай на чужом горбу, если вам угодна такая аналогия. Поэтому мы – единственные, кто всерьез пытался построить социализм, причем строили его не только для себя, но и для разного рода братьев наших меньших, свесивших ножки и ехавших в счастливое будущее сидя на нашей шее. На этой самой интернациональной помощи мы, Владимир Ильич, и надорвались. Себе чуть-чуть, а трудящимся Африки и Азии, избравшим некапиталистический путь развития, щедрой рукой «помощь» в строительстве нового общества. А те потом нам за это – кусок дерьма в бумажке…
Расстегнув нагрудный карман куртки, я вытащил из него свой партбилет и протянул их Ульянову-Ленину.