Ольга-чаровница и змиев сын (СИ)

— То видимость одна, чтобы люди зря не ходили, границы не тревожили, — молвил Горан. — Как видишь, не в горах вовсе мой дворец расположен.
Ольга пожала плечами.
— Вон снег лежит под кустом калиновым. Или то россыпь камней самоцветных?
— Я неплохо переношу холод, — сказал Горан. — Я огненный, а есть еще ледяные, они только в горах и обитают: в тех, которые хрустальные. Имеются воздушные и водные, всякие твари помельче: вужалки, ящерки-оборотницы, птице-змеи… Тебе перечислить всех жителей моего мира?
— Твой дворец — врата меж мирами.
— Лишь примыкает к ним, иначе стоял бы он одним боком Явь захватывая.
— Все равно. Можно из людского мира к тебе попасть. — Ольга прикрыла глаза и тяжело оперлась на широкий подоконник.
— Ждешь, когда осадят его люди? Не найдут. Туман укроет. Без моего на то дозволения врат не узреть.
— Ты всего лишь хранитель.
— Хранитель… — фыркнул Горан. — Бери выше: повелитель.
— Повелитель у тебя один: в другом дворце сидит.
— Тоже стережет границу, — в раздражении бросил Горан, пусть и понимал: нечета он Кощею. Тот — чудодей сильнейший и родов сын — один из четверых старших.
— От кого? — будто деревенская дуреха, читать необученная, поинтересовалась Ольга.
— От тех, кто еще далече, чем он находится: от мар и мор, чудищ-юдищ, стуж и лихоманок… и не упомянешь всех. Да ведь о том и тебе известно.
— Мало ли… — Ольга махнула рукой. — Крохи древнего знания в Яви остались, а будет еще меньше.
— Огромна граница, разделяющая Явь и Навь, и отнюдь не неприступна. Люди способны брешь пробить и живыми к нам попасть, ежели достанет им смекалки да смелости. Или невезения — тут уж у каждого путь свой. А вот Моревнены любимицы-питомицы, чуда-юда беззаконные, жути да лярвы лишь во врата войти могут. Одни пытаются пройти по мосту Калиновому, что речку Смородину пересекает, другие — чрез терем на ногах курьих, что принадлежит самой Макоши. Ей мостов не надобно: возьмет кушак, махнет им, мост чрез реку и перекинется. Или волос бросит аль платочек. Впрочем, она богиня — если и просто пожелает, все сбудется. Ну а рядышком с третьими вратами мы находимся, и твое счастье, что за годы моего вынужденного отсутствия никто в Явь не проник.
— Мое счастье?! — Ольга резко развернулась на пятках и свысока взглянула на своего… тюремщика?.. в эту минуту Горан сомневался в том, будто она могла увидеть кого-то другого. — Не думаю, что ты знаешь, в чем оно заключается… Горан. И вот еще: я, может, и не безрассудна, как ты заметил, но мне точно будет все равно, умирать здесь или… а хотя бы на вершине вон той горы. Она так красиво сверкает.
— Этот камень иной раз находят и в Яви. Его на юге авантюрином кличут. Помогает он тем, кто ловок, назад не оглядывается да за голову свою не страшится.
— Знаю, у меня имелось кольцо с ним. Оно треснуло и рассыпалось мелкой пылью, пока я шла сюда в первый раз, — сказала она устало. Запал кончился, Ольга опустила плечи и рвано с явным трудом вздохнула.
— Тебе помочь вернуться в постель? — предложил Горан, интуитивно понимая, что проявлять заботу самочинно не стоит: она не только не оценит, а примет ее за унизительную жалость и выказывание превосходства.
— Помоги.
Это короткое, глухо пророненное слово стоило очень многого. Горан мгновенно оказался рядом, протянул руку, позволяя опереться на себя, хотя с большим удовольствием подхватил бы на руки.
Пришлось идти долго и очень медленно целых пять шагов до постели. Ольга упала на нее и прикрыла глаза.
— Не хочешь меня видеть? Хорошо, оставлю тебя в покое на некоторое время. Во дворце опочивален предостаточно, какую-нибудь да найду, — сказал он.
— Пленница выселила хозяина из его личных покоев, — язвительно проговорила Ольга. — Ты хотя бы понимаешь, насколько это неправильно?
— Людские заморочки, — отмахнулся Горан. — Хотя я совершенно не прочь делить ее с тобой.
Ольга побледнела и распахнула глаза.
— Нет — так нет, — не стал настаивать Горан. — Что же касается твоего бегства… Ну, попробуй — увидишь, что получится.
 
 Глава 6. Ольга 
«Как такое возможно?» — Ольга раз за разом задавалась этим вопросом и не находила ответа. С детства она видела мир иным — не таким, каким он представал всем остальным людям. Ольга полагала, будто так влиял на нее чаровнический дар, однако, что делать теперь, не знала.
Небо Нави было точь-в-точь тем самым, которое она рассматривала в глубине обычного голубого. Золотая и бирюзовая трава; серебряные, хрустальные, малахитовые и не счесть какие еще горы; облака цвета спелой малины и едва раскрывшихся почек. Даже некоторые из обитателей постоянно приходили в сны. По стеклу — иному чем в тереме, прозрачному, словно вода в ручье, и огромному — с той стороны ползла маленькая яхонтовая ящерка со стрекозиными крылышками, отливавшими златом и серебром. Ольга точно ее помнила — лет с пяти. Эту стрекоящерку она пыталась сотворить, когда только-только научилась постигать мастерство мороков.
Горан уже ответил почему так, но верить ему Ольга не захотела. Он спал и видел, как бы ее у себя оставить, потому и убеждал, наверняка, не соврав даже. Люди в Яви такие же путники, как и в Нави. Сложно сказать, где их настоящая Родина. Кружится-кружится колесо Рода: рождение сменяется смертью, а смерть — новым рождением. То необходимо, чтобы люди с новым витком умнее, мудрее становились, чтобы постигали мироустройство, других и себя. Время придет, и сойдут с колеса, став с Родом рядом.
А еще мало кто из живых не задумывался о смерти, потому и Горан не соврал, будто Навь ее манила. Она всех манит. Она честнее; и условностей в ней нет. Она — мир отдыха и счастья. Явь же для испытаний создана. Наверное.
Ольга не могла знать, что в книге Рода написано. То лишь старшие его сыновья ведали. Однако чувствовала и верила, будто так, как представляла, и есть.
Что касалось змия, то он действительно ушел… хотя слово «уполз» подошло бы лучше. Горан не появлялся уже три дня, а Ольга страдала от одиночества и бездеятельности, впервые за невесть уже сколько лет не в силах занять себя хоть чем-то. Чары по-прежнему были ей почти недоступны, а то, что удавалось, не хватило бы даже на зарабатывание куска хлеба на ярмарке. Еда, питье, лекарства сами возникали на столе. Опочивальня словно угадывала мысли пленницы и стремилась предоставить ей все необходимое. Возможно, не просто так Ольгу поселили именно здесь.
Ее мучила неизвестность, а еще — скука. Привыкла она к змию за несколько лет и теперь отчаянно не желала и хотела его появления: одновременно. Противоречивые чувства Ольга называла дурацкими, но избавиться от них не могла.
К счастью, она начала вставать раньше, чем решила убиться головой о стену, и сумела добраться до книг. Они скрывались за золотой завесой, какую и не заметить, если не подойти очень близко. Стена и стена, но стоило приблизиться вплотную — и вот — фолианты, свитки, манускрипты, чертежи и гравюры. Они лежали на полках, занимавших всю стену с противоположной стороны от окна. А какие там были книги! За один том чаровнической геометрии она могла бы отдать правую руку.
Здесь нашлись и легенды, и истории, и исследования с философией, но больше всего — томов по чаровничеству. Не все время Ольга сидела в тереме безвылазно. Странствовать ей нравилось и не только по Руси. Хотелось ей и на прочий мир глядеть. На слонов индийских, птиц с огромными хвостами, на жар-птиц похожих, единорогов с китами. Была и в Царьграде, и в Риме. Суматошные то города оказались, недобрые. Особенно к людям русским, славами обзываемыми, — рабами по ихнему наречию. На вековечные льды любовалась, на пики красных гор и фонарики, что запускали в небо люди с хитрыми раскосыми глазами. Ольга собрала неплохую библиотеку, но вся она, едва уместившаяся в тереме, по ценности не сравнилась бы и с тремя самыми тонкими переплетами, находящимися здесь. А еще в отличие от терема, который Ольга так и не сумела оживить, несмотря на все свои старания, дворец Горана оказался разумен (и, похоже, пленница его искренне забавляла). Прочие обитатели либо привыкли к его чудачествам, либо от природы не обладали достаточным чувством юмора. Ольга же каждый раз искренне удивлялась нависшим над ней предметам (пусть и кувшину с водой, грозящему опрокинуться прямо на голову) и смеялась шуткам, которых точно не стерпела бы от существ обычных. Обижаться на живой дворец — настоящее чудо расчудесное — она не могла и даже не злилась на то, что большинство ее заклятий не удавались.