Ольга-чаровница и змиев сын (СИ)

Вполне вероятно, лучших из лучших на подобную участь князь все же не послал, но Горану этого и не требовалось. Худшие из худших оказывались гораздо сговорчивее. Им, не обласканным почестями и славой, а порой и обиженным на соплеменников, новая служба давалась куда легче. У них отсутствовали связи в сердце, которые стоило бы рвать. Идеальные наемники, разве только неумелые, однако в его войске имелись великолепные учителя. Уже через полгода любой хиляк, ни разу не бравший меч в руки, стал бы воином, с которым вряд ли справится богатырь, прошедший несколько битв. Через год с ним уже не сравнятся трое из соплеменников. И — уж в этом можно не сомневаться — этот новый воин будет предан. То же касается и мастеровых, и… Горан сильно надеялся, что и чаровника. Чаровник требовался, как воздух. Без него врат не удержать.
Способность к искренней дружбе и безразличие к условностям вроде родовитости, богатства, цвета глаз, волос и кожи Горан считал основными преимуществами своих подданных над всеми прочими созданиями Яви. Срединный мир разделял. Навь же всех равняла, могла обратить и злейших врагов в друзей-не разлей вода. Недаром испокон века павших в ратной брани хоронили вместе.
Навьи воины не поддавались страстям Моревны, легко овладевающими живыми; не допускали жестокости и унижений по отношению к побежденным, действуя много мягче их самих. Люди же имели склонность к травле слабых и возвеличиванию себя за счет других. Загребали жар чужими руками и ходили по головам они тоже с завидной регулярностью. К чужакам же относились порой и вовсе враждебно.
Воины Нави могли сколь угодно соперничать меж собой, меряться силой и просто собачиться, но живых, доведись тем служить Горану, радушно привечали, и всегда готовы были им помочь и защитить. Не имелось сомнения: люди очень скоро принесут клятву верности и предавать не захотят и не станут.
Но захочет ли этот чаровник?..
Сколь Горан ни уговаривал сам, как бы ни старались его посланники, а волхвы с чаровниками наотрез отказались идти к границе и всем своим ученикам запретили. Даже те, кто не отказывался от навьего злата и каменьев самоцветных. Боялись? И это тоже, но не только. Верховный волхв Валидуб-Вырвитополь обещал смерть любому, кто с Гораном якшаться станет.
Как же Горан злился, узнав об этом! Он собирался вызвать волхва на бой, но вовремя одумался.
Горан, будучи плоть от плоти Нави, придавал бы сил поединщику одним своим присутствием. Самому же ему, обладающему способностью летать по воздуху и властвовать над огнем, не давались чары. Ну и как бы сражался?
«Но… но… Отчего бы и нет? — раздумывал он. — Идущий к вратам чаровник уже не убоялся Валидуба-Вырвитополя и переступил через его запрет. Придет — поговорим, а уж я сумею сделать его сильнейшим из всех».
 Горан 
Ай, как жаль, что волшебное зеркало умело подсматривать, но не подслушивать.
Впрочем, чего нет, того нет. Осталось глядеть, что Горан делал не без удовольствия и вскоре заметил еще одну странность. Раньше он полагал, что люди, неспособные к силе, обязаны оказывать чаровникам если не почести, то уважение: беречь, слушать, разве лишь в рот не заглядывая. Однако, видя, как они ведут себя с одним из них, лишь диву давался. На месте чаровника он давно наградил спутников смертными проклятиями. А на своем — просто испепелил.
Вот и сегодня чаровник шел по дороге, слегка горбясь, но гордо держа голову. Рядом на мощном сером в яблоках жеребце ехал богатырь: высоченный, широченный. Горан не слышал, о чем они говорили, но воин неприязненно кривился и слова выплевывал, словно боялся отравиться сочащимся из них ядом. Лица чаровника разглядеть не выходило, но, казалось, тот разозлен ничуть не меньше.
Окончательно уверился в этом своем предположении Горан, когда над суком-посохом внезапно вспыхнула бледная синяя искра, и конь богатыря шарахнулся в сторону, будто ему обожгли бок. С губ человека сорвалось ругательство, которое даже Горан сумел разобрать и, не сдержавшись, рассмеялся.
 
Возможно, к нему и послали неумех, но все те люди, которых Горан увидел, заглянув в волшебное зеркало, выглядели достойно. Богатырь был воистину силен, кузнец умел, сказитель — искусен, красавица держалась гордо. Чаровник же… казался невероятен, удивителен и странен. В седло он не садился, предпочитая передвигаться пешком в отличии от попутчиков, ночи с привалами проводил в отдалении от них, за общим костром не присаживался, из одного котелка не ел и пил лишь из встречавшихся по пути ручьев.
Постепенно все сильнее стало заметно презрение, в котором купали чаровника спутники. Иной раз заключалось оно не только во взглядах или словах, но и в тычках или даже побоях. А ведь чаровник злом за зло не платил. Однажды излечил богатырского коня от укуса гадюки, сказителю не позволил к русалкам уйти, ырку отогнал от красавицы. Неужели люди знали о наказе Валидуба-Вырвитополя и считали чаровника предателем? Нет, не могло такого быть.
Не выдержав пытку любопытством, Горан решил вызнать о чаровнике побольше. Каково же было его удивление, когда даже первый княжеский боярин не сумел рассказать ничего. Привел чаровника сам воевода, представил князю. Опосля заперлись чаровник, воевода, князь и княжич в светлице, никого к себе не пустили, о чем говорили тоже неясно: подслушать не вышло. На пиру, князем устроенным, чаровника уже не было.
Слухи ходили, именно чаровник наказал выгнать из княжества всех проповедников чужого бога, пришедших с востока, за что в Царьграде его уже прокляли. Княжич воспылал к чаровнику ненавистью и счел помехой собственному счастью с дочерью воеводы, которую то ли в жертву принесли, то ли девица сама сбежала от нелюбого жениха. Ну и Валидуб-Вырвитополь ярился и клялся извести ослушника.
Вот такая вот судьба-злодейка. Теперь чаровник шел в его стан, то ли действительно желая присягнуть Горану после столь вопиющей людской неблагодарности, то ли собираясь отомстить, то ли решив положить жизнь за ради ему одному ведомой цели.
Чаровник терпел тяготы пути и нападки, не пытаясь поставить на место зарвавшихся человечков, и Горан не понимал, почему. С тех пор, как он впервые взглянул, хорошо ли исполнили его волю — люди аккурат вышли из стольного града — и рассмотрел бредущего по дороге пешком чаровника, он больше не мог оторвать взора от поверхности волшебного зеркала.
Он смотрел и не мог понять красив чаровник или безобразен, рус по крови или пришлый, молод или стар. Однако, когда на того напал ошалевший от голода волколак, пристрастившийся к человечине за время брани, чаровник не стал использовать чары, а отогнал существо, действуя посохом как дубиной. Движения его оказались плавны и быстры, ничем не хуже, чем у воина. Вряд ли старец действовал бы так, да и середовичу хвалиться ловкостью и силой не по уму, коли иная мощь имеется.
Попутчики ничем не помогли ему в той стычке, и Горан скрипел зубами, шипя проклятия: уж слишком неравным казался поединок. Обычно его не интересовали ни люди, ни нечисть, прижившаяся в Яви. Этот же человек являлся исключением из всех правил, ранее казавшихся незыблемыми. Вначале Горан полагал, будто таким образом находит выход давнее намерение заполучить под свое крыло чаровника, но долго врать самому себе не мог. Его в коем-то веке заинтересовали не возможности, не инструмент, а суть.
И чем дольше продолжалась невозможность разглядеть его как следует, тем сильнее становилась связь, вначале казавшаяся тоньше волоса. Сама собой возникла мысль: он не может потерять этого человека, иначе лишится себя самого. Откуда? Кто нашептал? Горан не раздумывал об этом, он лишь чувствовал: так и будет. Зато почему-то решил, будто наваждение спадет, стоит разглядеть лицо чаровника и запомнить; жадно вглядывался в зеркало, стоило улучить свободную минутку. Тщетно.
Следовало ждать.
«Наверняка все вопросы отпадут сами собой, когда чаровник дойдет-таки до моего стана. А уж если… когда пройдет в Навь — тем паче, — успокаивал себя Горан и немедля тревожился: — Только бы дошел».