Неверный

На снимке два маленьких ребенка в одинаковых комбинезончиках-человечках. И подпись: «Айдаровы. Амир и Дамир». Личики закрыты сердечками, но видно, что один малыш светленький, и это тот, которого держит Ди. У второго малыша волосы темные и густые, я и не знала, что у новорожденных могут быть такие.
Я сразу поняла, кто он. Сын Рустама, которого родила ему Лиза. Значит, все это были пустые слова. Рустам признал ребенка, а может и женился на бывшей любовнице. И его сын его точная копия.
Малыш Руслана пошел в Диану, у них в семье все такие блондинистые. Мы с Ди были не слишком близки, они всего год назад поженились и слишком были заняты друг другом. А мы с Рустамом были заняты своей семьей.
Я так думала.
Смотрю на фото детей и сглатываю перекрывший горло ком. Я была лишней, с самого начала. Мне не было места в этой семье, поэтому пускай они живут своей жизнью. А мы с дочкой будем жить своей.
Отписываюсь от аккаунта Ди и удаляю свой. Новая жизнь для того и нужна, чтобы не заглядывать в прошлое. Особенно если это прошлое до сих пор кровит и не заживает. Но я надеюсь, что когда на свет появится моя малышка, я сумею навсегда с ним распрощаться.
Рустам
— Уверен, что не хочешь подняться, брат? — Рус смотрит на меня с осуждением.
— Нет, — мотаю головой, — не хочу.
— Это все-таки твой сын. И он ни в чем не виноват, — продолжает брат, надеясь разбудить во мне… Что?
Не знаю. Совесть может. Или отцовские чувства. Бесполезно.
Какие могут быть чувства к ребенку, которого не помню как делал и которого родила левая девка? Пусть он сто раз ни в чем не виноват.
Что это меняет?
— Рус, — поднимаю глаза на брата, — отъе…сь.
Подхожу к кофе-автомату и делаю себе двойной эспрессо. Мы с Русланом полночи провели в аэропорту. Билетов на прямой рейс не было, летели с пересадкой. И сейчас я чувствую себя бесчувственной машиной, которая действует механически, на автопилоте.
Двигается, разговаривает, пьет кофе. И испытывает ноль эмоций, глядя на фото своего сына, который родился несколько часов назад.
Моего сына. Я это понял, как только его увидел.
Фото с короткой подписью «Твой сын Амир», которое пришло когда мы с Русом приземлились в Варшаве.
Тут и тест никакой делать не надо, сразу видно, на кого он похож. Но я, конечно, его уже сделал, как и собирался.
Самому тошно оттого, что я такой. Но ничего с собой не могу поделать, внутри все как будто заледенело. Ничего не трогает.
Хотя вру.
Племяннику я рад, и мне вообще за это не стыдно. Просто похер. Он забавный, в родню Дианы пошел, такой же светленький. А мой в меня. В нас, в Айдаровых.
Мне и на это тоже похер. В последнее время я все больше стал вспоминать о нашем с Соней ребенке, которого я так и не увидел. Который так и не родился. Все что я видел — пятно крови на одноразовой больничной рубашке.
И это вымораживает больше всего.
Почему? Почему он? Ведь он был мне так нужен. Долгожданный сын от до дрожи, до трясучки любимой женщины. Почему из них двоих выжил именно этот ребенок?
Мне некому задать такой вопрос, так что вряд ли я когда-нибудь получу ответ.
— Ты неправ, брат, — Рус встает рядом у автомата, сует купюру в приемник для денег. — У ребенка есть отец, он не должен расти как трава.
— Почему как трава? — безразлично пожимаю плечами. — У него есть мать. Она так хотела этого ребенка, наша мама говорит, она постоянно об этом твердила. Вот пусть теперь и займется сыном.
— Твоим сыном, — многозначительно вставляет Рус, глядя в упор. Но мне реально похер. Сейчас меня сложно чем-то пронять.
— Послушай, брат, скажи, чего ты от меня ждешь? — отпиваю обжигающий кофе. — Я не буду изображать радость оттого, что шлюха родила мне сына. Я сто раз предпочел бы, чтобы из двух детей в живых остался наш с Соней сын. За этим я бы точно не плакал. Теперь можешь говорить мне, какое я чудовище. Готов слушать до бесконечности.
Рус сглатывает и кладет руку мне на плечо.
— Прости. Прости, брат, понимаю, что тебя до сих пор кроет.
 
— Еще как, — отвечаю мрачно. — И знаешь что? Не могу отделаться от мысли, что Демид был для нашего отца вот таким ребенком. Желанным, от любимой женщины. А нас с тобой он только терпел. Теперь судьба решила за это на мне отыграться.
— Почему на тебе? — удивляется Рус.
— Карма, — коротко сплевываю, — такая вот у меня невзгребенная карма.
Карма, которую я заслужил. Потому что у Руса все прекрасно — любимая жена, любимый сын. Он не изменял своей женщине, и в награду она родила ему сына. А я свою предал. Растоптал. Смешал с грязью.
Зачем такому рожать?
— Послушай, брат, твоя боль мне близка и понятна. И твоя тоска по Соне тоже. Но в одном ты неправ. Можно не обращать внимание на Лизу, но игнорировать родного ребенка не получится. Ты можешь как угодно относиться к его матери, но сына ты должен записать на себя. И с Лизой тебе тоже придется общаться. Как минимум обсудить условия совместного воспитания.
— Встречусь, — обещаю брату, — но не сейчас. Когда она вернется домой.
— Разве ты не собираешься забирать ее из роддома? — начинает Рус и осекается.
Мой взгляд красноречивее любых слов. Он не сдается.
— Отправь ей цветы. И подарок выбери, могу дать тебе ссылки…
— Если бы она сделала аборт, я бы завалил ее цветами, — перебиваю брата, — а сейчас нет. Хочешь, отправь сам. И перестань заниматься сводничеством, Рус, если хочешь остаться моим братом. Никакого общения с ней я не планирую. Если Лиза надеется получить содержание, у меня есть свои условия. Никаких соцсетей и выставления личной жизни напоказ. Общение только по делу. Если я решу, что она недостаточно хорошо следит за ребенком, она с ним быстро попрощается. Можешь ты ей это передать, а нет, донесут мои адвокаты.
Смотрю на часы, прощаюсь и выхожу из здания роддома.
  
Глава 17
 
Два года шесть месяцев спустя
Соня
— София, где сводка по последним сделкам?
— Все в файлах, Олеся Александровна, — успокаиваю свою руководительницу.
— А визуал? Ты точно все проверила?
— Конечно, — заверяю уверенно, — не волнуйтесь так.
— Как же не волноваться, Глеб Дмитриевич мне голову свернет, если под рукой не окажется нужной цифры.
— Они у вас в подкорку зашиты, — смеюсь, — так что если даже техника откажет, вы без нее справитесь.
— Что ты такое говоришь! — Олеся придирчиво осматривает себя в зеркале. — Техника не может отказать.
Наш финансовый отдел вот уже месяц лихорадит. Компания готовится к масштабной сделке с крупным заказчиком, и наша задача — убедительно доказать, что мы лучшие, и никто кроме нас не справится с поставленной задачей.
Олеся моя непосредственная начальница. Конечно, утверждал меня в должности Каменецкий, наш генеральный. Но работаю я со Славиной, и работаю на полную отдачу.
Как Ольшанский и обещал, его протекция закончилась на том, что меня взяли на испытательный срок. Дальше всего пришлось добиваться самой.
И я работала как проклятая. Брала на себя все больше обязанностей, как будто пряталась за сухими безликими цифрами. У меня было не так много времени до родов, а незаменимых людей, как известно, нет.
Но я должна была ею стать. Убедить. Доказать. Что можно работать дистанционно, показывая не меньшую эффективность чем когда находишься в офисе.
И у меня получилось. По крайней мере, в декрете я продолжала работать, приезжая в офис по мере необходимости. И очень переживала, что когда моя девочка родится, мне придется разрываться между ней и работой.
Но все вышло совсем не так, как я ожидала. Когда мне на грудь положили мою малышку, я почувствовала себя самой счастливой на свете. Гладила крохотные пальчики, мокрые темные волосики, и думала, что никогда никого так не любила.
О том, что я родила, я написала только Анне Анатольевне. Мы все это время поддерживали общение, она стала для меня очень близким человеком. Маме я так ничего и не сказала о дочери. Мы созваниваемся очень редко, и то я звоню с корпоративного телефона, чтобы она не знала моего номера.