Падший враг
Это будет первое публичное мероприятие, которое я посещу после смерти Пола, но, по крайней мере, у меня есть хорошее оправдание.Благотворительность.Плюс ...Я немного скучаю по людям.Танцам.Примерять красивые платья.
— Великолепно! —Арья хлопает в ладоши, когда двери лифта распахиваются, и я, спотыкаясь, выхожу наружу.— Я скажу Кристиану.Он будет рад снова увидеть тебя!
Бьюсь об заклад,что рад.Кристиан, ее муж, одобряет все, что любит его жена, включая ее друзей.Я оборачиваюсь, слабо улыбаясь ей.
— Хорошо ...увидимся позже.
— Ни за что! —Она качает головой, когда двери закрываются. —Не позже.Раньше.Мы скоро потусим.Я позвоню тебе сегодня вечером.Эй, и Винни?
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее.
— Ты любима.Запомни это.
Четыре недели спустя
— Думаешь обо мне иногда? —Я кладу руку на лицо Рахима, глядя в его темные глаза.
Он гладит мою руку.Я издала тихий вздох от его прикосновения.На его губах играет улыбка.
— Конечно.Я думаю о том, как ты выглядишь на солнце — помнишь?В этом чудесном платье...
Его губы приближаются.Я чувствую их тепло.Жевательная резинка корицы в его дыхании.Послеобеденные бакенбарды украшают его щеки.Я могу сделать это?Могу ли я поцеловать другого мужчину?Так рано?
С каждым дюймом, который он съедает между нами, мое сердце становится все ниже.Я чувствую их тепло. Жвачку с корицей на его дыхании. Усики, украшающие его щеки. Могу ли я сделать это? Могу ли я действительно поцеловать другого мужчину? Так скоро?
Вытащите меня отсюда.
Я хочу убежать.Яне могубежать.Я парализована.Губы Рахима почти касаются моих...
— Аааа, снято!— Лукас лопает жвачку и падает на бордовое сиденье в первом ряду зала.
— Спасена звонком, — шепчет мне в губы Рахим, наклоняясь, чтобы нежно поцеловать меня в щеку.
Я отдергиваюсь, как будто он только что ударил меня.Он обхватывает меня за плечи, поднимая.
Румянец заливает его загорелые щеки.
— Прости, Винни.Я не хотел высмеивать это.Я имею в виду ...Я не собираюсь целовать тебя во время репетиций, если смогу.Я уверен, Лукас поймет.
— Господи, нет!Я была просто ...Я отключилась. —Смущенная тем, что меня поймали на том, что я потеряла его из-за поцелуя в губы на сцене, я наклоняю голову и притворяюсь, что последних нескольких минут не было.
— Хорошо, давай проиграем эту сцену еще раз, на этот раз с поцелуями.— Лукас перелистывает страницы пьесы, наклоняется в сторону и говорит что-то на ухо своему ассистенту.
— Эй, Винни, помнишь печенье, которое ты принесла в первый день репетиции?— спрашивает Рахим.
— Печенье из кухонной раковины от Мэмоб, да. —Я улыбаюсь.Всякий раз, когда я иду в новое место, я всегда приношу свежую партию печенья.Традиция женщины Таулз подсластить любые отношения.
— Там был секретный ингредиент, я в этом уверен. —Рахим щелкает пальцами.— Что это было?Текстура была потрясающей.
— Добавь еще один желток и дополнительный коричневый сахар для увлажнения. —Я подмигиваю.— Я пришлю тебе рецепт, если ты обещаешь никому не пересылать.
— Женщины в моем валяльном клубе будут разочарованы, но я уверен, что они меня поймут, — шутит он.
В остальном Calypso Hall пуст.За кулисами народу больше, а здесь только Рахим играет Тригорина;Лукас;его помощник;и я.И, конечно же, сцена с золотыми арками, море бордовых сидений, антресоли и балконы-боксы в качестве нашей публики.Это старый театр.Небольшой и уютный и требует ремонта.Но все равно как дома.
— Та же сцена. Сверху. — Лукас постукивает по своему берету. — Вообще-то, нет. Дайте мне сцену разрешения еще раз. Нам нужно закрепить ее, а сейчас вы для меня не блещете. Сверкайте, единороги! Сверкайте!
Я выучила«Чайку»наизусть.Каждое слово вырезано в моем мозгу.Я мечтаю о стремлениях Нины каждый день.Чувствую ее отчаяние по ночам, когда я ворочаюсь в постели.Это освобождает, проникая в сознание вымышленного персонажа.Взгляд на мир глазами беспокойной русской девушки девятнадцатого века.
Мы делаем, как нам говорят, погружаясь прямо в сцену разрешения.Рахим стреляет на высокой скорости, расцветая под резким светом.Его харизма завораживает.Я следую его примеру, оживаю на этой квадратной, волшебной сцене, которая дает мне полную свободу быть кем-то другим.Несмотря на то, что мы на перестановках, партитуре и блокируем часть репетиций, я уже чувствую себя ею.Как эта наивная, поверхностная девушка, которая думает, что влюблена в писателя.Я толкаю Рахима в грудь, взмахиваю руками, смеюсь, как маньяк, и кружусь, как буря.
Нина.Безнадежная, рискованная, мечтающая провинциальная девушка.
Дверь в театр распахивается.Краем глаза я вижу демоноподобное существо.Высокий и темный, заполняющий кадр, словно черная зияющая дыра.
Энергия в комнате меняется.Волоски на моей руке встают дыбом.
Я заставляю свое внимание вернуться к Рахиму.
Сосредоточься. Сосредоточься. Сосредоточься.
Тригорин и Нина дерутся.Я произношу свои реплики. Но я больше не сияю под театральным светом. Холодный пот собирается на шее. Кто этот человек, который только что вошел? Это тихая репетиция, закрытая для публики.
Лукас и его помощник до сих пор не заметили злоумышленника.Но я, кажется, настроилась на него, когда он спускается по лестнице к сцене.Он не один.За ним кто-то следует.Его движения гладкие и плавные, как у тигра.
Тригорин находится на грани срыва.Нина солдат впереди.
Я говорю Рахиму, что люблю его.Что я подарила ему ребенка.Мои глаза обжигают непролитыми слезами.Эта часть похожа на копание в собственном животе ржавой ложкой.Это та часть, где Нина смиряется со своим поверхностным, искусственным существованием.
Я в середине своего монолога —того самогомонолога — который каждая начинающая актриса произносит перед зеркалом в своей спальне, используя расческу вместо микрофона, — когда краем глаза вижу, как Лукас вскакивает на ноги.Он срывает с головы свой берет и сжимает его, как нищий, ожидая, пока высокая фигура подойдет.
— Снято ...снято! —он маниакально кашляет.— Дубль десять, ребята.
Мы с Рахимом останавливаемся.Мой взгляд останавливается на двух мужчинах, вошедших в театр.
Когда я вижу его лицо, острые грани его челюсти, черные радужки, ни одна часть меня не удивляется.
Он единственный человек, от одного взгляда которого у меня мурашки по коже и во рту пересохло.Одно его существование выворачивает меня наизнанку.
Арсен Корбин.
Он выделяется, как койот в курятнике, одетый в пару черных узких брюк, туфли с кожаными ремешками и кашемировый свитер.Может быть, это слишком далеко, чтобы сказать, но он не выглядит слишком убитым горем с того места, где я стою.Никаких явных предательских признаков налитых кровью глаз, нечесаных волос или пятичасовой тени.
