Бывший. Сжигая дотла (СИ)

– Ничего, но встречаться с ней второй раз мне, пожалуй, не стоит… – пытаюсь повернуть все в дебильную шутку, только мне не смешно, да и Воловецкая сверлит меня недоверчивым взглядом.
Походу, я для нее настоящее исчадье ада.
И ведь любит… считает гребаным чудовищем, и все равно…
Пусть она не верит, но шанс для нас есть.
Не может не быть.
Или шанс есть только для нее? Шанс забыть все к чертовой матери…
Я демонстративно ставлю кружку с чаем на стол перед креслом, и, немного помедлив, Инга перебирается на свое место, привычно заплетая ноги во что-то непостижимое и умещаясь в нутре клетчатого монстра целиком. Разворачиваю кресло вместе с ней к окну, и мы почти в полной темноте таращимся в подступающую ночь, грустно машущую нам ветками в отсветах фонаря.
Это было бы очень уютно, что ли… если бы не было так щемяще, так безвыходно и мучительно.
Инга не смотрит на меня, а я не могу отвести от нее глаз.
От острых коленок, от тонких пальцев, обхвативших кружку, от профиля, от теней, упавших на нежные щеки…
И хочется завыть.
Это ведь все мое, мне принадлежит, зверюга внутри беснуется, и я держусь из последних сил, чтобы не напугать Ингу.
Осторожно вытягиваю из ее рук остывший чай и тяну ее за собой.
Наверх. На второй этаж.
– Это ничего не изменит, – одними губами произносит она, и мне хочется все расколотить к ебеням.
Я слышу эту фразу за сегодня в третий раз и понимаю, что буду ненавидеть эти слова до конца жизни.
На пороге моей комнаты Инга запинается, что-то мешает ей войти, и я опять догадываюсь, что именно.
– Тут никого другого не было.
Врать, что у меня за это время не было подстилок, я не стану.
Но не здесь. После того пьяного траха, я пытался встречаться с девчонкой в Лондоне, но она была пресная, глупая и вообще не Инга. И я забил.
И уж точно я не привел бы к себе.
Спать рядом с кем-то, кто не Инга… Это гребаное извращение.
Я подхватываю ее на руки, пинком распахиваю дверь, делаю пару шагов и прямо с Ингой на руках падаю на огромное кресло мешок, которое обнимает нас со всех сторон, как кокон. Волосы Воловецкой лезут мне в лицо, но я ни за что не разомкну руки, чтобы их убрать. Да и пусть лезут. Лучше так, чем, когда я не могу к ним прикоснуться.
Даже зарываюсь носом поглубже в эти плети-волосы, добровольно отдаваясь этим злым чарам. И плыву в их шелке. Инга – наркота. Дурман. Яд проникающий в поры, отрава, бегущая по моим венам. Моя, блядь, зависимость.
Я буду держаться пока могу, но надолго меня не хватит. Она это понимает.
Воловецкая рвано дышит мне в шею.
Нас накрывает.
Чуть шевельнувшийся пальчик, прижатый к моей груди, становится спусковым крючком.
  
Глава 48
 
Инга 
Я чувствую, как меняется ритм его дыхания.
Все.
Это точка невозврата.
Биение сердца под моими пальцами ускоряется и выходит на сверхуровень, выстукивая магический такт, заглушающий все вокруг.
Предсказуемо. Неизбежно. Необратимо.
Я знала, к чему все идет, с того самого момента, как протянула ему руку там у дверей квартиры. И каждое мгновение – обратный отсчет до срыва.
Знала все, переступая порог этого дома. Осознавала, поднимаясь за Димкой по слегка поскрипывающим ступеням, чувствуя тепло сухой твердой ладони.
«Это ничего не изменит», – твержу про себя, понимая, что лгу. Это меня разрушит.
Демон несет в себе штормовой океан, и мне не выплыть. Я захлебнусь. Меня сметет. Инфа сотка.
И я ничего не делаю, чтобы это предотвратить.
Это не полет. Это падение.
То самое, свободное, о которого все замирает и обрывается внутри.
Димка стискивает меня так, что становится больно.
Поднимая голову, задеваю губами его горло и получаю разряд тока, ожог. Всего тела. В глубине его пробуждается нечто сильное, древнее, лишь отдаленно имеющее отношение к страсти. Это нечто большее.
Потребность принадлежать и присваивать.
Нужда в единении. Здесь и сейчас. С ним. Только с ним.
Всегда с ним.
И моя температура растет.
 
– Прости, – хриплый шепот, и горячие губы, прижимающиеся к моим векам, вытягивают из меня душу. – Посмотри на меня.
Сквозь пелену слезы, смотрю на любимое лицо и горю. Горю в последний раз.
В темном пустом доме мы пропадаем друг в друге, отбрасывая все ненужное, как шелуху. Отбрасываем прошлое, отбрасываем общее, отбрасываем одежду.
Скрип кожаных курток, шелест ткани, щелкание пряжки ремня…
И остаемся только обнаженные мы, какие есть, с болью и обидами, с неудержимой мучительной тягой, с ненасытным голодом.
Сорвавшийся с цепи Горелов между жесткими жалящими поцелуями просит:
– Не прогоняй меня, только не прогоняй…
Раскаленные ладони жадно исследуют мое тело, оставляя за собой огненную волну. Дрожь нетерпения колотит нас, подгоняя, подталкивая друг к другу.
Сегодня можно все. Упустить что-то – кощунство.
Чувствуя прохладу простыней, я пылаю. Разглядываю обнаженное тело, нависающее надо мной. Трогаю гладкую плотную кожу, упиваюсь ощущением каменных мускулов, перекатывающихся под ней.
Меня разрывает на части между желанием провести языком по его ключицам, почувствовать его пульс под губами, и желанием расцарапать, заставить его окончательно потерять контроль.
Димка зеркалит мои прикосновения, доводя меня до безумия своей сдержанностью, под которой бушует огненная лавина. Эта скорлупа такая тонкая. Она вот-вот треснет, и из нее хлынет космическая энергия.
Она мне нужна. Мне нужен его напор, мне нужен весь Горелов. Это зависимость.
Вырывая прерывистый вздох, обхватываю пальцами напряженный член, смазывая выступившую капельку на самой вершине.
К черту тормоза, это наш последний раз.
Черная бездна в глазах Горелова выплескивается на меня и затапливает.
Стоп-кран срывает, и мы бросаемся друг к другу в зверином порыве, лаская и делая больно, лишь бы чувствовать.
Я, не церемонясь, притягиваю голову Димки к груди, и пламенная влажность рта вбирает сосок, посылая жгучие электрические разряды ко всем эрогенным зонам. Мне холодно везде, где меня не согревают губы Горелова, где я не чувствую его дыхания.
И только в центре моего естества разгорается сумасшедшее опаляющее желание, растапливающее мою женственность.
– Девочка… – бормочет он. – Прости.
И словно гранитной плитой меня накрывает тяжелое тело. А я шалею, от эрекции, упирающейся мне в бедро, от того, что мы вместе кожа к коже, от родных пальцев, пробегающих по ребрам животу, накрывающих жаждущую зону внизу живота, раздвигающих влажные горячие складки.
Нажатие, удар сердца, сладкий спазм. Кусаю губы.
Слышу стон. Это не я. Это Димка, погрузивший пальцы в мою мокрую для него дырочку.
Податливо раскрываюсь ему на встречу. Я уже готова, но Димка не торопится переходить к самой смелой ласке.
Большой палец кружит вокруг клитора, а изнутри давят еще два.
Он умеет свести меня с ума, Димка способен заставить потеряться и умолять. Знает меня, как никто. Хозяин моего тела.
Я вся оголенный нерв. Выгибаюсь навстречу каждому движению, впиваюсь короткими ногтями в мощные плечи.
Томление, заполняющее каждую клеточку, преобразуется в сносящее крышу напряжение, мучительное стремление слиться в той точке, где пульсирует кровь, сочится смазка.
Свободной рукой Горелов убирает мои волосы от лица, чтобы ему лучше было видно, как я плавлюсь.
Да. Смотри. Смотри, черт тебя подери! Я почти ненавижу тебя за то, что ты все это сломал!
Смотрит.
И не выдерживает.
Разрывая зрительный контакт, прикрывает веки, пряча свою боль, и целует.
Целует не как минуту назад, агрессивно, страстно, собственнически.
Целует нежно, отчаянно, взрывая мне душу.
Гладкая головка давит на губки, и они покорно обнимают ее, пропускают толстый, увитый венами ствол.