Бессердечные изгои. Безжалостный соперник

Я потянулась, сидя под крышей квадратного готического внутреннего дворика, пошевелила пальцами ног в туфлях от Prada, упираясь подошвой в средневековую колонну.
Сколько бы лет мне ни было и насколько хорошо бы я ни овладела искусством быть безжалостной бизнес-леди, во время наших ежемесячных визитов в Клойстерс [3] я всегда чувствовала себя пятнадцатилетней девочкой, прыщавой и впечатлительной, благодарной за те крохи близости и любви, которые мне бросали.
– Подвинься, милая, еда капает, – сказал он.
Как и думала. Он пришел.
Я подогнула ноги, освобождая место для папы. Он достал два контейнера, испачканных в масле, и протянул один мне.
– Ты выглядишь ужасно, – заметила я, открывая контейнер. Запах мускатного ореха и шафрана ударил в нос, из-за чего у меня сразу потекли слюнки. Мой отец покраснел, отвел глаза и скорчил гримасу.
– А ты выглядишь прекрасно, впрочем, как всегда. – Он поцеловал меня в щеку, затем отодвинулся и оперся на колонну так, чтобы мы сидели друг напротив друга.
– Я могла бы есть это три раза в день, каждый день, – проговорила я, накалывая еду на пластиковую вилку. Нежные кусочки курицы падали на подушку из риса. Я отправила кусочек в рот, закрыв глаза.
– Неудивительно, учитывая, как ты весь четвертый класс только и питалась макаронами и сырными шариками. – Он посмеялся, после чего добавил: – Как идет завоевание мира?
– Медленно, но верно. – Я открыла глаза и увидела, что он просто ковыряется в еде.
Во-первых, он опоздал. И сейчас я заметила, что он практически неузнаваем. Его выдавали не помятая одежда и отсутствие свежей стрижки. Все дело было в выражении его лица, которого я не видела за почти тридцать лет, что знала его.
– Кстати, как ты? – спросила я, держа зубами край вилки.
– Хорошо. Занят. Нас проверяют, так что в офисе все вверх ногами. Все бегают, как безмозглые курицы, – ответил папа. Его телефон, который был убран в передний карман брюк, завибрировал. Зеленый экран просвечивал сквозь ткань одежды. Он проигнорировал звонок.
– Только не снова. – Я залезла вилкой в его контейнер, доставая золотой картофель, спрятавшийся под горой риса, и скрыла его между губами, после чего добавила: – Но это все объясняет.
– Объясняет что? – сказал он встревоженно.
– Я подумала, ты выглядишь немного странно, – пояснила я.
– Это все надоедает, но я уже проходил через это. Как бизнес? – снова спросил папа.
– Вообще-то я хотела узнать твое мнение об одном клиенте, – начала я осторожно эту тему, когда его телефон в кармане снова завибрировал. Я перевела взгляд на фонтан в центре сада, без слов показывая, что все в порядке, если он ответит на звонок.
Вместо этого отец достал салфетку из сумки для еды и вытер ею лоб. Салфетка в виде облака прилипла к его поту. Температура на улице была ниже тридцати пяти градусов по Фаренгейту [4]. Что за дело заставило его так потеть?
– И как Джиллиан? – Его голос звучал выше обычного. Предчувствие беды словно слабая, почти незаметная трещина в стене, поползло по моей коже, и он продолжил: – Я помню, ты говорила, что у ее бабушки была операция на бедре на прошлой неделе. Я попросил секретаршу отправить цветы.
Конечно, он помнил. Папа всегда был тем человеком, которому я могла доверять. В отличие от моей матери, которой мне так часто не хватало. Она всегда последняя узнавала о том, что со мной происходило, игнорировала мои чувства, пропадала без вести в поворотные моменты моей жизни. Папа же помнил о дне рождения, датах выпускных и о том, что я надевала на религиозное совершеннолетие, бат-мицва [5], моей подруги. Он был рядом во время расставаний с парнями, во время девчачьей драмы и во время регистрации моей компании, читая вместе со мной все документы, особенно то, что было написано мелким шрифтом. Он был мамой, папой, братом и другом. Якорь посреди бурного моря жизни.
 
– Бабуля Джой в порядке. – Я передала ему салфетку, с любопытством поглядывая на него. – Уже командует мамой Джиллиан. Слушай, а ты… – снова попыталась я начать.
Его телефон зазвонил в третий раз за минуту.
– Тебе лучше ответить, – сказала я.
– Нет, нет. – Он оглянулся вокруг, вдруг побледнев.
– Кто бы ни пытался дозвониться, он явно не отстанет, – заметила я.
– Правда, Ари, я бы лучше послушал о том, как прошла твоя неделя.
– Все было хорошо, празднично, она прошла. Теперь ответь. – Я показала на телефон, который, по моему мнению, был причиной его странного поведения. С тяжелым вздохом и со здоровым смирением папа наконец вытащил телефон из кармана и прижал к своему уху так плотно, что оно побелело до цвета слоновой кости.
– Конрад Рот говорит. Да, да. – Он остановился, его глаза бегали туда-сюда. Его контейнер с бирьяни выскользнул из его рук, падая на старые камни. Я тщетно попыталась поймать его, пока он говорил. – Да. Я знаю. Спасибо. Да, у меня есть представитель. Нет, я не буду это комментировать.
Представитель? Комментировать? Для проверки?
Люди бродили мимо. Туристы присели на корточки, чтобы сделать фотографии сада. Стайка детей кружилась вокруг колонн, их смех напоминал звук церковных колоколов. Я поднялась и стала убирать беспорядок, который папа устроил на полу.
Все в порядке. Ни одна компания не хочет проходить проверку. Не говоря уже об инвестиционном фонде, – мысленно говорила я себе.
Но как бы не пыталась поверить в это оправдание, я не могла успокоиться. Это было не о работе. У папы не было проблем со сном, остроумием и смекалкой из-за работы.
Он завершил телефонный разговор. Наши взгляды встретились.
Прежде чем он сказал, я уже знала. Знала, что через пару минут я буду падать, падать и падать. И ничто не сможет остановить меня. Это было сильнее, чем я. Даже сильнее, чем он.
– Ари, тебе нужно кое-что знать… – начал он.
Я закрыла глаза, делая глубокий вдох, будто собираюсь надолго погрузиться под воду.
Я знала, ничего больше не будет как прежде.
 
Глава 2
 
Кристиан
Настоящее
Принципы. У меня было их всего несколько.
Лишь горсточка, на самом деле я бы не назвал это принципами как таковыми. Скорее предпочтения. Сильные пристрастия? Да, это уже больше похоже на правду.
Моим предпочтением было не связываться с правом собственности и с контрактными разногласиями в качестве судебного юриста. Не потому что у меня были моральные или этические проблемы при представлении той или иной стороны. А просто потому, что для меня это было скучно и недостойно моего драгоценного времени. Гражданские правонарушения и справедливые обвинения были тем, где я преуспевал. Мне нравились непонятные, эмоциональные и разрушительные дела. Добавить в эту смесь распутство – и я в раю судебных разбирательств.
Моим предпочтением было выпить столько, чтобы впасть в мини-кому, с моими лучшими друзьями, Арсеном и Риггсом, в баре «Братство» в конце улицы. И это я предпочел бы тому, чтобы улыбаться, кивать и слушать очередную отупляющую историю моего клиента об игре его ребенка в детский бейсбол.
Также моим предпочтением, не принципом, было не выпивать и не обедать в ресторане с мистером Нечистый Бизнес, больше известным под именем Майлз Эмерсон. Но Майлз Эмерсон собирался подписаться на внушительный предварительный гонорар с моей юридической фирмой «Кромвель & Трауриг». Поэтому я и был сейчас здесь. Не где-то еще, в вечер пятницы, с дерьмовой усмешкой на лице, когда я положил кредитную карточку в черный кожаный футляр для чека. Ведь сегодня я угощал мистера Эмерсона фуа-гра, тальолини с нарезанными черными трюфелями и бутылкой вина, по цене которой его ребенок мог учиться четыре года в Лиге Плюща [6].