Плененная невеста (ЛП)
Я вижу их в тот момент, когда машина въезжает на кольцевую подъездную дорожку перед моим поместьем, они нетерпеливо подпрыгивают, пока одна из горничных пытается удержать их от бегства к машине. В ту минуту, когда водитель подходит, чтобы открыть дверь, они вырываются из ее захвата, крича от радости.
— Папа, папа! — Обе девочки кричат, когда они бегут прямо в мои объятия. Хотя я знаю, что это недостойно перед персоналом, я не могу удержаться от того, чтобы присесть на корточки, гравий вылетает из-под их крошечных туфелек, когда они бросаются в мои объятия, обе одновременно сжимают мою шею.
Моя грудь сжимается от ощущения их в моих объятиях, их светлые кудри каскадом падают мне на лицо, когда они обе визжат о том, как сильно скучали по мне.
— Я тоже скучал по вам, доченьки, — бормочу я, обнимая их обеих. И я скучаю. Я сильно скучаю по ним, когда меня нет рядом.
Две мои девочки — это все, что у меня осталось от нее. От моей Кати, моей первой жены.
— Аника! Елена! — Ольга, глава моего персонала и моя временная няня с тех пор, как умерла моя жена, хлопает в ладоши. — Позвольте своему отцу дышать.
— Все в порядке, — говорю я ей, с легкостью подхватывая обеих девочек на руки и сажая по одной на каждое бедро, когда направляюсь к дому. Ольга цокает языком, качая головой.
— Мужчина твоего положения не должен носить детей на бедре, — строго говорит она, прищурив глаза, как старая бабушка. Я просто смеюсь, легко улыбаясь ей.
— На сегодня мы можем сделать исключения. Меня не было слишком долго. Ты сменила прическу? Выглядит очень красиво.
Ольга, всегда строгая женщина, которая постоянно стягивает свои седые волосы назад и насмехается над изобретением современных косметических процедур, таких как солнцезащитный крем и увлажнитель, но сейчас она на самом деле краснеет, ее скулы розовеют. Она прищуривает глаза, издавая небольшое раздражение, ожидая, пока я пройду мимо.
— Ну, я полагаю, на сегодня мы можем сделать исключения. Но ты не должен баловать этих девочек, Виктор.
— Что ж, у меня для них сюрприз. — Я сажаю их, когда мы входим в мраморное фойе, ероша их светлые волосы.
— Сюрприз! — Аника вскрикивает, ее голубые глаза расширяются. — Что это, папа!
— Я расскажу вам за ужином. Ужин почти готов, не так ли? Иди с Бьянкой. Она поможет тебе помыться, — добавляю я, видя, как в дверях появляется симпатичная темноволосая служанка, которая помогает Ольге с девочками.
— Я надеюсь, что сюрприз, это мама для этих бедных девочек, — поджав губы, говорит Ольга, пока я снимаю обувь. — Прошло три года, Виктор. Пришло время.
Я выпрямляюсь, глядя на нее сверху вниз. Ольга — единственный член моего персонала, которому я когда-либо позволяю называть меня по имени, не говоря уже о том, чтобы говорить со мной так прямо, как она это делает. Но поскольку мои собственные родители давно умерли, а моей жены не стало три года назад, Ольга, самый близкий человек, что есть у моих детей близкое к бабушке. И, несмотря на это, я тоже ее люблю.
— На самом деле, — говорю я спокойно, — это именно так. Я скоро женюсь, и она будет здесь в течение двух недель.
Редкая улыбка расплывается по лицу Ольги, для нее это эквивалент того, как менее сдержанная женщина радостно хлопает в ладоши.
— Хорошая русская женщина, как твоя покойная жена, я надеюсь?
Что-то внутри меня сжимается, горечь, которая к этому моменту проникает глубоко в меня.
— Я не уверен, что назвал бы покойную Катю хорошей женщиной, — резко говорю я. — И мне жаль разочаровывать, Ольга, но нет. Но их имена схожи.
Ольга хмурится, ее густые брови сходятся вместе.
— Тогда кто она?
— Катерина Росси, — холодно говорю я ей. — Дочь покойного Дона Росси и вдова. Она будет желанным дополнением к этому дому и хорошей матерью моим дочерям. Я уверен в этом. Она выросла в семье мафиози. Она знакома с нашими обычаями.
Ольга выглядит так, словно хочет плюнуть.
— Их обычаи, — огрызается она. — Не наши. Итальянка здесь, в моем доме? Росси? Будет растить этих милых девочек? Виктор, как ты мог…
Я чувствую, как выражение моего лица становится жестче, голос холодеет.
— Это мой дом, Ольга, и я напомню тебе об этом только один раз. Это дом Андреевых, мой дом, а эти девочки, мои дочери. — Моя челюсть сжимается, когда я пристально смотрю на нее сверху вниз. — Я предоставил тебе большую свободу действий за то, как ты помогала мне в последние годы. Я в большом долгу перед тобой за это, Ольга Волкова. Но я без колебаний напомню тебе о твоем месте, если потребуется.
Ольга, кажется, отшатывается, ее лицо слегка бледнеет, и я на мгновение испытываю чувство вины за то, что разговариваю с ней так резко. Но моя жизнь за пределами этого места уже полна конфликтов. Я не допущу, чтобы конфликт проник в мой собственный дом.
— Благодаря тебе Катерина почувствует себя здесь как дома, — строго говорю я. — Ты будешь уважать ее как мою жену, так же сильно, как когда-то уважала Катю. И ты будешь помогать ей воспитывать дочерей и полагаться на нее во всем. Я правильно понял?
Ольга выпрямляется, ее подбородок приподнят.
— Да, сэр, — натянуто говорит она, часть теплоты между нами исчезла. Я уверен, что она вернется, когда все успокоится. Но сейчас я испытываю небольшой укол сожаления о его потере.
Я прохожу мимо нее, направляясь в столовую, где слышу, как Аника и Елена уже болтают за обеденным столом. При звуке их голосов меня охватывает тепло, за которым следует слабый укол совести. Я был частью бизнеса Братвы с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы ходить за отцом на собрания. Я всегда был наследником, тем, кто займет место после него, и я всегда знал это. Сделки, которые мы заключаем, всегда были частью моей жизни, и я всегда думал о них очень мало, пока у меня не появились собственные дочери.
Для многих мужчин из Братвы дочери — это обуза, их нужно растить вне поля зрения и быстро выдавать замуж. Но я никогда не испытывал такого к своим собственным девочкам. Мои Аника и Елена дороги мне, и с момента их рождения я испытываю эту маленькую, едва заметную боль каждый раз, когда отправляюсь заключать сделку по продаже девочек, содержащихся на наших складах.
От меня больше не ускользает тот факт, что у них есть собственные семьи, отцы, которые, возможно, испытывают к ним примерно ту же любовь, что и я к своим собственным дочерям. Я не могу не думать о двух дочерях бригадиров, скорчившихся в своих клетках, накачанных наркотиками и напуганных. Что бы я сделал, думаю я, занимая свое место во главе стола, если бы кто-то попытался похитить и продать моих девочек? Ответ на этот вопрос прост. Я бы убил их наихудшим из возможных способов, медленно, чтобы они умерли с криками. Я бы научил их новому значению боли перед тем, как они умрут, от моей собственной руки, а не от одного из моих собственных бригадиров. Я такого никогда бы не допустил. Но мой образ жизни, образ жизни, в котором я родился, состоит из нескольких основных принципов, которые я всегда понимал. И один из них заключается в том, что некоторым везет, а некоторым нет.
У ирландцев есть оружие. У итальянцев есть наркотики для вечеринок и их оружие, предназначенное для ирландцев. А у меня есть это. Это не так морально серо, как продажа оружия для мятежников в других странах, или не так изощренно, как наркотики высокого класса для супермоделей. Я хорошо это понимаю. Братва торгует плотью, и как бы я ни пытался время от времени оправдывать это… думая, что некоторых из этих девушек вытащили из сточной канавы, чтобы продать шейхам, чтобы они жили во дворцах вместо кишащих тараканами однокомнатных квартир, или что мужчины, чьи дочери были похищены, заслуживали наказания, я знаю, что у продажных женщин очень мало моральных оснований. Но это сделало жизнь красивой для меня, моей семьи и для мужчин подо мной. Это вывело нас из старой страны, где жизнь и смерть висят на одной тонкой проволоке, и привело нас сюда, где возможно все.