Ни конному, ни пешему... (СИ)

— На тебе нет смерти человека, — серьезно повторил мальчишка. — Клянусь корнями и камнями.
… Запах песка, раскаленного летним зноем, солнечные блики на стволах сосен, капли липкой смолы, грозди спелых ягод в ладонях…
— Лешко, ты кто? — тихо спросила девочка.
— Если скажу, ты уйдешь, — он уткнулся носом ей в плечо, подозрительно всхлипнул.
— Я тебя не брошу, дурачок. Хочешь, пойдем со мной. Будешь жить в нашем поместье. И бабулю твою заберем. Хозяйка я или нет?! Как скажу, так и будет.
— Да ну!!! Вот ещё! Мне в лесу хорошо. Я тут делаю, что хочу. Если бабуля разрешит. Вон, наплела мне на одёжке загогулин, чтобы я …ну…не дичал, — он вздохнул, потянул за кисти на поясе. — Никифор так и сказал — чтоб ты на человека был похож, а не на пугало дремучее…
Мальчик скорчил смешную рожицу, передразнивая кого-то.
— Никифор — это кто?
— Пристает, как репей! Ходит меня поучает: то ему не так, се ему не так! Не сори, не топчись, не лезь в погреб, не пугай курей.
Лешек спрыгнул с лавки, упер руки в бока, выпятил тощую грудь, надул щеки.
— Холоп ваш, что ли?
Мальчишка расхохотался.
— Точно! Холоп! Я ему так и скажу. Ух, как ты здорово придумала! Никифор — холоп! Ну, погоди у меня, — он грозно затопал ногами, все еще смеясь. — Холоп!!! Вот приду я с новой хозяйкой! Всех твоих курей снежникам скормлю!
Он вдруг застыл, уставился на панночку серыми глазищами.
— Пошли!
— Куда?!
— К бабуле. Она старая, но толковая. Может, чего тебе посоветует.
Ядвига насупилась. Идти к странной чужой старухе совсем не хотелось.
— Боишься? — ехидно спросил мальчик. — Правильно. Я ее тоже немножко боюсь. Как кошка веника. Но она хорошая. Иногда. Хе-хе. А Никифор — холоп!
**************
От обмоток Лешек отказался.
— Вот ещё, — фыркнул презрительно, глянул на свои грязные ноги, смешно растопырил пальцы, — как же я дорогу слышать буду?!
Шел он впереди, иногда останавливаясь, поджидая панночку.
Чем дольше они шли, тем заметнее менялся лес. Поздняя осень в этих местах давно уступила место настоящей зиме. Мороз крепчал. Начинался снегопад. Белый сумрак завораживал, шептал беззвучными голосами, шелестел хвойными лапами. А они шли и шли, проваливаясь по колено в снег, перелезая через поваленные деревья, стараясь не потеряться в белом мареве. Привычные звуки исчезли, растаяли в пугающей тишине. Стих ветер. Ветки высоких сосен не шевелились.
Время застыло в колючем воздухе, замерло в танце снежинок, затаилось в густых тенях.
Скрип снега, тяжёлое дыхание, надсадный стук сердца в висках. Девочка пошатнулась. Кружилась голова, темнело в глазах.
Лешек резко обернулся, учуяв неладное, охнул, кинулся к подружке, подхватил, стараясь удержать.
— Нам совсем капельку осталось! — испуганно закричал, чуть не плача.
Она падала бесконечно долго. Снег был теплым, мягким и пах шерстью. Еще он был мокрым, дышал в лицо, норовил облизать щеки горячим шершавым языком. У снега были черные глаза и огромные острые клыки.
— Меня съедят, — мелькнула мысль, и Ядвига провалилась в темноту…
Глава пятая
Возвращение
Темно.
Тихо.
Глаза открыты или закрыты?
Наверное, закрыты. Открыть — страшно! Открыла…
Темнота меняется. Внизу густая, тяжёлая. Вверху бледнее, если темнота может быть прозрачней. И точки маленькие, колючие, похожие на звезды. Звёзды?
Степь?
Степь!
Под ногами сухая трава. Крошится, рассыпается трухой. Невесомая пыль взлетает, забивает нос. Пыль пахнет полынной горечью, холодным пеплом, забытыми именами…
Мёрзлая земля.
Ледяной воздух.
Небо шатром. Небо со всех сторон. Смотрит тысячью глаз.
Равнодушное, вечное, мертвое…
Крохотный огонек! Костер?
Не дойти. Шаг. Второй. Вдох — первый. Я дышу? Дышу! Ещё вдох — шаг. Ещё…
Огонек стал ближе. В тишине появляются звуки, — далёкое ржание коней, лязг металла, голоса людей, детский плач.
И — никого!
Костер в степи.
Искры в небо.
Темная фигура за кругом света. Сидит на земле, странно подвернув ноги.
 
Мужчина?
Женщина?
Не понять.
Огонь слепит, не даёт рассмотреть.
— Эй! Ты кто и…где? Я — где?! Где вот это?!
Тихий смех. Женщина?
Глаза привыкают к свету. Лица не видно, тени скрывают. Только голос.
— Ты шла ко мне, девочка?
— Я не помню. Я шла. Наверное. Был лес. Метель, и…голова кружилась. Я умерла?
— Ещё нет.
— А… это где?
— Это…почти сон. Твой и мой. Ты пришла в мой сон. Я — в твой. Вот мы и встретились.
— Разве так бывает?
— Нет, конечно.
— А ты кто?
Женщина придвигается к свету. Или это свет движется?
Пламя высвечивает широкое плоское лицо. Непривычно-чужое. Человеческое ли?! Коричневато-жёлтое, лоснящееся. Глаза — таких у людей не бывает. Узкие, вытянутые к вискам. Две черные косы, как змеи. Амулеты на шее, на змеях-косах… Девочка отшатывается. Женщина улыбается, глаза превращаются в щелочки и…почти исчезают.
Может, она слепая?
Тихий вздох.
— Садись к огню. Пей. Ты ослабла, — чаша, протянутая сквозь искры костра.
— Что это?
— Чай.
— Чай? — деревянная чаша в ладонях. Теплая, тяжёлая.
Странный запах трав, молока, масла.
Странный вкус — горячий, соленый, жирный. По телу катится волна жара, прогоняя холод.
Как же она замерзла!
Ещё бы не замерзла! Если ходить босой по снегу. Без сапог и теплых штанов, в одной рубахе! Почему без сапог?
Зима?
Лес?
Лешек!
Она вскакивает, озирается по сторонам. Далёкое ржание лошадей, непонятные голоса, шепот ветра, сотни, тысячи мерцающих огней. То ли звёзды, то ли костры…
— Со мной был мальчик! Где он?! Лешек! Лешко!!!
Она бросается к женщине, забывая о пламени.
— Где он?! Что ты с ним сделала, ведьма?!
Та поднимается на ноги. Невысокая, на голову ниже. Или выше. Глаза в глаза.
— Ты хочешь вернуться и найти его?
— Да!
— Ты стоишь в огне, девочка. Посмотри вниз.
Пламя поднимается до колен, вырастает выше, жадно обвивает руки, лицо. Жар проникает внутрь, наполняет грудь, вспыхивают волосы…
Аааааа…!!! Песья кровь…
***************
В заповедном лесу второй день бушевала метель. Северный ветер, вырвавшись на волю, веселился от души: хлестал снежною плетью косматые тучи, носился наперегонки с небесными табунами, рвал в клочья хмурое низкое небо. А как наскучило озорнику в поднебесье колобродить — на землю отправился. Крутанулся вихрем, ударился оземь, растекаясь между темных стволов. Подкрался хищной поземкой к избе, ласково поскребся в дубовые двери, игриво свистнул в трубу, задувая огонь, напрашиваясь в гости. Не пустили шального, крепче засов изнутри задвинули, да подкинули дрова в печь. Получив отворот поворот, взвыл обиженный баловень бешеным псом, ударился гневно о стены, затряс крышу и…притих.
Свернулся ужом под заметенным окошком, прислушиваясь к голосу старой ведьмы. Чем же ей удалось унять буяна?! Не иначе пригрозила матушке его нажаловаться, если не уймется младшенький. Всякой вольнице предел есть! Ветер беспечно рассмеялся, облетел вокруг избы, поднимая снежную пыль, и понесся дальше резвиться.
Старый дом кряхтел, жаловался, наглухо захлопывал ставни, кутался в пушистое покрывало. Ничего, до марта дотянем, а там…
Жарко топилась печь, дымок из трубы вился исправно. Горели лучины на столе, пахло свежим хлебом и горькими травами. Ухал на горище филин, шуршали в подполе мыши. Кот громко урчал, уютно устроившись на печи.
— Бабушка, она вернётся? — в сотый раз приставал мальчик.
— Вернётся. Она сильная. — Яга положила морщинистую ладонь на лоб спящей, тяжело вздохнула, заботливо поправила волчью шубу. — Вернётся.