Танцующий в темноте (ЛП)

Я опускаю взгляд на ее темно-красный шарф. Цвет идентичен носовому платку, который Грифф носит в переднем кармане.
Просто идеально.
— Ты звала меня? — спросила она.
Она наклоняет голову и хмурит брови, но в остальном никак не реагирует при виде меня, прикованной голой к люстре, и у моих ног все еще мерцает огонь. Просто еще один день в резиденции Мэтьюзз.
Я дергаю за цепи и морщусь, когда они трутся о ободранную кожу.
— Ты можешь снять меня отсюда?
Ее взгляд опускается на мой золотой шарф, затем возвращается к лицу. Она качает головой.
— Мне жаль. Только твой хозяин может принять это решение.
После паузы она спрашивает:
— Не хочешь ли стакан воды?
Я сдерживаю рычание. Каждый сантиметр моего тела пульсирует, скуля от изнеможения. Моя голова падает на грудь. Ком в горле кричит принять ее предложение, но я этого не делаю. Я и так достаточно беспомощна, чтобы кому-то приходилось кормить меня с ложечки.
Проходит секунда, затем ее шаги затихают в направлении выхода. Мой взгляд скользит вниз, вниз, к оранжевым языкам пламени, которые танцуют с живостью, которой я завидую. Расплавленный воск стекает по бокам свечей, как слезинки.
Я теряю счет секундам, минутам, часам. Перестаю бороться с болью, сковывающей мышцы, с онемением, охватившим пальцы.
Чем дольше я смотрю на гипнотизирующий свет свечей, тем тяжелее становятся веки. Запястья ослабевают в наручниках, колени подгибаются, и мне кажется, я слышу мягкий стук свечи, падающей на скатерть, вдыхаю горький запах чего-то горящего. Но море черноты, клубящееся вокруг разума, так успокаивает, что я не могу заставить себя беспокоиться.
Голоса — приглушенные и женские — достигают барабанных перепонок. Что-то мягкое касается лодыжки. Я шевелюсь, ерзаю на месте, и жгучая боль пронзает запястья. Дальше запястий, до кончиков пальцев, я ничего не чувствую. Абсолютно ничего. Слабый звук звяканья металла напоминает, что я прикована. Стон срывается с моих сомкнутых губ.
Мои ресницы распахиваются, и столовая расплывается в фокусе.
Волосы Обри щекочут мою босую ступню, и я съеживаюсь от жжения, которое пронзает пальцы ног. Ее хватка крепче сжимает мою лодыжку, удерживая ее неподвижной. Она поднимает на меня взгляд и прижимает палец к губам, затем продолжает наматывать марлевую повязку на мою ногу. Мои брови сводятся вместе, жжение все еще пульсирует под кожей.
В поле зрения появляется белокурая секретарша, с которой мы встречались ранее, когда она обходит стол. Она аккуратно собирает то, что осталось от скатерти, и выбрасывает это в мешок для мусора. Свечей не видно, но в воздухе витает слабый запах гари.
Райф сидит в дальнем правом углу комнаты, прижав к уху сотовый телефон. Его губы шевелятся, он говорит слишком тихо, чтобы я могла расслышать, но его глаза задерживаются на белой повязке на моей ноге. В конце концов, он замечает, что я смотрю на него.
Он улыбается.
Желудок переворачивается.
Он поправляет свой телефон, затем отводит взгляд, продолжая говорить. Я все еще наблюдаю за ним. Моим новым ‘хозяином’. Когда я садилась в самолет до Нью-Йорка, я была уверена, что мои будущие работодатели хотели секса, и они хотели этого на своих условиях, за закрытыми дверьми.
Одеть меня, составить список дел и поставить розы на их столы — это все равно секс. Непростая задача, но легкая.
Так почему же мне кажется, что они хотят от меня чего-то совершенно другого?
 
— Мы перестали искать монстров у себя под кроватью когда мы поняли, что они были внутри нас.
— Чарльз Дарвин
Струнный квартет. Две скрипки, две виолончели. Плавное и постоянное наращивание перед тем, как они начнут бороться за кульминацию.
Нет, нет, это неправильно.
Соло. Одиночная виолончель, медленная и завораживающая. Ленивый, ритмичный стук в барабан, отдающийся эхом вдалеке.
Да, именно так.
Мое соло.
Иногда это похоже на живопись. Иногда это поэзия. А потом бывают дни, подобные сегодняшнему, — это музыка, старинная и мистическая. На самом деле, у меня нет предпочтений. Искусство есть искусство.
Не так ли, Катерина?
— Сколько? — спрашиваю я, вдыхая его крики и пряча их в своих легких, когда я вонзаю нож немного глубже в его скулу, а затем провожу им вниз. — Я знаю о том, сколько людей погибло, и какие части их тел были проданы. Что я хочу, чтобы ты мне сказал, — кусок кожи падает на землю, мои пальцы почти такие же красные, как его шея.
Его глаза закатываются.
— Это сколько ты, лично, продал. Сколько транзакций ты просмотрел?
Я делаю шаг назад, наклоняю голову и сосредотачиваю взгляд на его неповрежденной щеке. Сделать так, чтобы обе стороны лица совпадали симметрично, сложнее, чем кажется. Но мне нравится не торопиться и делать все как надо.
Катерина серьезно относилась к своей работе в студии. К счастью для жертв, она убивала до того, как начинала снимать плоть с их костей. К несчастью для Хьюго, Катерина не единственная, кто может серьезно относиться к своей работе.
Называйте меня перфекционистом.
По крайней мере, я кое-чему научился.
Я хватаю Хьюго за шею и сжимаю, пока его глаза не поднимаются, чтобы встретиться с моими. Его кожа ужасного цвета от крови, которую он потерял, но ему, вероятно, не понадобится еще одна инъекция адреналина до следующих двух или трех удалений.
— Я задал тебе вопрос, — спокойно говорю я.
Мне приходится закрыть глаза, чтобы не сделать следующий надрез слишком рано.
— Сколько их костей ты лично продал для Катерины? Была ли это кисть, предплечье, бедро или череп, принадлежали ли они одному телу или разным — каково общее количество?
Хрип вырывается у мужчины передо мной, прежде чем ему удается выдавить слабое:
— Отъебись.
Мои глаза распахиваются, губы подергиваются.
— Кое-кого сейчас взъебут. И это буду не я.
Я бросаю взгляд на электродрель на табурете рядом с ним, и его собственный взгляд следует за моим. Ему требуется секунда, чтобы установить связь, но как только он это делает, его рот открывается, и блевотина попадает мне на ботинки.
Серьезно, Хьюго?
Я откладываю нож, выбирая дрель. Медленно вращая ее в руке, я оценивающе осматриваю ее. Не каждый день я достаю это, но Хьюго Перес — это одна треть печально известного подпольного псевдонима Катерины, Миша. Только лучшее для деловых партнеров Катерины.
Мой указательный палец нажимает на спусковой крючок. Тихий звук “рррр” наполняет мои уши, и это идеально гармонирует с шедевром скрипки и виолончели, внезапно так красиво зазвучавшей в моем сознании.
Хм.
Может быть, сегодня все-таки день струнного квартета.
— Сотни! Черт. Черт, — выплевывает Хьюго, его грудь вздымается. — Я сбился со счета. Я, должно быть, провел для нее сотни транзакций.
Я слегка киваю, мои пальцы так и подмывает помахать влево-вправо, пока я молча управляю своим личным оркестром. Шумиха продолжается, и я неторопливо подхожу к нему, затягивая пропитанный кровью пояс его брюк. Мне придется снять с него цепи для следующей части.
— П-подожди. Подожди! Где твое снисхождение? Где мой шанс? Я ответил на твой гребаный вопрос, черт возьми!
Мои движения по-прежнему медленные. Музыка смолкает, и тишина звенит в ушах. Мускул на челюсти напрягается, но, конечно, мой голос остается под контролем. Я научил себя ценить самообладание много лет назад — оставалось либо это, либо полностью раствориться в хаосе своего разума.