Танцующий в темноте (ЛП)

— Детка, сколько раз я должна тебе повторять?
Она тянется вперед, берет каждую подушку одну за другой и кладет их за решетку.
— Это полезно для тебя. Смерть — это прекрасная вещь, и ее нужно исполнить таким образом, чтобы отдать ей должное.
София сглатывает, но это единственный звук, который она издает.
— Ты поймешь, когда станешь старше, будешь работать за собственным столом.
Катерина поднимает указательный палец и игриво касается носа дочери, и от этого у меня сводит живот. Как будто она думает, что она мама года или что-то в этом роде.
Она встает и берет свою сумочку со стола, затем возвращается к Софии. Мои ноздри раздуваются, когда она вытаскивает наручники во второй раз на этой неделе, и маленькое тело Софии напрягается. Катерина, не теряя времени, наматывает эти штуковины на одну из перекладин, а затем на запястья дочери.
Мое рычание выходит тихим. Голова Катерины резко поворачивается ко мне.
— Что? — я тихо рычу со своего места на земле, мои глаза прикованы к ее. — Держать собственного ребенка в клетке для тебя недостаточно жестоко?
В глазах Катерины что-то вспыхивает — интерес? — и она поворачивается обратно к дочери. Она чмокает ее в щеку.
— Ты поблагодаришь меня за это позже, малышка, когда станешь самостоятельной.
Через секунду она отталкивается от земли, запирает клетку и направляется ко мне. Она останавливается в метре от меня и достает блокнот из переднего кармана своего черного платья, затем переводит взгляд с меня на блокнот, что-то записывая.
Я прищуриваю глаза. От мамы года до дипломированного психолога.
— Ты знаешь, это настоящий прорыв, — бормочет она.
Скрежет ручки по бумаге отдается в ушах.
— Я наблюдала за тобой с ней, и я думаю, что мы действительно к чему-то пришли.
Наконец, каракули прекращаются. Она смотрит на меня своими голубыми глазами, и когда они смягчаются, у меня мурашки бегут по коже.
— Мой милый питомец. Я знала, что была права насчет тебя. В этом есть что-то неподдельное. Уязвимость. Страсть.
Стиснув зубы, я отвожу взгляд, чтобы посмотреть на пустую стену слева от меня. Она ядовита, как и ее слова. Она ни хрена обо мне не знает. И никогда не узнает.
Дверь в студию со скрипом открывается, и я не отрываю взгляда от стены, но краем глаза слежу за ее движениями. Раздается глухой удар о землю, когда с погрузчика спускают новый ящик, затем Лысый открывает его.
Каждый раз одна и та же процедура.
— Привет, — мило говорит Катерина. — Где твоя визитка с именем?
— Здесь ее нет, — ворчит Лысый. — Был на улицах практически с пеленок. Никто не знает его имени. Даже он сам.
— Это так? — она на мгновение замолкает. — Приблизительный возраст?
— А, этот? Может быть, пятнадцать.
— Этому шестнадцать.
Мой взгляд останавливается на новеньком парне. Он тощий, грязный, как и все мы. Его светлые волосы кажутся почти каштановыми, скулы впалые, нос заостренный. Он все еще сидит в ящике, выглядывая сквозь жесткие прутья, что странно, потому что большинство из них выскакивают в ту же секунду, как его открывают. Что еще более странно, он выглядит так же непринужденно, как и я, — откинувшись назад, почти расслабленно.
Кто, черт возьми, этот парень?
— Следи за своим чертовым…
— Тише, Майки.
Катерина протягивает парню руку, и он берет ее, позволяя ей поднять себя на ноги. Она наклоняет голову.
— Ты не из застенчивых, не так ли?
Его бровь приподнимается, и он оглядывает комнату. Его взгляд останавливается на рабочем столе. Ограничители. Серебряный поднос с единственной иглой.
— Не такой уж застенчивый.
Мои губы подергиваются, но когда Катерина хихикает, этот нервирующий звук стирает с моего лица любое выражение.
— Пристегни его, — инструктирует она.
Я с пристальным вниманием наблюдаю, как парень добровольно подходит к столу, запрыгивает на него, затем ложится на спину и складывает ладони за головой.
Это впервые.
Когда Лысый и Катерина непонимающе смотрят на него, он поднимает глаза.
— Ну?
Рот Катерины кривится, и она снова хватает блокнот. Не отрывая взгляда от ручки, она бормочет:
 
— Ты слышал мальчика.
После пристегивания ремней безопасности без малейшего намека на борьбу, Лысый чешет голову и поворачивается, чтобы уйти.
— Эй, — зовет Катерина, — принеси мне стул, ладно?
Ее взгляд возвращается к столу.
— У меня такое чувство, что этот может заставить меня пройти через некоторые трудности.
Новенький, уставившись прямо в потолок, ухмыляется — гребаная ухмылка.
У меня такое чувство, что несколько трюков с обручем — это наименьшее, на что Катерина может рассчитывать.
— Все самые суровые, холодные люди, которых ты встречаешь, когдато были мягкими, как вода.
И в этом трагедия жизни.
— Иэн Томас
– Это пока что будет твоим шкафом, хорошо? — спрашивает Стелла, вешая последнее платье в меньший из двух шкафов.
Желудок сжимается от этого простого вопроса.
Мой шкаф. В его комнате.
Я выдыхаю и киваю.
Когда я пошла искать Обри в спа, Стелла тоже была там, и она настояла на том, чтобы самой показать мне комнату Адама. Как оказалось, апартаменты братьев находятся на первом этаже, как и наши, за исключением того, что они находятся в восточной части дома.
— Ну что ж.
Она закрывает шкаф, прежде чем повернуться ко мне, складывая руки так, что это напоминает мне о Райфе.
— Я оставлю тебя. Если тебе что-нибудь понадобится, дай знать мне или Обри. Хорошо?
— Хорошо.
После того, как она выходит, она засовывает голову обратно внутрь.
— И помни, у тебя был тяжелый день. Хорошенько выспись, — Она делает паузу. — То есть, если он тебе позволит.
Прежде чем я успеваю ответить, она слегка машет рукой и исчезает за дверью.
Упершись ногами в пол, я сглатываю, когда ее слова эхом отдаются в голове.
Если он тебе позволит.
Адам Мэтьюзз. Я официально принадлежу ему.
Служу.
Угождаю.
В его власти.
Я прикусываю губу, задаваясь вопросом. На что это будет похоже? Мысли о сегодняшнем дне стремительно возвращаются — его взгляд обжигает мой, теплое тело под моими ладонями, сильная рука, работающая между моих бедер.
Ледяное чувство вины пронзает меня, когда волна жара заливает мое тело. Я не должна чувствовать то, что чувствую. Меня не должно интересовать ничего, кроме поисков Фрэнки. Но знать это недостаточно, чтобы остановить это.
Я хочу Адама.
Не только его руку, не только его тело; жажда, новая и незнакомая, гложет меня глубоко внутри него — его теней и секретов, скрытых пещер внутри его разума.
Это извращенно, и это греховно, и это все, чем меня называет мама.
Мои глаза крепко зажмуриваются, пытаясь заглушить ругающий голос, который я всегда слышу.
Мне просто нужно взглянуть поближе. Попробовать поглубже. Слегка прикоснуться.
Мои глаза резко открываются.
С дрожащим выдохом и потными ладонями я иду назад к кровати, кровати Адама, подпрыгивая, когда колени задевают ее холодную поверхность.
Я должна быть здесь ради Фрэнки.
Не для собственных темных искушений.
Я вытираю ладони о ночную рубашку и, наконец, позволяю взгляду окинуть окружающую обстановку. Комната немного больше той, которую мне предоставили, но все равно скромная для особняка. Пахнет свежим постельным бельем с легким привкусом его лосьона после бритья. На белой плитке расстелен большой черный ковер, а вдоль стены рядом с ванной стоит единственный прямоугольный комод.