Неверный муж моей подруги

Таксист снова бросает на меня быстрый взгляд. Он сделал музыку потише, не пытается ни с кем переписываться, не рассматривает со скуки окружающие машины на светофоре. Все его внимание – на наш разговор. Кажется, у него даже уши слегка развернулись назад.
За окном машины несется летний вечер. Бесконечно долгий оранжевый закат, отражающийся в голубоватых окнах небоскребов. Зажигаются вывески баров, за высокими окнами ресторанов расставляют тарелки официанты в белых рубашках. Город готовится к пятничному вечеру. Загулу, отрыву, празднику конца недели.
Но в офисном центре – пусто. Большая часть окон не горит, закрыты магазинчики и кафе на первом этаже, шаги эхом отдаются в безлюдных коридорах, и лязг лифта, который не слышно днем, разносится на весь этаж, как в фильме ужасов.
Герман встречает меня в дверях своего кабинета. Яркий свет за его спиной очерчивает только темный силуэт высокого статного мужчины в костюме, стоящего, сложив руки на груди.
Я не вижу его глаз, но иду навстречу, потому что больше идти мне некуда.
Не знаю, чем закончится наш разговор.
Не знаю, чем закончится их с Полиной разговор.
Но больше ничего не будет как прежде – это я знаю точно.
– Ну здравствуй, Лана, – говорит Герман.
Я хочу его поцеловать, но он отстраняется и отходит в сторону, пропуская меня в кабинет.
 
Сейчас. Я знала, что так будет
 
За окнами офиса сгущается вечерний полумрак, чуть подсвеченный инфернальными отблесками заката в окнах соседнего небоскреба. А здесь горит всего одна настольная лампа, и тени от нее искажают лицо Германа. Я смотрю на него и никак не могу понять, что оно выражает.
Боль? Равнодушие? Злость? Отвращение? Страх?
Все то смятение чувств, что сейчас бушует внутри меня, я приписываю ему. И в зависимости от того, волна с каким именем накатывает – то и вижу.
Герман стоит передо мной – холодный и строгий, очень чужой. Как в те дни, когда все только начиналось, и я не знала, о чем с ним говорить, задавая неловкие вопросы и получая в ответ равнодушные взгляды.
Я подхожу к нему близко-близко, поднимаюсь на цыпочки, втягиваю носом знакомый запах – и пропадаю.
Говорят, любовь можно отличить от простого интереса, сексуального влечения, дружбы, всего остального, что не она, всего по одному признаку. Если ты нюхаешь вот это местечко на виске, и оно пахнет для тебя домом – это любовь.
Герман упакован в деловой костюм с голубоватым отливом, его офис весь – холод, сталь и белый свет ламп, его рубашка застегнута на все пуговицы, его серый галстук выглядит так безупречно, словно отлит из серебра, но когда я чувствую этот запах у его виска – терпкий и теплый, я словно из заснеженного полярного ада попадаю в натопленную избушку. Меня там ждут – горит живой огонь в печи, пахнет едой и чаем на травах, а на единственной кровати ворох теплых меховых одеял.
Мы с Германом смотрим друг на друга, и в его темных, почти черных глазах я вижу то, чего мне сейчас не хватает – тепло. Любовь. Он словно прячет себя настоящего за этим обликом безупречного бизнесмена. Но оттуда, изнутри его ледяного скафандра, выглядывает он настоящий. Надо только поглубже заглянуть ему в глаза. Однажды я так и сделала.
Нам надо так много сказать.
Мне – ему.
Ему – мне.
Тревога в груди бьется в такт сердцу, в тени которого она пряталась столько месяцев.
Но этот день должен был настать.
– Я знала, что так будет, – говорю тихо, обращаясь к этому живому Герману внутри строгого бизнесмена, стараясь не думать о том, что он пока меня даже не обнял. – Я ждала этого момента. Все время ждала.
 
– Тиш-ш-ше… – говорит он, и я понимаю, что мои горячие слезы все-таки прорвались через все заслоны и текут по лицу. Стискиваю веки, закрываю глаза ладонями. Судорожно вдыхаю, чтобы не разрыдаться.
Мне сейчас даже некого винить.
Кроме себя.
Герман осторожно отнимает мои руки от лица, берет их в свои и склоняется, целуя пальцы.
По одному поцелую на костяшку и последний – в ладонь.
За окнами разворачивается во всю ночную ширь душное московское лето, плавит асфальт жара, не выпускающая город из своих объятий даже после захода солнца. А здесь, в кабинете Германа, на полную мощность включен ледяной кондиционер – как он любит. Чтобы сотрудники ходили с длинным рукавом, а сотрудницы в колготках.
Но я-то в летнем платье, и по моей голой коже разбегаются мурашки от холода. Хочется прижаться к единственному живому существу в этом офисе.
Согреться.
– Скажешь, что все будет хорошо? – то ли прошу, то ли спрашиваю.
– Не скажу. Я тебе никогда не вру.
Мы так и стоим посреди его кабинета, словно считаем себя недостойными даже присесть на диван, который за последние несколько месяцев видел столько всего, что хватило бы на целую коллекцию фильмов для взрослых.
И кресло видело. И стол.
И даже этот дорогой дизайнерский ковер на полу, имитирующий густую траву. Однажды на него даже капала с ладоней кровь – то был один из самых счастливых дней в моей жизни.
Мне кажется, что моя жизнь и началась-то только тогда, в те снежные дни, когда я даже не замечала, что на улице минус десять, потому что моя кожа постоянно пылала от мыслей о нем.
Мы так и стоим. Дыхание Германа, его сухие губы касаются моего запястья с татуировкой – затейливая вязь складывается в одно слово: «Nevermore».
Больше никогда.
То, что сказал он мне полгода назад зимним вечером в этом кабинете.
И ошибся.
Он думает о том же самом, потому что его пальцы продолжают ласкать это место, даже после того, как покинули губы.
Нам надо о многом поговорить.
О том, что знает и не знает Полина.
О том, что он скажет ей сегодня вечером.
О том, что нам делать дальше.
И делать ли.
Или судьба дала нам отчетливый и недвусмысленный знак?
Знак «стоп».
Но почему-то не получается говорить.
Получается только стоять здесь в полутьме, едва касаясь друг друга и читая мысли.
Потому что я снова озвучиваю то, что думает и он:
– Могло ли выйти как-то иначе?
– Ты ведь сама меня ей подарила.
Это правда.
Больше десяти лет назад я подарила Полине мужа.
 
Давно. А Герман – это настоящее имя?
 
Все началось больше десяти лет назад одной очень теплой весной. Помню – уже в апреле полностью растаял снег, и можно было бегать по сухому асфальту в босоножках с тоненькими ремешками и не надевать куртку.
Я тогда работала журналисткой – писала на фрилансе статьи сразу в несколько газет и журналов, носила короткие клетчатые юбки, белые рубашки, расстегнутые до самого неприличия и разноцветные косички в коротких блондинистых волосах.
Жизнь для меня была непрерывным флиртом со всем миром сразу.