Твой XVIII век. Твой XIX век. Грань веков

Современница запомнила, что, «когда отпевание Суворова было окончено, следовало отнести гроб наверх; однако лестница, которая вела туда, оказалась узкой. Старались обойти это неудобство, но гренадеры, служившие под начальством Суворова, взяли гроб, поставили его себе на головы и, воскликнув: «Суворов везде пройдет!» — отнесли его в назначенное место».
Это были первые в новой русской истории похороны, имевшие подобный смысл: отсюда начинается серия особых прощаний русского общества с лучшими своими людьми (Пушкин, Добролюбов, Тургенев, Толстой…), — похороны, превращающиеся в оппозиционные демонстрации, выражение чувств личного, национального, политического достоинства. Павел, казалось бы, столь щепетильный к вопросам чести, национальной славы, совершенно не замечает, не хочет замечать того, что выражают петербургские проводы Суворова: национальной просвещенной зрелости, которой достигло русское общество…
Итак, заговор против Павла крепнет — царь же и его сторонники, многого не замечая, все же не дремлют, стараются угадать, обезвредить врагов.
Кто ловче, кто раньше?
Не все просвещенные люди столицы разделяли взгляды конспираторов. Одним из сомневающихся был молодой, очень образованный двадцатипятилетний полковник Николай Саблуков. Он сам не раз страдал от гневных, несправедливых приказов императора; однако при том понимал трагическое благородство его рыцарских целей, да и считал невозможным участвовать в цареубийстве, поскольку присягал Павлу I на верность.
С другой стороны, хорошо видя, что город насыщен заговором, что вот-вот наступит роковой день, полковник не мог и формально придерживаться той же присяги, ибо иначе ему следовало пойти к царю и донести на товарищей. Как быть? С каким мудрецом посоветоваться?
Саблуков отправился к одному итальянскому художнику и философу, несколько лет жившему в Петербурге.
Послушаем рассказ самого Саблукова: «Художник сразу разрешил мое недоумение, сказав следующее: «Будь верен своему государю и действуй твердо и добросовестно; но так как ты, с одной стороны, не в силах изменить странного поведения императора, ни удержать, с другой стороны, намерений народа, каковы бы они ни были, то тебе надлежит держаться в разговорах того строгого и благоразумного тона, в силу которого никто бы не осмелился подойти к тебе с какими бы то ни было секретными предложениями». Я всеми силами старался следовать этому совету, и благодаря ему мне удалось остаться в стороне от ужасных событий этой эпохи».
Полковник Николай Саблуков в юности слушал лекции в европейских университетах, получил блестящее образование, интересовался философско-нравственными системами. Позже, когда власть меняется и на троне Александр I, перед двадцатипятилетним генерал-майором открывалась широчайшая карьера, но он не может более служить. Потрясенный увиденным, он подал в отставку, поселился в Англии, женился на дочери основателя Британской картинной галереи Юлии Ангерштайн, но в 1812 году, узнав о нападении Наполеона, срочно возвратился в Россию и прошел всю кампанию (Кутузов 7 декабря 1812 года свидетельствует, что Саблуков «был все время в авангарде»). Защитив отечество, генерал опять его покинул; лишь изредка Саблуков наезжал в Петербург и был явно не чужд вольному духу 1820-х годов…
— Я вас боялся больше, чем целого гарнизона, — признался Пален Саблукову на другое утро после переворота.
— И вы были правы, — ответил офицер.
— Поэтому, — возразил Пален, — я и позаботился вас отослать из дворца.
Саблуков не донес, другие могли донести.
Вот один из эпизодов, когда Павел чуть не взял верх: командующий морскими силами тяжело заболел и вместо него доклады о состоянии флота царь поручил де Рибасу. Дело шло к назначению его на главную адмиральскую должность. Тут-то, как свидетельствуют некоторые документы, лукавый Рибас дрогнул. Неслыханное повышение, перспектива войти в правительство соблазняла. Он решил открыться Павлу и возвыситься за счет выдачи прочих заговорщиков.
Однако в декабре 1800 года Рибас внезапно тяжело заболевает. Версия о том, что генерал Пален нашел способ его отравить, кажется весьма вероятной: «из дружбы» к Рибасу Пален не отходил от его постели, не допускал к ней «посторонних», пугая возможной заразой, и прислушивался к тому, чтобы адмирал не проболтался…
 
Вскоре на католическом кладбище в Петербурге появилось надгробие с русской надписью: «Иосиф де Рибас, адмирал, российских орденов Александра Невского, Георгия Победоносца, Святого Владимира 2 ступени кавалер и ордена Св. Иоанна Иерусалимского командор, 1750–1800».
Тогда же, в последние недели 1800 года, Пален делает далеко рассчитанный ход. Приближалось 7 ноября 1800 года, четвертая годовщина павловского правления, после которой (согласно предсказаниям гадалок) царю «нечего опасаться». Последовал указ от 1 ноября: «Всем выбывшим из службы воинской в отставку или исключенным, кроме тех, которые по сентенциям военного суда выбыли, снова вступить в оную, с тем, чтобы таковые явились в Санкт-Петербурге для личного представления нам». В тот же день милость была распространена и на статских чиновников.
Точно известно, что именно Пален уговаривал царя простить виноватых. Зачем же? На этот вопрос хитроумный генерал ответил одному собеседнику несколько лет спустя:
«Во-первых, он рассчитал, что толпа возвращающихся на службу будет вскоре изгнана обратно, ибо их места заняты»; и действительно, царю «вскоре опротивела эта толпа прибывающих; он перестал принимать их, затем стал просто гнать и тем нажил себе непримиримых врагов в лице этих несчастных, снова лишенных всякой надежды и осужденных умирать с голоду у ворот Петербурга».
В то же время под предлогом этого указа попросились и вернулись на службу, в столицу, очень нужные для заговора люди: 17 ноября последний любимец Екатерины II Платон Зубов, «Платоша», ссылаясь на указ от 1 ноября, просился «на верноподданническую службу государю, побуждаясь усердием и верностью посвятить ему все дни жизни и до последней капли крови своей». Фразы эти сильно выходят за рамки обычных уничижительных формул. Впрочем, слов не жалели. Подобные же прошения поданы братьями Платона — Николаем и Валерианом Зубовыми.
Милости, выпрашиваемые заговорщиками, даруются: 23 ноября Платон Зубов возвращен и назначен директором Первого кадетского корпуса. 1 декабря Николай Зубов получил высокую должность шефа Сумского гусарского полка. С 6 декабря Валериан Зубов — во главе Второго кадетского корпуса. В те же дни датский посол докладывает своему правительству, что князь Платон «встречен государем хорошо».
Что значат для заговора еще несколько знатных конспираторов? Дело было прежде всего в имени, в клане. Слишком много значил прежде князь Зубов; денежные, дружеские, феодально-патриархальные связи семьи Зубовых дополнялись и самим фактом возможного появления в заговоре братьев Зубовых, важных генералов, известных многим солдатам, к тому же высоких, видных, зычных. Все имело значение в конкретной боевой обстановке!
Пален, впрочем, догадывался, что Зубовы в ответственный момент «задрожат», и поэтому с первого дня после амнистии буквально бомбардирует письмами другого намеченного им соратника — Беннигсена.
Вот за этим человеком сейчас и двинется наш рассказ…
Дело в том, что молчание участников заговора позже становится для любопытных потомков чрезвычайно обременительным. Охотников собственноручно описывать «дело» практически не было. В каком-то смысле это была более потаенная история, чем даже 14 декабря 1825 года. Декабристы дожили до начала заграничных и русских публикаций об их восстании; заговорщики 1800—1801-го не дожили. У декабристов было великое желание — описывать свою борьбу, рассказывать о своих идеях; у цареубийц подобные желания проявлялись куда слабее…
За те два без малого века, что отделяют нас от 1801 года, обнаружилось около сорока рассказов о том событии — но все записанные со слов участников или даже третьими лицами. Ни от Палена, ни от Рибаса, ни от Зубовых, ни от других активных заговорщиков не осталось ни строки, писанной их рукой, о столь впечатляющем событии. Обнаружены только два исключения: первое — это записки одного из юных семеновских офицеров Константина Марковича Полторацкого, сыгравшего немалую роль в обеспечении нужного заговорщикам «спокойствия во дворце» в ночь с И на 12 марта; второе исключение (а по значению — первое) —