(Не)добрый молодец (СИ)
Он внимательно прислушался, но вокруг царила тишина, нарушаемая только пением птиц и шуршанием мелкий зверей в траве, лес жил своей обычной жизнью. Не трещала возмущённо сорока, не слышалось ржание или топот коней, только шумела листва, щебетали птицы, да жужжали вездесущие оводы.
— Пойдём, отрок, пока всё тихо.
За такое обращение Вадик не обижался на монаха, у него действительно было лицо не двадцатилетнего юноши, даже мужа, а лицо подростка, лет семнадцати, по местным меркам. Мелкие, едва пробивавшиеся на его лице усики, да куцая бородка, которую он специально не сбривал, вот и вся мужественность.
Путники пересекли перекрёсток и дальше пошли по узкой тропинке, прихотливо вьющейся сквозь лес. Уже отойдя довольно далеко, они услышали негромкий топот, который доносился с лесной дороги. Чей-то конный отряд пролетел по ней, скача неведомо куда. Ну, и скатертью дорога, стало быть.
Остановившись, они ещё некоторое время с тревогой прислушивались, а потом снова двинулись вперёд. Наступающий вечер застал их на небольшой лесной прогалине, где они и решили заночевать. Пока Вадим ходил за водой, разжигал костёр и жарил на нём грибы, монах вязал ему лапти.
Ужин оказался в очередной раз постным: только грибы, земляничный чай, горсть черники, да чёрствая краюха ржаного хлеба. Зато грибов было много, и живот оказался ими плотно набит. Размотав повязку на ногах Белозёрцева, монах одобрительно качнул головой и смазал его ступни свежей мазью, и тут же протянул ему новые лапти. Вадим примерил их, монах переплёл пару элементов, и они сели по ноге, как влитые.
— С обновкой тебя, путник Вадим.
— Спасибо вам за всё, отец Анисим, и за лечение, и за лапти, — Вадим прижал к груди руки и невольно задрожал от еле сдерживаемых слёз.
— Ну-ну, ты же не детка, ты уже вьюноша! — монах, не трогая Белозёрцева, лишь словами пожурил его. — Все мы рано или поздно спасаем друг друга, но главная борьба идёт за наши души между диаволом и Господом. Самое ценное в человеке — это душа! Она и бессмертна, и всемогуща, а тело… Тело — тлен. А теперь давай ложиться спать. Завтра нам нужно засветло прийти в Пустынь. На это нужно много сил. Спи, отрок.
На следующее утро ступни Вадима выглядели уже намного лучше. Смазав их и перемотав, они подкрепились варёными грибами, очередной маленькой краюхой хлеба и поспешили отправиться в путь. Тропинка постепенно всё больше расширялась и стала выглядеть утоптанной. Людей пока видно не было, лишь иногда вблизи появлялись звери.
То заяц проскочит мимо, то лисица мелькнёт облезлым рыжим хвостом, то мыши, зашуршав лестной подстилкой, метнутся прочь. Более крупные хищники так и не появились. Волк и медведь стороной обходили людей. А вот крупные птицы иногда срывались с ветвей деревьев, громко ударяя крыльями и пугая путников, старого и молодого. Ночью, где-то недалеко от них жутко ухал филин, пугая всё живое вокруг, но сейчас он и другие совы спали, как спала и лесная нежить.
Постепенно лес стал редеть, всё больше радуя открытыми полянками и молодыми деревцами, пока, наконец, не выпустил их на волю. Впереди они заметили несколько двухэтажных вытянутых домов, в центре между ними высилась небольшая деревянная церковь, с маленькой звонницей наверху.
— Вот она, благословленная Оптиная пустынь! Как же я долго не был здесь! — монах чуть было не прослезился, но быстро взял себя в руки. — А ты хоть знаешь, отрок, почему она так названа?
— Нет.
— Раньше она Макарьиной называлась, а после того, как Опта умер, стала Оптиной пустынью называться. Был когда-то здесь один вольный человек, который на Козельской засеке жил. Стал он разбойником, а потом явилась к нему Богородица во сне и сказала, чтоб оставил он душегубство и все силы свои направил на добро, грехи свои тяжкие замаливая. Вот и стал он основателем сей пустыни, её первым настоятелем. Давно это было, но мы его труд и веру помним. Придём, сам увидишь. Но маленькая у нас пустынь, что тут говорить. Пойдём скорее, меня уже, наверное, заждались, — и монах ускорил шаг, а вслед за ним поспешили и Вадим с Агафьей.
Монах заинтриговал его, да и голод уже давал о себе знать, а тут хоть какая-то радость и возможность нормально поесть. Люди, жильё, уверенность в будущем. Вадим почти смирился с окружающей его действительностью. Правда, надежда на возвращение у него ещё оставалась, но совсем слабая. Хочешь или не хочешь, но придётся интегрироваться и выживать в новом мире.
Они дошли до пустыни. Вблизи оказалось, что зданий не два, а три. Ещё одно скрывалось за церковью, и было небольшим странноприимным домом для немногочисленных паломников. Паломников действительно оказалось очень мало, потому что пустынь находилась в глухом лесу, и мало кто знал к ней дорогу.
Странноприимный дом представлял собой небольшой барак. Внутри находились лавки да полати, комната для приёма пищи, удобства во дворе, как и везде. Обычное суровое убранство, без всяких излишеств. Печка имелась одна, но большая и хорошая. Окна все затянуты бычьими пузырями, старыми и потемневшими, сквозь которые и свет-то почти не пробивался, но Вадиму уже было всё равно. Ему хотелось хотя бы раз поспать не на голой земле, а на кровати. Пусть это простые полати, то есть нары, но зато в тепле и с крышей над головой.
Скидывая с себя на ходу вездесущих кровососов: комаров да клещей, он с любопытством осматривался вокруг. Заметив прибывших, к ним стали подходить люди. Было их немного: несколько пожилых монахов и монахинь, послушники и сам нынешний настоятель.
Им оказался благообразный старик, который тепло приветствовал отца Анисима.
— А мы, было, думали, что сгинул ты насовсем, и искать уже — не найдёшь, и весточки не пришлёшь.
Отец Анисим в ответ поклонился и ответил.
— Да, было дело, еле отбился по пути от мертвяков, да и отрока с девкой малой встретил, что о разбойниках предупредил.
— Об этом говоришь? — кивнул настоятель на Вадима.
— Да, в лесу встретил, из поместных он, говорит, что все погибли только он один и выжил, да и сам пострадал.
— Ну, поговорим о том опосля, а сейчас пойдём, Анисим, поедите с дороги, да отдохнёте от пути длинного.
Поприветствовав других монахов и монахинь, что проживали отдельно от остальной братии, они прошли сразу в столовую. Здесь им накрыли на стол, и Вадим смог, наконец, наесться. Каша из пшена, листья ревеня, солёные огурцы ещё прошлого урожая и варёная рыба — стол оказался небогат, но весом.
После еды глаза Вадима стали постепенно закрываться, да и дело уже шло к вечеру. Агафья, что ни на шаг не отходила от него, тоже стала клевать носом, и одна из монахинь отвела её к себе. А Вадима один из послушников отвёл в странноприимный дом, где Белозёрцев улёгся на полати, укрытые тонкой дерюжкой и, не в силах справиться с нахлынувшей на него усталостью, крепко заснул.
Глава 5
Беседа
Отец-настоятель Оптиной пустыни Варфоломей стоял на коленях перед иконой и молился, когда в дверь кельи тихопостучали. Варфоломей дочитал молитву и тяжело поднялся с колен.
— Заходи, Анисим, я давно жду тебя.
Отец Анисим, спокойно ожидающий приглашения, потянул дверь кельи на себя, она оказалась не заперта. Анисим знал, что настоятель его ждёт и ждёт с вестями. Он вошёл.
— Садись, Анисим, — кивнул настоятель на грубый табурет у небольшого стола. — Ну, рассказывай, что видел, что слышал. А то в нашей глуши токмо медведи бают, да волки воют, да собаки наши лают, вот только мы их не разумеем. Что в Москве-то творится?
— Эх, творится там неладное, Варфоломей. Да ты и сам о том без меня ведаешь. Совсем Русь оскудела справедливыми да честными. То, что при Бориске трёхлетний недород случился, то ещё не вся беда казалась, и то, что Расстрига власть взял да поляков привёл, то лишь половина беды, что на Русь обрушилась. Боярский раздор, да напасть страшная и нелепая,— вот наша беда! Поднялась из могил мертвечина, да явились ею укушенные, что в народе прозвали бесноватыми, а хуже них только одержимые бесами. Бают, что поляки с нечистью договор какой заключили, чтобы люд русский с земли своей извести, да власть с их помощью захватить. На всё, твари поганые, готовы, и душу дьяволу продать, и людей отдать!