Игры мажоров. Хочу играть в тебя (СИ)

— Помню, я была у репетитора, — шепчу в ответ, — а ты так долго ждал, что уснул. Я вышла и тебя разбудила.
— Разбудила, — его губы щекочут мочку уха, я слышу, как он улыбается, — и ты тогда меня сама поцеловала.
Я помню. Так четко, словно это было час назад. Хватаюсь за ворот его футболки и снова всхлипываю.
— Что с нами случилось, Ник? Куда это все делось? Я же тебя так любила, так любила...
Он обнимает меня как раньше, крепко и бережно. Одной рукой заползает под толстовку и гладит спину, пробирается до затылка и обратно вниз.
— Я тоже, Маша, я тоже любил. Всегда... Мышка моя... — он снова накрывает губы своими и целует. Глубоко, мучительно, изматывающе.
Внезапно я начинаю растворяться в его руках, отдаляться и почему-то совсем не удивляюсь, когда поднимаюсь вверх легким облачком и зависаю между полом и потолком.
Отсюда хорошо видны все находящиеся в комнате. Четырнадцать парней, стоящие полукругом, и Никита, обнимающий... меня. Точно, это же я в бесформенной толстовке и длинной за колено клетчатой юбке в складку. Так странно наблюдать за собой со стороны.
Хочется крикнуть «Эй!» и помахать, но они слишком сосредоточены, чтобы меня заметить. А я теперь хорошо могу рассмотреть Никиту, который наклонился надо мной.
Это я, это точно я, вот только я совсем не чувствую своего тела. Зато остальные чувства предельно обострены, кажется еще чуть-чуть, и я смогу читать мысли.
— Кит, что за хуйня, ты что, не собираешься ее раздевать? — тот парень, который сидел на диване, подходит ближе.
Никита не реагирует, разворачивает меня лицом к стене и вжимает в нее, закрывая спиной.
— Так вообще не видно нихера, — выхватываю голос Саймона, который тонет в общем гуле. Как во время многоканальной трансляции.
— Это не считается, — кажется, будто Коннор нарочно растягивает слова, и это даже забавно.
— Сказал, нахуй все пошли, — Никита зло бросает через плечо, сверкая глазами. Коннор делает рывок вперед, но его останавливает вытянутая рука.
Феликс? Странно, а он почему?
— Не трогай их, — говорит совсем тихо, но мне все равно слышно.
Никита прижимается ко мне — или к девушке в толстовке, я уже запуталась, — зарывается лицом в волосы, втягивает носом воздух. Одной рукой расстегивает ширинку на джинсах, ныряет в карман за фольгированным квадратом.
Зубами надрывает фольгу и раскатывает презерватив по члену, упираясь лбом мне в затылок. Я подлетаю ближе, чтобы лучше рассмотреть. Я уже видела член Никиты, но вспоминать об этом мне неприятно. Не помню, почему. И где могла его видеть, тоже не помню.
Его ладони ползут по ногам под юбку, я не вижу, но точно знаю, что сейчас он отдвигает белье. Пальцами разводит складки. Кладет руку мне на шею, разворачивает к себе лицо и впивается в губы, одновременно врываясь членом на всю длину до упора.
Меня забрасывает обратно, и я чувствую жгучую, распирающую боль. Кричу в рот Никите и когда вижу его глаза, вылетаю из тела обратно. Он прижимается ко мне, упираясь лбом в затылок, и я слышу так громко, как будто он говорит мне в самое ухо.
— Нет... Блядь, ну нет же... Только не это, пожалуйста...
Резко отодвигается и смотрит вниз на выдернутый из меня член. Весь презерватив в крови, мы с ним вместе на это смотрим. Ник запрокидывает лицо вверх, и когда я заглядываю в его глаза, начинаю в ужасе метаться под потолком.
Мне страшно. Мне больно. Я пропускаю через себя все, что чувствуют там внизу эти двое. Это слишком, я больше не могу, я не вывезу...
Силы в один миг покидают. Держаться в воздухе не могу, срываюсь вниз и проваливаюсь внутрь себя. Последнее, что вижу — Никита срывает презерватив и швыряет в лицо стоящему с самого края Саймону.
— На, жри.
Писала полдня. Они меня доконают эти двое. Не ругайтесь, что мало, я еще дописываю. Как закончу, выложу. Думаю, через час-полтора. Хочу закончить сцену, чтобы следующую главу дать от Никиты. Всех люблю
Глава 24
Маша
 
Оглушенная, хватаю ртом воздух, возвращаясь в реальность. Черт, что это со мной было? Что за гадость он мне скормил?
Упираюсь ладонями в стену, ноги не держат, дрожат и подламываются. Между ними саднит, но уже нет той режущей пронизывающей боли, от которой я улетела под потолок.
Постепенно предметы принимают привычные очертания, звуки перестают резать слух. Внезапно ноги снова отрываются от земли, но на этот раз я улетаю невысоко, на уровень подбородка Топольского.
Он идет со мной на руках мимо хранящих молчание парней, а я отворачиваюсь, пряча лицо у него на плече. Это ничего не значит абсолютно, я просто не хочу их видеть.
Перед нами расступаются, нас пропускают и не делают никаких попыток остановить. Никто не хочет рисковать. Мне не обязательно видеть лицо Никиты, я хорошо слышу, как гулко колотится его сердце, как с хрипами вырывается из груди дыхание. Он весь сплошной сгусток оголенных нервов.
Я не обманываюсь ни на секунду, дело не во мне. Я и моя девственность, которая, кажется, стала для Никиты сюрпризом, вообще ни при чем.
Потому что это Топольский. Его нагнули, вынудили. Он так круто все продумал и рассчитал, а его размазали по стенке. Я же для них для всех, включая Никиту, никто. Пыль.
В голове шумит. Отдельные обрывки и фрагменты всплывают, проваливаются в бездонный колодец памяти, тонут и выныривают обратно. Калейдоскопом мелькают воспоминания, которые я давно похоронила и запретила себе их реанимировать.
Откуда они взялись, зачем?
Тело окутывает прохладой, мы выходим на улицу. Открывается дверца машины. Никита опускает меня на сиденье и тянется за ремнем безопасности.
— Я сама, — отталкиваю его руки, язык во рту ворочается с трудом.
Он обходит автомобиль, садится за руль, пристегивается. Я все это время безуспешно пытаюсь попасть заглушкой в замок. Никита молча ждет, но когда число попыток переваливает на второй десяток, ловит мою руку и защелкивает замок до упора. Точно как...
Вздрагиваю. Он заводит двигатель и мощным рывком вылетает за ворота. В другое время я бы испугалась и завизжала, но теперь границы моих страхов существенно отодвинулись. Безразлично откидываюсь на спинку сиденья, закрывая глаза.
Скорость не ощущается, просто знаю, что летим на максимальной. Тормозим так же резко. Так же как...
В окне виднеется тот самый дом, в котором мы с Оливкой уже были. В прошлой жизни...
Никита накрывает руками руль и утыкается в них лбом. Молчим. Смотрю в окно, сползаю по спинке вниз. В принципе, можно и здесь спать. Ну и что, что в машине, не все ли равно где?
Ник не выдерживает первым. Поднимает голову.
— Маша...
— Что ты мне дал? — обрываю, не давая продолжить. — Это наркотик?
Никита смотрит на свои руки.
— Галлюциноген. Там очень слабая доза. Я не хотел, чтобы ты чувствовала...
— А сам?
— Ничего, — сжимает пальцы в кулак и выпрямляет. — Я должен был себя контролировать.
Опять молчим и опять недолго.
— Я слишком поздно узнал. Прямого рейса из Израиля не было, летел с пересадкой. Если бы я приехал раньше, я бы смог...
— Хватит, Никита, — снова обрываю, — я помню все, что ты говорил. Ты просил меня уехать, я упиралась. Я во всем виновата сама. Ты и так помог, я тебе благодарна. Правда. На этом все. Если я буду здесь жить, покажи мне мою комнату.
Открываю дверь, он хватает за запястье.
— Подожди... — разворачивается всем телом, — Каменский... Меня тогда так накрыло, когда я тебя с ним увидел... Я у него спросил, он сказал, что вы вместе. Я не знал, Маша...
Теперь я разворачиваюсь всем телом и отдираю от запястья его пальцы.
— Ты мог спросить у меня. Я сама приходила, чтобы рассказать, но ты был слишком занят. Все, Никита, — выскакиваю из машины, он выходит следом, — тема прошлого закрыта. Я не хочу больше ничего обсуждать. Или отвози меня обратно.