Игры мажоров. Хочу играть в тебя (СИ)

Протягиваю руку, хочу коснуться волос. Хочу зарыться в них лицом, они как раз лежат тяжелой волной на подушке. Пахнут даже на расстоянии.
Но тут же отдергиваю. Я не должен ее касаться. Не смею.
Теперь я даже в мыслях не могу назвать ее своей. Моей Мышкой. Не имею права.
Упираюсь лбом в край кровати. Почему все так хуево? В какой момент моя жизнь пошла по пизде, и когда именно я все проебал?
Когда бросил ее в больнице и уехал в Лондон? Или когда поверил уебку Каменскому, который клялся, что трахает Машу? Тогда еще мою Машу, целиком и полностью. Просто поверил, даже не стал проверять, потому что своими глазами видел, как она выходит из душа в доме Макса. Голая, в одном полотенце.
Как я его тогда не убил, не знаю. Ее тоже хотелось убить.
Мой мозг горел, лопался и плавился. Как она могла, как? Она ведь только меня любила, и я любил только ее. Я тогда целых полгода трахать никого не мог, ни на кого не стояло. Только о ней думал. А она с ним...
Я сгорел тогда, полностью. Выгорел внутри дотла. Я умер и сам себя похоронил. От меня осталась одна оболочка, до отказа набитая пеплом.
Даже сейчас люто триггерит, когда вспоминаю все то дерьмо, в которое я сам себя окунул по возвращении в Лондон. Катя предоставила мне полную свободу действий, по ее словам, а на деле просто откупилась. У нее появился мужчина, испанец, годный чел, кстати.
Тетка денег на меня не жалела, она даже не спрашивала, куда я их трачу. И я постепенно начал опускаться на дно. Бабы сплошным потоком, бухло ящиками, пьянки и ебля сутками. На учебу забил хуй, на спорт тоже.
Теперь я сам не понимаю, что мной тогда двигало. Может быть, хотел доказать себе, что Маша правильно поступила, выбрав Каменского. Она все равно оставалась чистой хорошей девочкой, и чтобы еще больше увеличить пропасть между нами, я опускался все ниже и ниже, упорно пробивая очередное дно.
Край наступил, когда в ход пошла наркота. Тот период я помню урывками. Как я не расхуярил Мазерати и вместе с ней не улетел на тот свет, до сих пор не понимаю. Наверное, ангел-хранитель мне попался упрямый. От меня не отходил, хоть и охуевал от того, что я творил.
До тяжелых наркотиков не дошло, иначе меня бы ничего уже не спасло. Приехали оба деда вправлять мне мозги. Отец тоже рвался, но я не захотел его видеть. Не мог представить, как посмотрю ему в глаза.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍У него все хорошо, я знаю, что Дарья родила ему нового сына. Максом назвали, блядь, как в насмешку. Он у них родился от большой любви. А я от обычной ебли, случайной и даже не запланированной. С нелюбимой женой, на которой заставили жениться родители, и которая очень быстро умерла. Быстро и удобно.
Так что, если первый сын оказался бракованным, зачем смотреть, как проходит утилизация производственного брака? Вот и я решил, что незачем.
Деды до сих пор уверены, что это они своими пиздостраданиями смогли меня вытащить. И только мы знаем правду, я и тетка.
Все изменилось в тот день, когда Катя сказала, что у нее неоперабельный рак мозга.
Глава 25
Никита
Она никому ничего говорить не стала. Потом только мне одному рассказала. Ни дед с бабкой до сих пор не знают, ни испанец ее.
Его Катя сразу прогнала, как только ей подтвердили диагноз. Без объяснения причины. Он долго потом добивался, ко мне приезжал, понять пытался. Мне его даже жалко было, он нормальный чел, этот Диего.
Но она его видеть упорно отказывалась.
— Не хочу, чтобы мучился, переживал, — объяснила мне, — он же хороший, любит меня, суку. Пусть думает, что я его бросила, пусть ненавидит. Мне так легче, Кит.
Это тетка меня первой так называть стала, на британский манер. Кит-Никит. Мне понравилось. Другая жизнь, другое имя.
Мы с ней сидели, курили. Катя рассказывала, а я молчал, потому что не знал, что говорят в таких случаях. Лечиться она тоже напрочь отказалась.
 
— И на кого я стану похожа, Кит? — она стряхнула пепел и снова затянулась. — Ты видел, в кого люди после химии превращаются? И это ведь не панацея, только отсрочка на время.
Я попробовал возразить. Делал вид, что дым раздирает горло, а сам боялся, что не выдержу и разноюсь перед ней как сопляк.
— Ну и пусть, — затянулся и закашлялся, — что ж ты так просто возьмешь и уйдешь? Сначала она, теперь ты?
«Она» это моя мать, ее старшая сестра, которую я видел только на старых фотоснимках. Катя повернулась и взъерошила мне макушку, как маленькому. Хотел увернуться, но в последний момент передумал. Просто подумал, что может, и правда, последний...
— Мы обе тебя бросили, да Никит? Ты знаешь, я сейчас много думаю об этом. Сначала такая злость была ко всем, прямо лютая. Почему именно я? Почему это произошло именно со мной? А потом поняла. Я не ценила эту жизнь, Кит, вот она мне и отомстила. На что я ее растратила? На отца твоего? Так он не любил меня, он со мной спал, только когда ему уж совсем припекало, а под рукой никого не было. И видел бы ты тогда его лицо. Ты тоже мужчина, сам знаешь, как это, когда от бабы тошнит, а ты ее все равно трахаешь. Потому что не любишь.
Я отвернулся. Конечно, знаю. У меня со всеми так было. Потому что не любил. А ту, которую любил, проебал.
— Я теперь так жалею, Никит, так жалею, — всхлипнула, но когда я попробовал ее обнять, покачала головой и отстранилась. Катя и сесть постаралась подальше, как будто она заразная была, эта ее опухоль. — Я, только когда Диего появился, поняла, как это, когда тебя любят. Мне же сорока еще нет, он меня замуж позвал. Я родить могла. Я же... я беременная была, Кит...
Она отвернулась, плечи затряслись, а меня резануло это «была».
— Что значит, «была», Кать? — приобнял за плечи, она обернулась и зарыдала, уперевшись лбом в мою грудь. И тогда я догадался. — Ты что, аборт сделала?
Она завыла в голос, а я гладил ее по голове трясущейся рукой и глотал ком за комом.
— Да, сделала, — Катя отстранилась, вытерла ладонями глаза и достала сигарету. — Она у меня и проявилась на фоне беременности, эта опухоль. Говорят, так чаще всего и бывает. Гормональный взрыв, такая хуйня... Врачи порекомендовали прерывание, и я согласилась. Кому он был нужен, этот ребенок? Родители уже старые, не потянут. Диего? Он хороший, он еще женится, пусть тогда вместе родят себе кого-то. А так зачем сирот плодить?
— Я мог бы, — сглотнул очередной ком, — я бы вырастил, Кать. Он же выходит, мой двоюродный брат. Был. Или сестра...
Катя ничего не ответила, притянула к себе и поцеловала в голову. Я потянулся к пачке, тоже достал сигарету. Сначала ей подкурил, потом себе. Она выпустила дым, помахала рукой, разгоняя, и заговорила:
— У тебя уже есть брат, родной. Вот с ним и нянчись. Я тебя для чего позвала, сынок, — я замер, тетка сто лет уже так меня не называла. Но она вроде как не заметила. — я свою жизнь проебала, так хоть ты этого не делай. На меня смотри и не повторяй моих ошибок. Не проеби свою жизнь как я, и себя не проеби. Я столько всего натворила, теперь вот выгребаю. И знаешь, что? Абсолютно заслуженно. И за Дашку эту, и за Андрея. За Шведова с Одинцовым. Я же их использовала, Кит, попользовалась и выкинула, как презервативы. Знала, что они зассут и согласятся Андрея подставить. Даже за девчонку ту, дочку Дашкину, которая в тебя втрескалась, вину свою чувствую. Она бы не родилась, если бы не я.
Я бы тоже тогда не родился. Но вслух не сказал, мы с ней и так это знаем.
— Ты говорила, что защищалась, — захрипел, прокашливаясь. Не мог судить ее, раньше бы смог, но только не сейчас, — что боролась за свою любовь...
— Нет, сынок, не защищалась я, — она скривила губы и покачала головой, — и не боролась. Я за нее цеплялась. Андрею моя любовь была как удавка. Я набросила эту удавку ему на шею и затянула. Я бы попросила прощения у них, у всех. Только не нужно это никому. Им похер на меня, а мне на их прощение похер. От того, что Даша тут поплачет, легче не станет. Мне главное, чтобы ты... — ее голос задрожал, но она справилась, — чтобы ты меня простил. И не бросил. А еще бросил себя топить и дурью маяться...