Шикша (СИ)

Он принялся собираться:
— Я вещи оставляю здесь, пойду налегке, — сказал Митька, — возьму топорик только. Тебе он всё равно ни к чему, а мне пригодится.
Я вздохнула.
— И кусок клеёнки возьму, — продолжил Митька, — и флягу с водой.
— Еды возьми, — сухо сказала я, сдерживая слёзы, обида всё не отпускала.
— Куда я её дену? — пожал плечами Митька, — нет, я могу без еды и несколько дней быть, не буду тратить время на всё это. Поем потом уже аж в лагере, пока мужики собираться будут.
— Ну, так возьми мой рюкзак, — сказала я, — он маленький. Туда и фляга. И клеенка, и еда поместится.
— За рюкзак спасибо, — согласился Митька и рявкнул, — это я возьму. А еду, сказал же, что не буду! И не приставай!
Стало ещё обиднее.
— Ах да, я тебе ещё ведро принёс, — Митька показал на ржавое ведро, которое он поставил в углу.
— Зачем? — сразу не поняла я.
— Как зачем? — покачал головой Митька, — а ссать ты куда будешь?
Я вспыхнула.
— Ладно, давай прощаться, — сказал Митька, сухо клюнул меня в щеку и велел, — я выйду, а ты сразу же на засов запирайся и никого, кроме меня, не впускай! Поняла?
— Да! — сказала я.
— Тогда покеда! — кивнул мне Митька и вышел из балка.
Я закрыла засов.
— Заперлась? — раздался голос Митьки снаружи.
— Ага, — горестно ответила я.
Митька видимо не поверил, так как подёргал дверь, и, найдя степень её запертости удовлетворительным, ушел.
Я видела в окошко его отдаляющуюся фигуру и злые слёзы застилали мне глаза.
Ушел! Бросил меня тут одну, с трупом!
Нет, умом я, конечно, понимала, что он прав, но было ужас как страшно.
Я не трусиха. Нет! Иначе я бы сюда не пошла.
Но одно дело, когда ты идёшь, что-то делаешь, что-то преодолеваешь. И совсем другое, когда сидишь, запертая в обшитом арматурой балке и не знаешь, когда этот чёртов Митька вернётся.
И так мне жалко себя стало, что я разрыдалась. Бросилась на нары и ревела, ревела, до тех пор, пока слёзы не закончились, а лицо не распухло до такой степени, что я стала словно китаец.
Немного помогло и я стала смотреть на мир более трезвыми глазами, хоть и через щёлочки.
Итак, первое, это нужно поддерживать небольшой огонь, чтобы дыма из трубы не очень видно было. Да, по запаху, конечно, вычислить можно, но я очень надеялась, что ветер будет уносить его вверх. Полностью без огня я оставаться не могу — и чаю вскипятить надо, и еды сготовить, да и холодно по ночам без отопления в балке (он был сам по себе сырой какой-то, ещё и место было тоже сырое).
Второе, это нужно примерно засечь, когда Митька должен вернуться. Он ушел примерно час назад. Обещал за день. Ладно, даю ему не один, а два дня. Хотя что я буду в этом случае делать, я не представляла совершенно.
Третье, свет я жечь не буду. А то издали огонёк ночью очень видно. Митька вчера ковырялся с какой-то железкой, это, оказывается, он нашел старую керосиновую лампу и починил её. Стекло в ней было треснутым, закопчённым, но давать свет она вполне могла. И я решила, что ничего страшного, если посижу и без света.
Эх, если бы я знала, как я ошибаюсь.
В общем, только-только стемнело и в балке стало ничего не видно, как вокруг балка мне послышались шаги. Я сидела, тряслась от страха и не знала, кто там ходит — то ли бандиты, которые убили Нину Васильевну, или же сама Нина Васильевна. Он этого было так жутко, что мои зубы стучали и приходилось сжимать их изо всех сил.
Я забилась в угол нар и просидела так, считай, всю ночь. Дрова в печку я не подкидывала, боялась. К утру печка погасла и в балке стало сыро и холодно. Поэтому мои зубу уже стучали не только от страха. Но и от холода.
Тысячу раз я уже пожалела, что пошла сюда. Ну вот чего мне не сиделось в лагере?
Да, там была пьяная алкашня, но можно же было отбрить их, ну не стали бы они ничего насильно делать, ведь за такое и партбилет на стол положить можно. А кому это надо? Никому!
Утро облегчения не принесло. Я чутко прислушивалась, что там за стенкой. То мне казалось, что там тихо и я зря паникую, то чудилось, что кто-то ходит и рычит, и тогда я забивалась в угол и сидела, стуча зубами.
 
Не знаю, сколько времени так прошло, часов у меня не было. Мои таки ещё в городе, когда мы бетонировали огороды от борщевика, окончательно сломались.
Прошло примерно полдня и мне ужасно захотелось есть. Огня у меня больше не было, новый разводить я боялась, да и было сложно, поэтому я вскрыла банку тушенки и поела немного мяса. Попила холодной воды из чайника. Хорошо, что там оставалась кипяченая. Греть сейчас чай я не могла и боялась.
Быстро стемнело.
Я опять забилась в угол, но, видимо, была такая уставшая от переживаний и бессонной ночи, что под утро я таки задремала. Проснулась, когда солнце уже светило вовсю.
Отлично! Пошли вторые сутки, значит наши вот-вот придут.
Обрадованная я, чтобы не позориться перед мужиками, прибралась немного в балке, привела себя более-менее в порядок, умылась, расчесала волосы (они уже немного отрасли, примерно сантиметра на два-три и теперь смешно торчали во все стороны одуванчиковым ёжиком).
Решила сварить каши. Но затем передумала — варить на себя одну не вариант, а варить на всех — я же не знаю, сколько людей приведёт Митька. Это может быть и пять, и двадцать пять. И не знаю, как долго они тут будут. Может быть, они сразу пойдут туда, искать убийц Нины Васильевны, а потом сразу обратно.
Поэтому решила не торопиться и дождаться Митьку с людьми.
Всё равно меня они воевать с собой не возьмут, вот и будет мне хоть какое-то занятие, чтобы отвлечься.
Я отошла от плиты и тут же хлопнула себя по лбу! Со всеми этими хлопотами, я же совсем забыла о камнях!
Сейчас времени у меня было навалом, так, что я даже не знала, куда его девать. Я вытащила оба камушка из кармана и принялась рассматривать в лучах заходящего солнца. Тот, который я нашла в ручье, был прозрачным только с одной стороны. С другой же была чёрная и сероватая порода, ну как обычный булыжник. Второй же камушек, который я вытащила из кулака Нины Васильевны, был ну прямо очень красивым. Размерами примерно, как фаланга мизинца, узеньким и длинным, и при этом прозрачным.
В том, что это драгоценные камни, у меня уже не было сомнений. Да, возможно, это и не изумруды, может быть, это какие-нибудь бериллы. Но они вроде тоже драгоценные.
С ума сойти! Неужели Нину Васильевну убили из-за изумрудов?
Хотя чему я удивляюсь? И за меньшее убивали.
Солнце совсем зашло и в комнате стало темно настолько, что я с трудом видела свою руку. Я опять забилась на нары, замоталась в спальник — в помещении уже настолько всё отсырело, что меня аж колотила дрожь. Но разжигать огонь я опять не осмелилась.
Странно, где же Митька с народом? Он должен уже прийти.
Хотя, зная Бармалея, вполне может быть, что он отдал какое-то распоряжение и все придут завтра.
Но нет, это тоже странно — Митька же прекрасно знает, что я здесь сижу одна, запертая в балке. Он бы тогда хоть сам бы, но пришел.
И как мне всё это понимать?
Я долго так сидела, перебирала все возможные варианты. Прислушивалась к звукам снаружи. Опять думала. Опять прислушивалась. Незаметно для себя, я задремала.
Не знаю, сколько я проспала (почти полусидя), разбудили меня звуки ударов снаружи — кто-то ломился в балок!
От дикого ужаса у меня чуть инфаркт не случился. А звуки ударов, кажется ещё больше усилились. Меня уже трясло так, что я изо всех сил зажимала себе рот руками, чтобы не заорать от ужаса. Если бы у меня были нормальные волосы, а не эти два сантиметра недоразумения, я бы уже, может, поседела бы.
Не знаю, сколько прошло времени. Мне кажется, вечность. А может быть, прошло всего несколько минут. В таком состоянии я ничего не могла нормально понять.
Со временем в комнате стали различаться предметы — взошло солнце и звуки ударов снаружи стихли. Я сидела на нарах в каком-то странном оцепенении и не могла прийти в себя.