Бурсак в седле

Калмыков успокоился быстро, взгляд его обрел нормальное выражение, и атаман махнул рукой, отпуская своего помощника:
— Иди!
***
Товарищ Антон прибыл в Хабаровск. Вместе с ним — трое ловких молодых людей: два парня и одна девушка.
Девушка делали заметные успехи — гораздо быстрее своих товарищей вошла в роль, поняла, что от нее требуется, стала готовиться к грядущим событиям — изучала приемы китайской борьбы, умело стреляла из пистолета и винтовки, когда выходили в сопки, чтобы «почистить оружие», и стреляла лучше парней. Пустую бутылку, поставленную на пень, сшибала с первого раза, а однажды даже подбила вредную трескучую птицу желну, сидевшую на ветке в пятидесяти метрах от нее — пальнула играючи, навскидку, и желна, сдавленно икнув, задрала желтые когтистые лапы и смятой бесформенной тряпкой полетела с ветки на землю.
Товарищ Антон, увидев это, присвистнул удивленно:
— Однако. Не ожидал, не ожидал такой меткости от тебя, товарищ Аня!
Аня Помазкова была довольна: суровый руководитель их редко кого хвалил — в основном хмуро сдвигал брови в одну линию и смотрел в землю, себе под ноги, словно бы боялся споткнуться.
В Хабаровске группа товарища Антона сняла у рабочего депо Серушкина сарай, примыкавший к жилому дому. Сарай этот стоял косо, сползал вниз, в овраг, на дне которого валялись несколько дохлых собак, и старик Серушкин, боясь, что сарай окончательно скатится вниз, каждое утро подпирал его кольями.
— Если не боитесь очутиться на дне этого ущелья вместе с сараем… — Серушкин поморщился — он боялся всяких ям, хотя всю жизнь прожил на краю глубокого оврага, — и ткнул рукой вниз, в курящую сизую дымку, в которой плавали дохлые собаки, — то я вам сдам сарай… Очень дешево.
— Это нас устраивает, — не колеблясь, сказал товарищ Антон. — Только нельзя ли бесплатно?
— Бесплатно нельзя, — твердо произнес Серушкин, — соседи не поймут.
— Вы все-таки наш товарищ по революционной борьбе, — товарищ Антон пробовал воззвать Серушкина к пролетарской совести, но Серушкин упрямо стоял на своем.
— Деньги нужны, — сказал он.
— Какие там деньги, — продолжал гнуть свое товарищ Антон, — мелочь одна…
— Какие-никакие, а все-таки деньги. Без мелочи в лавке никто и хлебной корки не даст… Даже если будешь помирать с голоду — не дадут, не-а, — Серушкин энергично помотал головой, — так что извиняй, товарищ…
— Ладно, — сдаваясь, согласился с хозяином товарищ Антон, — грабитель ты, Серушкин, Антанта, представитель мирового капитализма!
— Да, я представитель мирового капитализма… — гордо произнес Серушкин и топнул ногой, — а если мне есть нечего будет, то кто меня из беды выручит, ты? Ты моей старухе принесешь краюшку хлеба?
Товарищ Антон пошевелил бровями — разговор ему сделался неприятен.
— Дискуссия наша принимает слишком затяжной характер, — сказал он. — Все, хватит!
Хозяин сник, шмыгнул носом и сказал:
— Извиняй, товарищ! — Он до бесконечности мог повторять то, что уже говорил. Через несколько минут ловил себя на том, что повторяется, и тогда лицо его принимало страдальческое выражение. Серушкин вытер рукой нос и повторил, хотя хотел сказать совсем другое: — Извиняй!
Уже поздно, в темноте, товарищ Антон собрал свою группу.
— Завтра всем разойтись по городу, — тихо, приказным тоном произнес он, — надо все про калмыковцев разведать, узнать, где что находится: где штаб, где квартира, которую снимает атаман, в каких казармах поселились казаки, где комендатура, где контрразведка — в общем, все, все, все. Понятно?
Он еще целый час держал группу в сборе, давая каждому задание — объяснял, распределяя людей по улицам, растолковывал, что надо узнать — каждому индивидуально, потом подсел к Ане Помазковой.
— Разговор с тобою — на закуску. Тебе выходить в город пока запрещаю.
— Это почему же? — Аня неожиданно зарделась, будто маков цвет. — Почему?
— По кочану, да по кочерыжке… Не дай бог, попадешься на глаза атаману.
— Ну и что? Я же не грозила ему, не обещала пристрелить на каком-нибудь собрании
 
— Этого еще не хватало!
— Значит, и опасности никакой нет.
— Есть, — товарищ Антон положил ей на плечо руку, — только ты об этом не догадываешься.
Аня раздосадовано, по-мужицки некрасиво сплюнула на земляной пол сарая.
— Я очень хотела повидать Хабаровск.
Товарищ Антон покрутил головой:
— Как ты не понимаешь простых вещей. Ну, Аня! — Он вздохнул, махнул рукой. — Вот проведут ребята разведку в центре города, узнают, что к чему, тогда и сходишь, погуляешь по улицам Хабаровска.
Цель у группы товарища Антона, прибывшей в этот город, была одна: ликвидировать атамана Калмыкова. Задача была сложная — подобраться к атаману было почти невозможно. Он, ощущая, что на его шее может затянуться веревочная петля, — и в первую очередь ему накинут веревку соперники-претенденты на атаманский пост, здорово озаботился собственной безопасностью…
Юлинек продолжал с восхищением вспоминать своего шефа Калмыкова, называя его «геройским человеком». «Геройский человек атаман Калмыков! — писал он. — Не пощадит ни одного мадьяра, немца или большевика. Многих учительниц и учителей большевистских выловил, чтобы крестьян глупых не обманывали…» С документальной точностью описал он и внешность атамана Калмыкова, особо подчеркнув, что роста атамана был маленького — с виду обычный ученик церковно-приходской школы или гимназии, только усы «взрослые», что редко Иван Калмыков бывал веселым — все больше нахмуренный и сосредоточенный.
«Офицеры все всегда спрашивали: “Ну как атаман?” Ну а у атамана привычка: если сердит, то козырек надвинут на нос, закрыты глаза, а весел — фуражка на затылке. Приводят, бывало, человек 50 большевиков, атаман подходит и кричит: “Мадьяры, три шага вперед! Считаю: раз, два, три…” Потом призывает офицера, приказывает: “Через три минуты расстрелять эту сволочь! ” Их отводят в сторону и тут же расстреливают. На первых порах много мадьяр и немцев порасстрелял».
Жалобы на бесчинства атамана летели во все стороны. Письма приходили даже в Омск, к председателю Временного Сибирского правительства Вологодскому, не говоря уже о местных властях, расположенных во Владивостоке: в ПОЗУ — Приморскую областную земскую управу и ВПАСе — Временное правительство автономной Сибири. Приходили жалобы и к генералу Хорвату, управляющему КВЖД, но Хорват ничего не мог сделать с Маленьким Ванькой; на территории России его влияние было равно нулю.
Вологодский возмущенно всплескивал руками, ругался и не более того — дорога на Дальний Восток была ему заказана. Чиновников из ВПАСа и ПОЗУ Калмыков вообще за людей не считал, мог запросто отправить к тому же Юлинеку, а от Юлинека никто уже не возвращался. Во всяком случае, окружение Маленького Ваньки такого не помнило.
Цели достигали только те жалобы, которые получали чехословаки и японцы. Чехи старались внушить Калмыкову, что «с населением быть жестоким нельзя», а японцы даже предупредили атамана, что перестанут ему помогать. Вот этого Маленький Ванька боялся по-настоящему: без японских денег он враз бы сделался никем. Когда «узкоглазые» говорили ему что-нибудь подобное, он расстроенно дергал головой, будто больной «неверной» хворью и незамедлительно поджимал хвост. Но ненадолго.
Буквально через два дня он забывал об угрожающих ультиматумах своих покровителей и превращался в знакомого всем Маленького Ваньку, крикливого и жестокого.
После того как в дело вмешались американцы и потребовали от атамана прекратить репрессии, он позвал к себе Эпова, которому недавно присвоил звание есаула, и сказал:
— Американцы возмущаются деятельностью Кандаурова и его команды, — Кандауров продолжал руководить военно-юридическим отделом, — японцы тоже возмущаются, чехи смотрят на нас козлами, — атаман подхватил пальцами кончик уса, сунул его в рот, пожевал; ус оказался невкусным и Калмыков выплюнул его, — а собак всех вешают на меня. Кандауров творит бесчинство, а мне приходится отвечать…