Арвендейл. Трилогия

Через десять минут после того, как мажордом покинул ее покои, Лиддит, накинувшая поверх тонкой хлопковой рубашки и тренировочных лосин лишь легкий капилет — длиннополое платье-халат с длинными разрезами по бокам, сквозь которые были видны стройные ноги, обутые в обтягивающие голень, будто лайковая перчатка, тренировочные сапоги из тончайшей собачьей кожи, остановилась у высоких двустворчатых дверей, ведущих в личные покои отца. Мажордом исподтишка окинул ее придирчивым взглядом, неодобрительно сморщился (его всегда раздражала ее склонность к нарядам, которые он считал сугубо мужскими), но мешкать не стал и, повернувшись, кивнул двум гвардейцам, вытянувшимся по обе стороны от дверей. Тот, что стоял справа, сделал шаг, перехватил протазан в левую руку и толкнул дверь. Лиддит скользнула внутрь…
Огромный кабинет был сумрачен и пуст. Стрельчатые окна высотой почти в два человеческих роста были закрыты тяжелыми бархатными портьерами, свечи не горели, а магические огни едва-едва мерцали. Отец сидел у горящего камина, закутавшись в теплый плед. Когда Лиддит увидела его все еще могучую, но устало-согбенную фигуру, у нее больно сжалось сердце.
— Вы звали меня, Ваше Величество?
Отец несколько мгновений сидел неподвижно, будто не слыша ее вопроса, затем медленно повернул голову и устремил напряженный взгляд на Лиддит.
Его суровое лицо (Лиддит знала: под этой суровостью отец прячет мучащие его боли) немного смягчилось.
— Подойди… дочь…
Голос звучал надтреснуто, а слова упали тяжело, как камни палача при «казни позора». Лиддит быстрым шагом пересекла пустое пространство. Звук шагов терялся в густом ворсе толстого ковра. Отец протянул к ней руку, и у Лиддит сжалось сердце, когда она увидела, что его широкая, будто лопата, ладонь, на тыльной стороне которой уже проступил старческий рисунок жил и сухожилий, предательски дрожит.
— Сядь… сядь рядом…
Принцесса послушно опустилась на стоявшую около кресла небольшую банкетку, обитую толстой, грубой выделки воловьей кожей, судя по цвету, пропитанной желчью огненной ящерицы. Похоже, она служила подставкой для угольной ножной грелки. Отец прикоснулся к ее лбу, едва заметно провел кончиками пальцев по ее щеке. И это было еще одним подтверждением его болезни и слабости. Раньше он никогда не позволял себе никакой сентиментальности… Как она ни старалась выглядеть невозмутимой, похоже, что-то все же отразилось на ее лице, потому что отец вновь посуровел и убрал руку. Несколько мгновений он сидел молча, насупив брови и прикрыв глаза, лишь губы едва заметно подрагивали, будто он что-то произносил про себя, затем словно легкая судорога пробежала по его лицу, он шумно выдохнул и широко открыл глаза. Только взгляд их уже не был взглядом человека, страдающего от мучительных болей. Нет, это был его прежний взгляд — взгляд могущественного человека, взгляд властителя, взгляд императора.
Лиддит едва сдержала удивленный вздох. Сотворить заклинание практически молча, без единого пасса, без ключевого звена, коими обычно служили кольца, пряжки, амулеты… нет, ее отец воистину величайший из живущих магов… Похоже, и на этот раз ее эмоции отразились на ее лице, потому что черты отца вновь смягчились и он скривил губы в едва обозначившейся усмешке.
— Да, девочка моя, я еще достаточно крепок, чтобы отравлять жизнь молодой, красивой и крайне свободолюбивой девушке еще десяток-другой лет.
Лиддит в замешательстве потупила глаза.
— Отец, я не…
— Перестань, Лиддит, я всего лишь пошутил.
Голос отца был мягок и слегка насмешлив, но в нем уже проскользнули сердитые нотки. Отец терпеть не мог, когда его время растрачивалось попусту. И вот таким он Лиддит нравился гораздо больше.
Император поднялся с кресла, подошел к высокому окну, ухватился рукой за тяжелую портьеру и резким движением скорее даже не раздвинул ее, а отшвырнул к простенку. В комнату ворвалось солнце, тут же весело заигравшее яркими озорными бликами на тяжелой бронзе подсвечников, золоте и малахите чаш, мраморе столешниц и драгоценном лаке мебели. Отец несколько мгновений постоял, блаженно впитывая теплоту дневного светила, потом повернулся к дочери.
— Я позвал тебя для того, чтобы поговорить о будущем… — император мгновение молчал, словно не решаясь приступить к разговору, ради которого позвал Лиддит, затем, нахмурившись, заговорил снова: — Я действительно пока еще достаточно крепок, но… мое время уже на исходе. И я очень беспокоюсь о том, как сложится ваша жизнь потом… когда меня не станет. — Император запнулся; чувствовалось, о том, что сейчас скажет, он долго и мучительно размышлял, тряхнул головой и твердо проговорил: — К сожалению, мне не удалось и, как видно, уже не удастся одарить страну наследником, а вас братом-защитником. Вот почему я считаю необходимым уже теперь, пока я еще в силе, устроить твой брак.
— Отец! — ошеломленно воскликнула Лиддит, округлив глаза. Да, крестьянские девочки нередко выходили замуж в пятнадцать-шестнадцать лет, но среди дворянок не были приняты столь ранние браки. Считалось, что дворянская молодежь должна сначала «нагуляться». Император протестующе вскинул руку.
— Остановись, дочь моя, и пожалей мои уши. — Тут он не выдержал и расхохотался. — Видела бы ты себя сейчас… ну чисто рассерженный котенок.
Лиддит возмущенно фыркнула, но, осознав, что этот звук лишь усиливает сходство с тем, с кем сравнил ее отец, не выдержала и прыснула со смеху. Спустя мгновение они оба весело хохотали…
Отсмеявшись, отец ласково провел ладонью по голове дочери (последнее время он стал намного мягче и ласковее, чем прежде, но Лиддит это почему-то скорее пугало, чем радовало).
— Не волнуйся, девочка моя, я не собираюсь выдавать тебя замуж завтра же. Более того, я затеял этот разговор сейчас именно потому, что не хочу выдавать тебя замуж против твоей воли. Поэтому я хочу попросить тебя: посмотри вокруг, подумай, может быть, ты сможешь отыскать кого-то, кто окажется тебе по душе? — Он замолчал. Лиддит с минуту сидела, растерянно глядя перед собой и пытаясь собрать разбегающиеся мысли, но затем суровые уроки старого сержанта взяли свое.
— Хорошо, отец, я… попробую.
Император кивнул.
— Отлично, девочка моя.
Лиддит вдруг вскинулась, словно неожиданно вспомнила о чем-то, что ее беспокоило и о чем она не решалась заговорить. Ее колебания не ускользнули от отца.
— Ты что-то хочешь спросить?
— Да, отец… а моя сестра, Тамея, ей тоже надо будет?..
Эонтей нахмурился. Похоже, он до сих пор так и не простил свою первую дочь.
— Не знаю… она выбрала иную судьбу, и у меня гораздо меньше опасений за ее жизнь. Сестры-помощницы вполне способны ее защитить. Но если она вдруг решится выйти из своего затворничества… хотя… она не очень-то склонна считаться с моим мнением, в отличие от тебя. — Он горестно покачал головой и, отвернувшись, уставился на огонь в камине. Лиддит понимающе кивнула. Да, она родилась девочкой, она была упряма, но отец, страстно хотевший сына, находил в своей своенравной и шустрой младшенькой гораздо больше желанных черт, чем в тихой и сумрачной старшей. Она и отец были более близки друг другу, чем император и старшая дочь. При мысли об этом у нее вдруг болезненно сжалось сердце, и Лиддит неожиданно для самой себя спросила:
— Отец, почему… почему ты терпишь?
Император повернул к ней свое лицо.
— Тебя интересует, девочка моя, почему я терплю боль и немощь, хотя ее так легко унять заклинанием?
— Да.
Император улыбнулся.
— Девочка моя, ты, как, впрочем, все в твоем возрасте, считаешь магию гораздо более могущественной, чем она есть на самом деле. Магия, как и все в этом мире, имеет свои законы и свои рамки. Более того, некие физические законы можно раздвинуть с помощью магии, а вот раздвинуть законы и рамки магии не может уже ничто. Используя заклинание для лечения болезни, недомогания, раны, я отнюдь не устраняю ПРИЧИНЫ этой болезни или раны. Я устраняю САМО ЯВЛЕНИЕ, причем для этого я могу пойти двумя путями — либо ускорить время, чтобы за час или минуту для моих пораженных тканей прошло несколько дней, недель или месяцев. И тогда, скажем, рана затягивается сама, так, как она и затянулась бы за эти несколько дней или месяцев. Но в этом случае меня, мое тело эти недели или месяцы состарят так же, как если бы я прожил именно недели или месяцы, а не минуты или часы. Либо я могу просто… ОТОДВИНУТЬ эту болезнь или недомогание «на потом», в далекое будущее. Но это означает, что настанет срок, когда это «далекое будущее» наступит. И вместо одной болезни я получу целый букет. — Отец помедлил и, грустно поморщившись, тихо спросил: — Ты никогда не задумывалась, девочка моя, почему у нас, дворян, существует так много ритуалов «легкой смерти»?