Исповедь

– Потому что, дебил, у меня есть нужные связи. Связи намного важнее, чем какие-то деньги.
Эйден слегка повысил голос, когда заговорил:
– Особенно когда они помогают тебе с выбором кис…
– Мальчики, – перебил нас отец, не отрывая взгляда от телефона, – ваша мать все еще здесь.
– Прости, мам, – произнесли мы в один голос.
Она просто отмахнулась от нас. За тридцать с лишним лет с четырьмя сыновьями она научилась не воспринимать подобные вещи.
Райан ввалился в комнату, пробормотав отцу, что ему нужны ключи от машины, а Шон и Эйден придвинулись еще ближе.
– Я иду туда на следующей неделе, – признался Шон. – Потом вам все расскажу.
Эйден, который на пару лет младше меня и все еще новичок в бизнесе, вздохнул.
– Я хочу быть таким, как ты, когда немного повзрослею.
– Лучше уж мной, чем мистером Непорочность. Скажи-ка, Тайлер, у тебя правая рука еще не отваливается?
Я швырнул ему в голову диванную подушку.
– Хочешь свою помощь мне предложить?
Шон с легкостью увернулся от подушки.
– Назови время, сладенький. Спорим, я найду отличное применение этому маслу для помазания болящих.
– Ты отправишься в ад, – простонал я.
– Тайлер! – вмешался отец. – Никаких разговоров о том, что твой брат отправится в ад. – Он по-прежнему не отрывался от телефона.
– Каков смысл всех этих ночей в одиночестве, если не можешь время от времени кого-то порицать? – спросил Эйден, потянувшись за пультом.
– Знаешь что, Динь-Динь, может, мне стоит найти возможность сводить тебя в клуб? Ведь ничего страшного не произойдет, если ты просто посмотришь, верно?
– Шон, я не собираюсь идти с тобой в стрип-клуб, каким бы крутым он ни был.
– Ладно. Думаю, ты можешь провести вечер следующей пятницы вместе со своим плакатом святого Августина. Снова. – Я швырнул в него еще одну подушку.
Братья-бизнесмены уехали около десяти вечера обратно в свои фешенебельные квартиры, а Райан еще не вернулся, занимаясь тем, для чего ему так сильно нужна была машина. Отец задремал в кресле, а я растянулся на диване и смотрел шоу Джимми Фэллона, размышляя, какой фильм выбрать для показа в средней школе в следующем месяце, как вдруг услышал шум на кухне.
Я нахмурился. Мы с братьями, включая недовольного Райана, специально перемыли всю посуду, чтобы это не пришлось делать маме. Но, войдя на кухню, чтобы узнать, не нужна ли моя помощь, я увидел, что она яростными кругами натирает мойку из нержавеющей стали в клубящихся парах горячей воды.
– Мам!
Она обернулась, и я сразу же заметил, что она плакала. Мама быстро улыбнулась мне и выключила воду, попутно вытирая слезы.
– Прости, милый. Просто прибиралась.
Это Лиззи. Я знал, что причина в ней. Каждый раз, когда мы собирались вместе, все семейство Белл, я замечал, как она смотрит на стол, представляя дополнительный столовый прибор для еще одного человека или еще один набор грязной посуды в мойке.
Смерть Лиззи едва не убила меня. Но она вдребезги разбила сердце мамы. И каждый день после этого мы старались поддерживать ее объятиями, шутками и постоянными визитами теперь, когда повзрослели. Но временами можно было заметить, что какая-то часть маминой души умерла вместе с ее дочерью, и огромную роль в этом сыграла наша церковь, сначала доведя Лиззи до самоубийства, а затем отвернувшись от нас, когда история стала достоянием общественности.
Иногда мне казалось, что я сражаюсь не на той стороне. Но кто помог бы моей семье, если не я?
Я обнял маму, и она сморщилась, готовая разразиться новыми слезами.
– Она теперь с Богом, – прошептал я, во мне боролись священник и любящий сын. – Господь присмотрит за ней, обещаю.
– Я знаю, – всхлипнула она. – Знаю. Но иногда я задаюсь вопросом…
Я понимал, о чем она говорит. Я тоже об этом задумывался в самые мрачные часы депрессии, какие признаки я пропустил, что должен был заметить в те моменты, когда Лиззи, казалось, хотела мне что-то рассказать, но потом вместо этого замыкалась в себе.
– Думаю, мы никогда не сможем перестать задавать себе эти вопросы, – тихо произнес я. – Но ты не должна переживать эту боль в одиночестве. Я хочу разделить ее с тобой. И я знаю, что папа тоже хотел бы.
 
Мама кивнула, уткнувшись в мою грудь, и мы долго так и стояли, обнявшись, слегка покачиваясь из стороны в сторону, мысленно возвращаясь к тому, что произошло двенадцать лет назад, и думая о кладбище, расположенном недалеко от родительского дома.
* * *
Только возвращаясь домой на своем грузовике под звуки плейлиста из мрачных хипстерских песен вперемешку с песнями Бритни Спирс, я увидел связь между клубом Шона и признанием Поппи. Она упоминала какой-то клуб и обмолвилась, что большинство людей посчитали бы его греховным. Мог ли это быть один и тот же клуб?
Я ощутил укол ревности, но отказался признать это и, стиснув зубы, выехал на междуштатную автомагистраль. Меня не волновало, что Шон увидит этот клуб, место, где Поппи, возможно, обнажала свое тело. Нет, совершенно не волновало.
И эта ревность не имела никакого отношения к внезапному решению найти девушку на следующий день и выполнить ее просьбу о разговоре в приемные часы. «Я просто беспокоюсь о ней», – заверял я себя. Именно поэтому я хотел показать, что ей рады в нашей церкви, дать утешение и наставление. Я чувствовал, что она была из тех, кого нелегко сбить с пути, сломить, но что-то привело ее в незнакомую исповедальню и довело до слез… Словом, никто не должен выносить такие тяготы в одиночестве.
Особенно если он или она такие сексуальные, как Поппи.
«Прекрати думать об этом».
* * *
Найти Поппи не составило никакого труда. На самом деле мне не пришлось ничего делать. Я всего лишь миновал открытый сушильный сарай для табака во время утренней пробежки и столкнулся с ней, когда она поворачивала из-за угла. Девушка споткнулась, и мне удалось удержать ее от падения, прижав к своей груди.
– Черт, – выругался я, вытаскивая наушники из ушей, – мне ужасно жаль! Ты в порядке?
Она кивнула, наклонив голову и одарив меня легкой улыбкой, от которой по коже побежали мурашки. Она была такой абсолютно несовершенной с двумя выступающими передними зубами и капельками пота, покрывающими ее лицо. В этот момент до нас внезапно дошло, в каком положении мы находились: она в моих объятиях в спортивном бюстгальтере, а я без рубашки. Я опустил руки и сразу пожалел об этом, потому что хотел снова почувствовать, как ее торчащие соски прижимаются к моей обнаженной груди.
«В дальнейшем не стоит к ней так прикасаться», – мысленно велел я себе. Я уже представлял очередной ледяной душ в ближайшее время.
Небрежно, практически невинно она положила руку мне на грудь, при этом одарив полуулыбкой.
– Если бы не вы, я бы упала.
– Если бы не я, ты вообще не подверглась бы такому риску.
– Тем не менее я ничего не стала бы менять. – Ее прикосновения, слова, эта улыбка… Она что, флиртовала? Но потом Поппи улыбнулась еще шире, и я понял, что она просто поддразнивала меня в той безопасной, игривой манере, в которой девушки общаются со своими друзьями-геями. Рядом со мной она чувствовала себя в безопасности, и почему должно было быть по-другому? В конце концов, я был духовным лицом, которое заботилось о своей пастве по воле Божьей. Конечно, Поппи предположила, что может дразнить, прикасаться ко мне, не беспокоясь о приличествующем священнику самообладании. Откуда ей было знать, что ее слова и голос делали со мной? Осознавала ли она, что в данный момент ее ладонь обжигала мою грудь?
Она подняла свои глаза – эти зелено-карие омуты, полные любопытства и интеллекта, в которых, если хорошо приглядеться, отражались горе и замешательство. Этот взгляд мне был хорошо знаком, потому что в течение многих лет после смерти Лиззи у меня был такой же. Только в случае с Поппи я подозревал, что человеком, о котором она горевала, которого потеряла, была она сама.