Альбом для марок

Почерк не то мамин, не то папин. Ни подписи, ни числа. Вне времени и пространства.
На Чапаевском весь подъезд были такие, как она, только без Большой Екатерининской, правильные. Мама боялась их, как боялась всех в жизни, но часами обсуждала с ними не только личную жизнь Зыкиной, Магомаева, Фурцевой и Фирюбина, Лемешева и Масленниковой, Симонова и Серовой…
– Я так думала, вдова Чкалова за Белякова выйдет.
– Правда, что Хрущев, Шолохов и Мао Цзедун женаты на сестрах?
– Надо же, придумали! Цари у нас были: Владимир Мудрый, Иосиф Грозный и Никита-Кукурузник.
– Токʼ никому не говори, а то еще-ещʼ посадют: Ленька загрустил, что всё его, а мавзолей не его. Один рабочий ему говорит: – Не грусти, я тебе помогу. – Как? – Да я над Е там две точки выбью, и будет ЛЁНИН.
После смерти папы мы съехались: мама предпочитала сидеть голодной или выцыганивать у соседей, только бы не возиться с готовым обедом из холодильника. Окна нашего одиннадцатого этажа на бывшей Четвертой Мещанской выходят на то место, где находилась Большая Екатерининская. До олимпиады вдалеке был виден трехэтажный кирпичный 5-а. Его снесли перед самым открытием. Маме не интересно даже взглянуть в ту сторону.
О Большой Екатерининской: разъяснение.
Как всякий замкнутый мир, Большая Екатерининская обладала своими устойчивыми представлениями о мироустройстве. Суть их сводилась к четырем положениям:
1. Истина – то, что я уже знаю и что мне сказал родной, знакомый, сосед. Предположение, слух, понравившийся рассказ, вычитанное между строк в первой же передаче превращались в неоспоримые факты:
– что царская семья и сам Николай Второй уцелели. Нищенка с Переяславки видела его на Ленинградском вокзале. – Что, узнала? – спросил он. – Возьми на память. – Нищенка показывала золотую десятку с портретом.
Году в сорок пятом бабушка Варя с Маргушкой и внуком снимали в Кратове. На соседней даче жил полковник с женой: – Я сразу подумала, что – она. Зовут Татьяна Николаевна, вылитый отец и, главное, палец так же отщелкнут;
– что Ленин помиловал эсерку Каплан и она живет в своем домике на Колыме;
– что Ленин был сифилитиком – как Маяковский;
– что Сталин – садист и застрелил Аллилуеву – к ней Большая Екатерининская испытывала слабость и захаживала на могилу;
– что Буденный тоже застрелил жену – шпионка, а Ворошилов не дал арестовать свою – защищал с наганом;
– что Буденный – из конокрадов, а Ворошилов – из штрейкбрехеров;
– что Оксана Петрусенко забеременела от Ворошилова и умерла от аборта;
– что Луначарский, Молотов и Калинин любят балерин;
– что Калинин тайно верует в Бога и устраивает на дому молебны;
– что Рыков – пьяница: ушел Рыков в час с четвертью, пришел Рыков в два без четверти;
– что все анекдоты придумывает Радек, и его расстрелять не могли: кто же будет писать передовые?
– что в промпартию и тридцать седьмые на процессах сидели ряженые: кто бы сам на себя такого наговорил?
– что на Лубянке есть жуткая баба – сикось-накось, монстр. Впустят к тебе в камеру – что угодно подпишешь;
– что Гельцер и Жизнева – осведомительницы;
– что Мейерхольд топором зарубил Зинаиду Райх;
– что Веру Холодную разрубили на куски и бросили в колодец;
– что Демьян Бедный – сын великого князя: Придворов;
– что все матерные стихи сочинил самый милый человек на свете Сергей Есенин.
2. Вранье – всё, что от властей: из газет, радио, с ненавистных собраний. Это положение свято соблюдалось лет двадцать пять, пока из-за военных побед возросший престиж власти не соединился с традиционной подозрительностью к посторонним. На Большой Екатерининской заговорили:
– что поймали старушку, которая торговала котлетками из младенчиков;
– что по Москве ходит человек и бросает встречных мальчишек под трамвай: чтобы у нас меньше защитников было.
Отсюда один шаг до врачей-убийц:
 
– Я всегда боялась Андрюшу в больницу отдать: кто их знает…
3. Мы – простые, хорошие; прочие – не такие. Бабушка/мама верили, что все чужие – дошлые, скрытные, злыдни. Себя и своих считали порядочными, отходчивыми, простофилями:
– На нас только дурак не ездит.
При этом мама долго и с чувством помнит зло, а бабушка без излишней щепетильности добивалась чего хотела.
Свои – русские, широкая натура:
– Коль рубить, так уж сплеча.
– Последнюю рубашку с плеча сымет, – опять с плеча, – а на хлеб или на пропой – не наша забота.
– Бесшабашные: – Дамаев голос про́пил, в мороз на тройке купцам пел, – и почти с осуждением: – Шаляпин – этот свой голос берег.
– Талантливые: – Пушкин, Толстой. Самородки. Водка всех губит.
Русские тоже не все свои. К примеру:
– Деревня серая.
– Дворяне бывшие. Как редиска – внутри белые, сверху красные. Все выслуживаются. На кого хошь раздокажут. Пакостники.
– Поповичи. От поповского семени не жди доброго племени. Жадные, изовравшиеся, прямʼ – русские евреи.
Евреи – особый разговор. Большая Екатерининская считала, что революцию сделали нам евреи. Литвинова бабушка величала сионским мудрецом. В еврействе подозревали Сталина, Ленина – никогда: в его пору всеобщим жидом был Троцкий. Вне подозрений – вожди ГПУ: Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов.
Евреев на Большой Екатерининской никогда не было.
Вчуже читали про дело Бейлиса и самодовольно:
– Вот какие мы, не дали безвинно пропасть.
Погромы осуждали тоже со стороны, не могли и не пытались представить себя на месте громимых.
После революции образовалось жидовское засилье:
– Куда ни глянь – везде они. Два жида в три ряда́.
– Все устраиваются, да еще-ещʼ своих норовят вытянуть [24]:
 
 
– Во все дырочки пролезем,
 
Трай-лей-бум!
 
 
 
     – Я на бочке сижу,
 
      А под бочкой каша.
 
      Вы не думайте, жиды,
 
      Что Россия – ваша.
 
 
В двадцатые годы сказать: Я – русский – было почти то же, что сказать: Я – контрреволюционер. Сказать: Ты – еврей, – было почти то же, что сказать: Я – антисемит.
Всякий на Большой Екатерининской обиделся бы, если бы его назвали антисемитом. Обостренное внимание к вдруг замелькавшим евреям шло не от антисемитизма, а от старания и невозможности уразуметь:
– По десять человек в одной комнате готовы жить. И все им не тесно: кагал.
– То-то видно. Не успеют приехать – им отдельную квартиру…
– Отродясь не моются, грязные, луком протухли.
– Чистюли, знай намываются. Рубашки чуть не каждый день новые.
– Работать не любят. Оттого и командуют, что работать не любят.
– Работящие такие. Жен работать не заставляют, всем обеспечат.
– Умные. Детей учат на скрипочке. Пианино за собой не потащишь, а скрипку взял и пошел…
– Дубы стоеросовые. Хоть им кол на голове теши – все переспрашивают.
– К языкам способные – любой живо выучат.
– Хоть бы русский не выворачивали! Всю жизнь живет в Москве, а говорит как местечковая: паражочэк с тваражочком.
– Над своими трясутся: – Яшька, ешь кугиный жьиг!
– Евреи земные, реальные, не очень переживают, когда у них кто умрет.
Большая Екатерининская приходила к выводам:
Во-первых, евреи сами знают, что евреями быть стыдно:
– То-то они русских фамилий понахватали – скрывают все.