Любовь на коротком поводке

Один Бог знает, кого он себе представляет, чтобы запустить механизм своей похоти и так трудиться над мешком. Но в одном я должна отдать ему должное. Раз уж Мерфи не может быть с тем, кого он любит, он, по крайней мере, заслуживает похвалы за то, что делает то же, что и все мы — любит того, кто оказывается рядом.
Страшно даже говорить о том, что он готов съесть. Если честно, я бы вообще предпочла об этом умолчать, не только потому, что я не всегда уверена, что это такое, а потому, что я подозреваю, что чаще я все-таки не ошибаюсь: это куски серых, грязных салфеток из канавы, птичий помет на асфальте, напоминающий масляные краски на палитре, трудно различимый остаток булки, на который кто-то наступил, слишком четкие останки дохлой мыши, с которой произошло сходное несчастье.
Мерфи же абсолютно безразлично, и все это для него одинаково невероятно вкусно. Удивительная, плохо различимая смесь омерзительных отходов, которые я предпочитаю называть пакостью. Наверное, я рассчитываю, что такое размытое определение позволит мне уйти от слишком точной характеристики всей этой дряни.
И все же Мерфи, который копается в помойке, писает на пионы и закусывает пакостью, — тот же самый пес, который согласился сегодня тихо, как товарищ, посидеть со мной, наблюдая за луной, пытающейся продраться сквозь верхушки деревьев и освещающей меня и его с одинаковым равнодушием.
Очень скоро этот момент пройдет. Я загашу угли, и мы вернемся к своим привычным делам: Мерфи начнет шнырять по шкафу с обувью и выгрызать серединки из моих трусиков. Снова Мерфи будет натягивать поводок, не обращая никакого внимания на мои призывы «рядом!». Все тот же Мерфи, любитель помоев, насильник мешка с грязным бельем, наглый нарушитель порядка в доме.
И все же, только на этот раз, только в эту благословенную и необыкновенную ночь, он — совершенно другой Мерфи. Который, мне стыдно признаться, такой же мой близкий друг, как и собака во сне.
Глава седьмая
— Переход, переход, переход… — Перекатывая это слово на языке, как мелочь на ладони, Карен ходит по моей гостиной, держа в руке завернутый тампон, должный изображать микрофон. — Переход куда? К приливам, вдовьему горбу, лошадиным гормонам… давай подумаем… Например, можно попытаться разрекламировать эти макси-прокладки как дополнение к белью для престарелых — и готово! Это же совсем другое дело.
Я слежу за ее передвижениями взад-вперед. Мерфи тоже следит за ней, поворачивая голову сначала слева направо, потом справа налево, вслед за перемещениями Карен. Хотя я представить себе не могу, что он думает о ее «материале». Если честно, я и сама в недоумении. При ближайшем рассмотрении творчество, как и роды, — это довольно несимпатичное зрелище.
— Карен, ты уж прости меня. Я представить себе не могу, куда ты собираешься с этим податься. — И прихватить меня с собой, я бы еще могла добавить. — Во-первых, так ты можешь потерять свой реквизитный микрофон. Да и прокладка — это совсем не смешно, она вряд ли годится, если материал про климакс.
Карен замирает на полпути, нетерпеливо и сердито смотрит на меня.
— Будет тебе, Кэти. Нельзя же понимать все так БУКВАЛЬНО?
— По-видимому. Именно поэтому я совсем неподходящий человек для того, чтобы пробовать на мне новый материал. Я что хочу сказать: проблемы среднего возраста — это одно, но климакс? Не рановато ли тебе приниматься за эту тему? Господи, да до этого еще много лет, так что неудивительно, что шутки на эту тему у тебя не получаются, во всяком случае, я их не понимаю.
 — Много лет. — Она качает головой со стянутым на затылке хвостиком. — Лапочка, это все уже ПРОИСХОДИТ. Скорее, чем ты думаешь. И если я этот факт могу признать, то почему не можешь ТЫ? Лично я жду не дождусь, когда придет конец всему этому … санитарному дерьму. — Она искоса смотрит на прокладку и потом швыряет ее, как маленькое копье.
— Не дури. — Не знаю, почему эта тема так меня задевает, но таки задевает. — Ты же сама говорила. Как только ты освободишься от всего этого «дерьма», какая у тебя останется альтернатива? Приливы, замена гормонов, недержание, остеопороз. Тоже мне, переходный период! Ликантропия для женщин. В одиночестве в своем собственном доме полной луны не требуется.
 
На лице Карен теперь появилось заинтересованное выражение.
— Лик… как дальше? Продолжай, Кэти. Куда ты ведешь?
— Да никуда. — Внезапно я чувствую приступ злости на себя за то, что проявила такую горячность по поводу, который меня вовсе не должен был беспокоить. — Это просто такое выражение — переходный период. Как будто превращаешься в оборотня или что-то в этом роде. Климакс! — Я ежусь. — Все, что мне видно, это пара мохнатых лап, торчащих из рукавов моей блузки. Вместе с волосами, которыми я зарастаю с ног до головы. И еще — большой горб, как у Квазимодо!
Карен взвизгивает от смеха. Это настоящий визг, стаккато и подвывание. Она сжимает свои руки на манер звериных лап и с притворным ужасом рассматривает их.
— Все равно что заснуть при полной луне! Представляешь? Все эти климактерические ЖЕНЩИНЫ-оборотни бродят там, выслеживают добычу… Кэти, ну что я говорила? В тебе ЭТО есть!
Если и есть, то глубоко внутри, вот пусть там и остается. Но Карен уже не сбить, раз она забралась на борт, желая доказать, что умеет летать.
— Знаешь, — скромно замечаю я, — наверное, есть места, куда ты можешь с этим пойти. Как будто климакс — это своего рода синдром. Как же это будет? Синдром пожилого возраста. СПЖ — коротко. Поняла? Вроде СПИДа?
Но я вижу, что она меня уже не слушает. Она снова принялась метаться по комнате, напоминая мне сцену из фильма ужасов.
— Где-то там бродят стаями… нет, неверно. НЕ стаями. Пусть бродят ПООДИНОЧКЕ. Одинокий волк. Да, так пойдет. НОЧНОЙ охотник! Очень страшный, на четвереньках, горб на спине, одна мохнатая бровь ПРЯМО через… Стучит в окно какого-нибудь блудливого мужика. Затем ныряет в кусты и, скрючившись, ждет, когда тот покажется, чтобы узнать…
Я испытываю то же неприятное чувство, что и в «Канадском гусе», когда Карен повествовала о любителе сисястых телок. Куда она с этим пойдет? В самом буквальном смысле? И почему туда же вдруг захочет пойти какой-нибудь здравомыслящий человек?
Звонок в дверь отвлекает меня от необходимости решать, задавать ли этот вопрос. Однако моей благодарности надолго не хватает — потому что за дверью я обнаруживаю своего старого друга О’Райана.
Из всех знакомых мне людей, за исключением, пожалуй, Карла Харта, Мик О’Райан как раз тот человек, кого я бы не хотела посадить в гостиной рядом с Карен. Поскольку всегда можно рассчитывать, что О’Райан будет косноязычен и смущен в присутствии любой женщины, которая не готова без конца улыбаться, станет говорить очень мало такого, что может показаться ей угрожающим, и, в общем и целом, будет обращаться с ней со спокойной обходительностью, которая требуется от человека, пытающегося заставить очень пугливую и строптивую лошадь есть овес из своей шляпы.
Что же касается Карен и ее шансов произвести умиротворяющее впечатление… что же, мне как раз пришло в голову поинтересоваться, куда же делась та прокладка, которую она кинула в направлении моего дивана, — очень хотелось бы знать.
* * *
О’Райан, который еще в дверях заявил, что забежал на минутку, торчал здесь, казалось, уже несколько часов. Он удивил меня легкостью, с которой он беседовал с Карен насчет его работы над «Удивительной Грейс» и той существенной роли, которую он сыграл в моем приеме туда на работу.
— А, значит, это ВЫ — тот злой гений, — восклицает Карен к явному удивлению О’Райана, которого раньше никогда не причисляли ни к злым, ни к гениям. — Вы знаете, перед Кэти открывалась карьера настоящего писателя, если бы телевидение не загубило ее талант.
— Кэти? — Еще больше озадаченный О’Райан переводит взгляд с Карен на меня с таким странным видом, будто он умудрился пропустить изменение в съемочной группе.