Любовь на коротком поводке

Малыш висит вниз головой на шведской стенке. Он вполне может быть тем самым малышом, которого Мерфи сбил с ног в тот день, когда он сорвался с поводка. Мужчина в дорогом пальто от Верберри, с бедлингтон-терьером — наверняка тот же самый самодовольный человек, чей бедлингтон на короткое время присоединился к сборной шайке Мерфи в утро его достославного восстания. Пятнадцать минут славы Мерфи, которая наверняка будет жить в анналах нашего тихого района даже после того, как сам Мерфи уйдет из этого мира…
Какой смысл быть собакой, думала я в тот день. Какой смысл быть собакой, если у тебя никогда нет возможности побегать? Прошло уже несколько недель, а я все еще не знаю ответа на этот вопрос. Наверное, я его так никогда и не узнаю, хотя… Сегодня, может быть, днем, я все же найду ответ. Зима уже на носу, но все равно в парке достаточно закаленных завсегдатаев, которые составят приличную аудиторию.
Что, если я отпущу Мерфи? Дали ли ему хоть что-нибудь длинные часы дрессировки во дворе? Вернется ли он ко мне, если у него будет выбор? Или просто будет бежать и бежать изо всех сил как можно дальше, чтобы компенсировать те долгие годы, которые он просидел на коротком поводке?
На кого будут ставить завсегдатаи парка — няньки, бегуны и собачьи хозяева? Привычный набор зрителей, каждый из которых кажется мне знакомым, когда я смотрю на них через парк.
Разумеется, вздумай я сделать последний, отчаянный рывок к свободе, сейчас может быть самый подходящий момент. Если можете, представьте себе меня: вот я снова несусь сквозь них, как когда-то, разбрасывая в сторону мелких собачонок подобно кеглям, всем телом сбивая с ног здоровенных собак, валя на землю малышей.
Вот и весь итог унылой тирании этих занятий во дворе. Бесконечные команды: «Сидеть!», «Стоять!», «Рядом!» и «Ко мне!», час за часом. И в один прекрасный момент крик — «Вставай и убирайся!».
Если вы что-то любите, отпустите. Наверняка, будь здесь Грейс Голдберг, она бы насмешливо процитировала это изречение, которое висело в каждом сортире в наших общих квартирах во времена хиппи. «Отпусти. Если оно вернется, оно твое. А если нет? А пошло оно тогда!»
Тебе легко говорить, Грейс. А что, если Мерфи не вернется? Что я буду ощущать, отпустив его для того, чтобы смотреть, как он исчезает вдали, убегает туда, куда мне уже не докричаться? Как воздушный змей, сорвавшийся с бечевки и скрывающийся далеко-далеко в небе.
Вдруг я почувствую огромное облегчение? Легкость, которая наступает, когда сдаешь все чемоданы в багаж. Когда у тебя появляется возможность, к которой я всегда стремлюсь и которой опасаюсь: полететь в свободном падении на дно мира. Надеясь, что, когда я этого дна достигну, я, к собственному удивлению, отскачу от него с прыткостью мультипликационного героя.
Или… что, если Мерфи послушается моей команды? Интересно, будет ли он рад или пожалеет, поняв, что какая-то связь между нами все же установилась? Что мне удалось научить его чему-то, вопреки его сопротивлению? Чему-то, чем он может воспользоваться, что будет ему напоминать обо мне… еще долгое время после того, как наши пути разойдутся?
Если я что-то и ощущаю, пока вожусь с застежкой поводка, так это только желание поскорее покончить с тревогой ожидания. Попробовать, как на репетиции, как человек переживает большие потери. Убедить себя, что, если Мерфи меня предаст, я это предательство как-нибудь переживу. Как и позднее переживу и еще большие предательства, которые, как я почему-то уверена, ждут меня впереди. Я отстегиваю поводок.
Гуляй.
Разве?.. А, я понял, это у нее такая скверная шутка. Она делает вид, что отстегивает поводок, хотя на самом деле ничего подобного не происходит. Так что когда я на это куплюсь, рванусь и — р-раз! Я замру от сильной боли в шее. Это наверняка какая-то садистская штука из ее книги по дрессировке. Наверняка, иначе никак невозможно объяснить то, что происходит.
 
Мерфи довольно долго сидит и смотрит на меня, недоверчиво высунув язык. Затем он вроде как очухивается, демонстративно поднимается на ноги, встряхивается от головы до хвоста и медленно бежит вперед, словно в оцепенении.
Сначала он постоянно оглядывается на меня, как будто все еще не верит, что я действительно его отпустила. Затем постепенно набирает скорость и оглядывается все реже и реже. Пока как очумелый не бросается вперед, наверное, боясь, что я передумаю.
Все головы в парке одновременно — или мне так кажется — поворачиваются, чтобы проследить за его траекторией. Все глаза прикованы к нему: что он будет делать дальше? А дальше он делает то, что сделает любая собака в сходных обстоятельствах — он начинает стремительными кругами бегать по парку, купаясь в наслаждении — ощущая, наконец, под ногами настоящую долгожданную свободу.
Поднимите головы, ребятки, Мерфи вернулся! Возрадуйтесь, угнетенные, ваш вожак вернулся, чтобы порвать ваши цепи! Содрогнитесь, вы, стоящие у власти, потому что вас ждет падение, раз… раз… А, черт, не могу. Уж слишком велико удовольствие, чтобы задержаться и начать раздувать революцию.
Сердце мое готово выскочить из груди. Я вижу, как он галопом несется к кучке собак, вероятно, собираясь обругать их, как в тот, прошлый раз. Но сегодня, как хорошая новая собака, в которую он неожиданно превратился, он в последнюю секунду сворачивает, обегает их и продолжает свой бег по парку.
Но — смотрите… Вот он приближается к группе детей, которых прячут за спины няни. Кто-то из детей визжит, очевидно, узнав в Мерфи того монстра, которого он уже раз видел. Но на этот раз, господи, — поверить невозможно! — он пробегает мимо, только дружелюбно машет хвостом, направляясь дальше, на поиски приключений.
Наверное, это все же испытание, которое она для меня придумала. Чтобы проверить, вернусь ли я к ней. В таком случае… да здравствует революция! Потому что назад я не вернусь, у меня нет другого желания, кроме как бежать и бежать. Скрыться за пределы достигаемости тех голосов, которые могут позвать меня назад, домой. И если я вернусь, если такое вообще произойдет, голос, который позовет меня домой, будет моим собственным.
Мерфи скрывается из вида за углом теннисного корта, в самом дальнем конце парка. О господи! Меня охватывает паника. Оказывается, это совсем не то, чего я хочу. Если честно, то я хочу, чтобы этот поганец вернулся. Прежде всего потому, что не желаю никому ничего объяснять, и прежде всего — Джерри, который сразу приходит мне в голову. Как так вышло, что в один прекрасный день Мерфи просто исчез, как все уменьшающаяся точка испарился на горизонте?
Мерфи, ко мне! — Я даже не сразу соображаю, что решилась на эту команду. Но когда я ее выкрикиваю, то осознаю, что делаю то, о чем написано в книге по дрессировке: сначала имя собаки, потом команда, предпочтительно — короткая. Мы бог весть сколько раз репетировали эту команду на заднем дворе. Нового здесь только то, что теперь он сам решает, выполнять ее или нет.
«Мерфи, ко мне!» Кто это сказал? Фу, как мне хочется, чтобы она этого не говорила. Только не в эту конкретную минуту. Не перед всеми, не на глазах всего собачьего населения, ждущего, чтобы я сделал то, на что у них у всех не хватает смелости. Я знаю, чего она хочет. Но ведь все удовольствие там, во дворе, и заключалось в том, что, зная, чего она хочет, постоянно делать наоборот. Как я могу сейчас в один момент от всего отказаться, покорно вернуться к ней, потому что она так приказывает, громко и перед всеми? Я не такой, как другие! Никогда не был таким! Я ей не принадлежу! Так, пожалуйста, не надо показывать так ясно, что все же принадлежу? Не здесь, не сейчас, не так громогласно.
Мерфи, ко мне! — Ну, вот, я только что нарушила основное правило дрессировки — повторила команду. Черт, да я просто проорала ее истерическим тоном, который явно не рекомендуется ни одной книгой. Я знаю, что он меня прекрасно слышит. Даже на таком расстоянии я вижу, что он меня слышит — обегая теннисный корт, он на секунду притормаживает. Колеблется, но не возвращается. В парке тихо, все коллективно затаили дыхание. Или мне просто так кажется? Как будто все, люди и собаки, и я в том числе, затаив дыхание, ждем, что будет дальше.