Черный Баламут. Трилогия

— Больше я тебе ничего не скажу, — сухо бросил аскет. — Ступай за водой…
6
Когда Сурья-Солнце погонит свою колесницу в сторону океана, а вечер измажет сиреневой кистью стену джунглей, — именно тогда Рама-с-Топором вопросительно глянет на своего ученика, и ученик его поймет.
Гуру не раз говорил, что добродетельный брахмачарин [46] в конце своего обучения должен сделать две вещи: расплатиться с учителем и дать какой-нибудь обет.
Относительно расплаты Рама предупредил сразу и бесповоротно: не вздумай. Многие достойные ученики лезли вон из кожи, дабы ублажить учителя: пригоняли тысячу белых скакунов с правым черным ухом, доставали серьги и сандалии, какие носит Богиня Счастья… Гангее в таких подвигах было отказано. Отказано публично, в присутствии матери-Ганги и обоих Наставников.
Гангея тогда еще обиделся не на шутку: накрывалась бронзовым тазом мечта — привести учителя в трепет, добыв для него… добыв для него… добыв…
На ум не приходило ничего, что могло бы заставить трепетать хозяина Курукшетры. Гангея обиделся вдвое больше, а мама лишь кивнула и удалилась в сопровождении Ушанаса и Брихаса.
Что же касается обета, то в рыбачьем поселке сын матери рек успел кое-что подслушать.
И, отвечая на вопросительный взгляд Рамы, юноша произнес всего несколько слов.
— Ну и дурак, — подытожил учитель, дернув себя за кончик косы. — Нашел, с кого брать пример… Ох, малыш, не приведи судьба, чтоб мы с тобой встретились как враги!..
А потом еще долго качал головой, уставясь в землю.
Юный Гангея дал обет, повторив слова, которые почти сорок лет тому назад произнес семнадцатилетний Рама, сын Пламенного Джамада:
— Никогда не отказывать просящему…
  
Глава VI
 
ЛЮБОВЬ ОПЕКУНА И ТОПОР РАЗРУШИТЕЛЯ
 
1
Рама подбросил в костер охапку веток, и клубы сизого дыма наполнили ночь. Дрова отсырели — сезон дождей, приближаясь, насквозь пропитывал влагой все, что угодно, — и Семипламенный Агни надсадно кашлял, дразнился чадными языками, ругался на чем свет стоит, пока влага не соизволила, шипя и стеная, изойти прочь.
Аскет по давней привычке дернул себя за кончик косы и опустился на бревно в пяти шагах от кострища.
Рядом с ним лежал обязательный Топор-Подарок, с которым Парашурама не расставался ни на миг, по правую руку, на ошкуренном чурбачке, расположились кусок выделанной кожи, дратва и набор игл с лезвиями.
Сегодня пришло время изготовить для юного Гангеи новую готру — набор, что предохраняет руки лучинка от повреждений при ударе тетивы. В готру согласно Дханур-Веде входили: кожаная лента из двух слоев, которой хитро обматывалось левое предплечье, пара наперстков для указательного и среднего пальцев десницы, поддерживающих стрелу на тетиве, особо искусным стрелкам еще полагался сложной формы перстень из твердого металла. Его носили на большом пальце правой руки.
Однажды Раме-с-Топором довелось рассмотреть в подробностях, как стреляют чужаки-млеччхи. Неплохо. Иногда даже хорошо. Разве что удивляет гордость собственной меткостью: лучник должен быть меток по определению, тут гордиться совершенно нечем. Зато истинный стрелок, поражая цель, способен выпустить семь стрел сплошным потоком, и знатоки будут восхищенно цокать языками. К тому же «маха-дханур», большой лук в рост человека, придерживаемый во время стрельбы ногой, можно натянуть лишь единственным способом: оттягивая тетиву сгибом большого пальца. А на пальце обязательно должен быть боевой перстень.
Формы перстней были семейными тайнами, и на соревнованиях лучников считалось позором присматриваться к украшению.
Аскет вздохнул и принялся мять в ладонях заготовку для ленты и наперстков.
Его молодой ученик лежал напротив, вольно раскинувшись на шкуре черной антилопы, и смотрел в небо.
— Скажи, гуру, — внезапно произнес Гангея, вдыхая кислый запах прели и улыбаясь без причины, — у меня сегодня славный день?
 
— У меня, — отозвался неразговорчивый гуру.
— Тогда я могу задать тебе один вопрос?
— Можешь.
— А ты не станешь ругаться?
— Стану.
После такого однозначного ответа оба некоторое время молчали.
В чаще от любви и хорошего настроения плакали гиббоны-хулоки.
— И все-таки я не понимаю… — устав молчать, протянул юноша. — Ты учил меня воздавать должное всем богам — помнишь, даже выдрал розгами, когда я заявил, что не желаю славить Ганешу-Слоноглава? Ну, помнишь, я еще кричал: за что его славить, этого жирного покровителя письменности, если он ни разу не соизволил прийти и помочь мне лично?! Теперь мне смешно, когда я вспоминаю себя: маленького, глупого…
— Мне до сих пор смешно, — буркнул Рама и выразительно покосился на ученика.
«Маленького, глупого», — ясно читалось во взгляде аскета.
Гангея рассмеялся и напружинил мощное тело, разом став похожим на хищного зверя.
— Но дело не в этом, гуру. Богов много, и нас много (юноша не сказал «людей» — он до сих пор плохо понимал, куда причислить себя самого). Одни нравятся мне больше, другие — меньше… Наверное, это как любовь. И вот теперь самое главное… Ты — шиваит до мозга костей. Все знают, что сын Пламенного Джамада истово поклонялся Великому Шиве, и потрясенный твоим аскетизмом Разрушитель так расщедрился, что подарил тебе именной топор. Подобной чести не удостаивался никто из смертных. Но сейчас я признаюсь тебе, гуру…
Гангея закусил губу, размышляя, как лучше начать.
Пух, покрывавший щеки и подбородок юноши, грозил в самом скором времени стать вьющейся бородкой — украшением мужчины и погибелью женского племени.
Дюжина светляков кружились над сыном Ганги. Те зеленоватые искорки, столь похожие на волчьи глаза, которые в народе вульгарно называют «индрагопа».
Хотя у Индры соответствующая часть тела не светится даже во время грозы.
Суеверие…
— Знаешь, гуру, мне стыдно, но я боюсь Шиву. Я безмерно преклоняюсь перед Великим, меня приводит в трепет его мощь — но я не могу заставить себя любить Трехглазого! Когда я вижу его ортодоксов, капалик перехожих — с их черепами-чашами, мазями из пепла, собранного в местах сожжения трупов… меня тошнит, гуру! Видимо, кровь сказывается…
— Много ты понимаешь, — проворчал Рама и выругался, уколов палец иглой. — Кровь в нем, обормоте, сказывается… Чья кровь-то?
— Отцовская. Я никогда не видел царя Шантану, но поколения ариев Севера, вся Лунная династия властно говорит во мне: Разрушитель велик, он достоин всяческого поклонения, но это не твой Бог!
— А кто же твой?
Юноша, не глядя, махнул рукой и поймал светлячка. Разжал кулак. Ничего особенного — червяк червяком.
Однако через мгновение зеленая искорка опять порхала вокруг, и веселая радость звездочки ничем не напоминала мелкую тварь на ладони.
2
Гангея посмотрел на звезды в небе, представил их червями у себя на ладони и вздохнул.
— Меня гораздо больше привлекает Вишну, Опекун Мира. Созидать — почетно, разрушать — величественно, но долг кшатрия…
Он запнулся, покосился на учителя, но тот молчал.
— Долг кшатрия — защищать и поддерживать!
— Люби Опекуна.
Это было все, что ответил Рама-с-Топором.
Почему-то подобный ответ разозлил Гангею гораздо больше ожидаемой проповеди о величии Шивы. Юноша стеснялся признаться самому себе, что втайне рассчитывал на эту проповедь — и был готов согласиться после долгих уговоров.
Но теперь пути назад не было.
— Вишну — самый утонченный из Троицы! — горячо заговорил Гангея, садясь. — Он покровительствует благородным и пылким духом! Он полон нежных мыслей и всепрощения, он требует от поклонников не издевательства над плотью и оргий, а благоговейной любви и преданности! Когда Трехмирью грозит опасность — именно Вишну вселяется в одну из своих аватар и спасает мироздание! Ты ведь не станешь отрицать, гуру, что изображения и статуи Опекуна Мира — самые прекрасные?!